Даосизм — явление причудливое, разное, как лоскутное одеяло. Это не религия, не учение, не философия, не даже конгломерат школ. Скорее, особый настрой сознания, присущий китайскому этносу. Если конфуцианство — это то, как о себе думают сами носители этой традиции, то даосизм — это то, что они есть на самом деле, причем эти части «я» — «я» реальное и «я» идеальное — нерасторжимы и обязаны жить вместе.

Даосизм — термин в какой-то мере случайный, так конфуцианцы называли всех тех людей — а их было много, которые «говорили о Дао». Они могли совершать разные ритуалы и придерживаться разных видов практик, быть лекарями, знахарями, магами, бродячими воинами.

Даосизм оставил после себя немалое количество символов, которые связаны с самыми древними, наиболее архаическими представлениями о духах, «этажах» Неба, путешествиях в загробный мир и общении с предками. Даосизм до сих пор широко использует своеобразную «тайнопись», столь напоминающую магические знаки шаманов, — систему несколько видоизмененных иероглифов, которые, будучи написанными, например, на стене дома или на цветной бумаге, определенным образом влияют на мир духов.

Святости и «трепетания души» перед встречей с божественным в даосизме быть не может, ибо Дао не требует личного переживания. Здесь важнее практический аспект саморазвития, многочисленные методики «внутреннего искусства» (нэйгун), сексуальные практики пестования энергии-ци и семени-цзин, приводящие к рождению в организме «бессмертного зародыша».

Как-то известный каллиграф и последователь даосизма Ван Сичжи, любивший есть гусей, попросил одного из них у известного даоса, который выращивал этих птиц. Даос отказал, Ван Сичжи обращался со своей просьбой еще несколько раз, но ответ был по-прежнему отрицательным. Наконец даос смилостивился над каллиграфом и сказал, что отдаст гуся, если Ван Сичжи своей рукой перепишет «Дао дэ цзин». Тот так и сделал, и странный обмен священного текста на несвященного гуся состоялся. Обычно эту историю приводят как образец популярности даосского учения, но разумнее усмотреть в ней преданность гусю — то есть абсолютное отсутствие различия между священным и мирским.
70

В чистом виде даосизм никогда не был превалирующим учением в Китае и, в сущности, занимал достаточно скромное место. Представление, что большинство китайцев совершают именно даосские ритуалы, связано с тем, что даосизм нередко путают с местными культами, молениями духам предков, то есть со всем тем, что действительно является ядром духовной жизни как древних, так и современных китайцев. Сегодня в даосские монастыри ежедневно приходят десятки китайцев, но отнюдь не для того, чтобы «исповедовать даосскую религию», а затем, чтобы поклониться духам предков либо очиститься от вредоносных духов. Даосские, равно как и буддийские монахи, выполняя роль древних медиумов и магов, обслуживают население, совершая свадебные церемонии, обряды, связанные с отпеванием умерших или рождением детей.

Даосизм начинает складываться в период самых ранних архаических культов и завершает свое формирование в ХП-Х1П вв., когда становится «вполне» государственным культом, вписывается в имперскую идеологию и когда появляются четко структурированные школы, каждая со своим названием
(чисто мистические школы обычно именовались по имени их лидеров, а не доктрин), например «Цюаньчжэньдао» («Путь целостной истины»), сохранившаяся до сих пор, или «Чжэньидао» («Путь истинного единого») и другие.

В основе ранних даосских представлений, как считается, лежали прежде всего учение о сянях-бессмертных, концепция продления жизни и достижения бессмертия, а также представления о магах-фанши, способных совершать невероятные вещи и творить чудеса. По одной из версий, религиозный даосизм зарождается в Шаньдуне, Цзянсу и других приморских провинциях. По другим предположениям, первые даосы селятся в центральной китайской провинции Сычуань, издавна известной своей любовью к мистическому.
71

В краткий период Троецарствия и Западной Цзинь в III в. императорский двор относился к даосам с большим подозрением, а поэтому даосизм развивался очень медленно. Но уже спустя столетие, в IV в., при Восточной Цзинь, он начинает вызывать интерес у многих представителей высших слоев власти, аристократов и уездной администрации. Причина была проста и заключалась отнюдь не в мистических глубинах учения — даосизм предложил эффективные методы оздоровления и продления жизни, а это, безусловно, волновало всякого. Собственно то, что принято называть «религиозным даосизмом» с его многочисленными культами и монастырским проживанием, как следует из того, что мы излагали выше, в какой-то мере являлось именно рационализацией и формализацией мистических знаний, тогда как сами эти знания существовали отнюдь не только в даосской среде, а в разных слоях китайского общества.

И все же даосизм был не столько обособленным духовным учением, сколько своеобразным хранилищем древнейших мистических представлений и магических методов, которые время от времени «забрасывались» в светскую культуру. Приведем лишь один пример того, как это могло происходить.

В IV в. после недолгого объединения под властью династии Цзинь Китай вновь подвергается набегам северных кочевников, которые в конце концов занимают северные территории Китая. Китайская интеллектуальная элита, вэнъжэнь — «люди культуры», спасаясь от варваров, постепенно перемещаются к югу от Янцзы. Янцзы вновь становится естественной демаркационной линией между севером и югом, между варварством и культурой. Интеллектуальная традиция вэнъжэнь накладывается на местные даосские культы, и даосизм стремительно становится частью культурной жизни элиты. Даосские магические культы теперь питают светскую культуру, вновь «вбрасывая» мистериальные ощущения в общество. Так возникает и быстро развивается интерес к дыхательно-медитативным системам типа даоинь и нэйгун, даосские магические методы врачевания превращаются в повседневные методы лечения придворных чиновников и интеллектуальной элиты. Пробуждается и интерес к каллиграфии, но к каллиграфии особого свойства. В даосской среде «занятия каллиграфией» нередко заключались в написании неких малопонятных знаков, выписываемых в момент транса и экстатического общения с духами. Именно мистический даосизм стал основным источником всех современных концепций каллиграфии. Так или иначе, они сводятся к методам установления «письменного» общения с духами, при этом каллиграфически написанные манускрипты являлись особой формой обращения к духам.
73

Дао проявляется через обыденную жизнь и воплощается в поступках вполне обученных людей, хотя мало кто из них полностью «идет по Пути». Более того, сама практика даосизма построена на сложной системе символики взаимосоответствий и единения мира общего, космического и внутреннего, человеческого. Все, например, пронизано единой энергией ци. Ребенок рождается от смешения изначального ци (юань ци) отца и матери, человек живет, лишь продолжая напитывать организм неким внешним ци (вай ци), переводя его во внутреннее состояние с помощью системы дыхательных упражнений и правильного питания. Все по-настоящему «великое» связано с запредельным, с Дао, которое при этом ежемгновенно проявляется в вещах, явлениях, поступках и в этом смысле является вполне «посюсторонним». Космическое здесь постоянно проецируется на человеческое и проступает в особом витальном «энергетизме», энергетической потенции как самого Дао, так и людей, которые смогли в полной мере постичь его. Сам путь-Дао воспринимается как начало энергетическое, одухотворяющее, например, в «Чжуан-цзы» сказано: «Он (то есть путь-Дао. — А.М.) одухотворил божества и царей, породил Небо и Землю».

Таким образом, становится понятным столь сильное увлечение ранних мистиков, и прежде всего даосов, различными гимнастическими, дыхательными и медитативными упражнениями, обычно объединяемыми под общим названием даоинь — «вводить [ци в организм] и проводить его [по каналам тела]». Причем под этим термином подразумевались не только упражнения, но и правильные методы питания, наполняющие тело человека ци, — например, использования древесных грибов и галлюциногенов.

В качестве галлюциногенов чаще всего использовались различные древесные грибы, именуемые чжи (трутовики), — например, концентрированные отвары из древесного гриба линчжи, который сегодня употребляется как лекарственное средство. Современные линчжи не обладают ярко выраженным галлюциногенным воздействием, поэтому можно предположить, что в древности в даосской практике под этим названием фигурировал какой-то другой тип древесных грибов. Приняв линчжи, можно было узреть духов или самому обратиться в духа, о чем свидетельствует и перевод названия линчжи — «грибы духов».

Ранняя даосская практика, тесно связанная с архаической магической практикой, вообще во многом базировалась на визуализации духов с помощью приема галлюциногенных грибов, и в связи с этим, например, даосские храмы именовались чжичжичань — «обитель грибов». Магическая энергия бессмертных-сяней во многом была связана с тем, что они обитали среди неких «грибных полей» (чжи тянъ), нередко понимаемых как истинная «нива благодати», на которой выращиваются соответствующие компоненты для снадобья долголетия, по сути — галлюциногены.
74

Даосизм долго бы оставался основным выразителем магических учений Китая, если бы не буддизм. Именно буддизм заставил даосизм превратиться из аморфного течения «магов» и «бессмертных», то есть медиумов и гадателей, во вполне оформленное учение с мощным религиозным комплексом, системой ритуалов и поклонений, четко установленным, хотя и несколько аморфным пантеоном богов и духоврэуддизм пришед в Китай в I-III вв. как уже готовое и относительно стройное учение — здесь ему противостоял причудливый конгломерат верований и мистических переживаний, именуемый даосизмом. И именно буддизм прервал взлет даосской мистериологии, заставив ее, с одной стороны, «приземлиться» к рационализму, выразившемуся прежде всего в создании многочисленных текстов, объясняющих мистические доктрины, а с другой стороны, «подняться» до одной из основных идеологических систем императорского Китая. Таким образом, как сравнительно целостный комплекс верований, ритуалов и школ со своими патриархами даосизм сложился довольно поздно, во всяком случае позднее, чем пишут китайские историографы. Еще в III в. до н.э. даосизм при Цинь Шихуане получает официальную институционализацию, то есть признается императорским двором в качестве одного из придворных учений, а в П-Ш вв. уже выступает как весьма влиятельное течение при дворе, причем эта его «внешняя», или «видимая» часть оказалась целиком подчинена интересам двора и высшей аристократии, например, удовлетворяла интерес к продлению жизни, предсказывала по звездам и сакральным знакам. Мистическое же знание даосизма было сведено лишь к частным техникам, которые затем стали ассоциироваться с даосизмом вообще.

Буддизм сам многое воспринял от даосизма, и прежде всего терминологию и многие формы практики, но одновременно заставляет даосизм осознать себя как нечто целостное и стройное. Более того, не только буддизм китаизировался, вступив в пределы Поднебесной империи, но и даосизм «буддизировался», причем эта «буддизация» продолжалась в течение многих веков. Даосы же переняли у буддистов прежде всего многие методы медитативной практики, чтение установленных молитв и распорядок дня, их привлекала буддийская
75

рисованая символика — и в даосизме появилась своя «мандала»: знаменитые черно-белые «рыбки» инь и ян. В ХП-ХШ вв. в даосизме, до этого практически не признававшем монахов, появляется институт монашества, требуется соблюдение обетов и вводятся монастырские правила — и все это тоже приходит из весьма разработанной монастырской доктрины буддизма.

Именно эта абсолютная гибкость позволила даосизму приобретать самые различные формы и вбирать в себя многие методы духовной практики. Например, даосизм активно взаимодействовал с легизмом («учение законников»), не случайно в древних текстах термин «дао» (Путь) нередко заменяется термином фа — «законом» или «методом» именно в том его значении, которое подразумевается под ним в легизме, и в частности в «Четырех книгах Хуан-ди» («Хуан-ди сы цзин»), обнаруженных во время раскопок в Маваньдуе близ Чанша в 70-е гг. прошлого столетия.

Шаг за шагом даосизм отодвигает на задний план изначальное центральное учение магов и все больше вписывается в культурно-имперскую среду китайской жизни. Он даже «обнаруживает» генетические связи с буддизмом. Так появляется легенда, обычно называемая «Лао-цзы просвещает варваров»: великий Лао-цзы, как гласит классическая версия легенды, «уйдя на Запад» через заставу Ханьгу в VI в. до н.э., на самом деле удалился в Индию, где просвещал варваров и одновременно обучал Гаутаму из рода Шакьямуни (но другой версии, он сам перевоплотился в Шакьямуни). Таким образом, Гаутама являлся не кем иным, как учеником Лао-цзы, а поэтому буддизм последователи даосизма воспринимали как отраженный свет своего собственного учения.

Несмотря на «тайность» многих методов, которую формально проповедовали даосы, в их среде было создано колоссальное количество литературы. Вообще, на первый взгляд, представляется крайне странным даже само сосуществование этих фактов: постоянная проповедь «тайности» и «сокрытости», «непередаваемости вовне» (бу вайчуань) — и обширные труды, даже десятую долю которых не возьмется прочитать ни один даос или буддист. Волей-неволей напрашивается предположение, что все это либо «саморазоблачение», раскрытие «тайности», либо, наоборот, могучий механизм сокрытия самого главного, эмпирически выработанный мистической культурой Китая на протяжении столетий. На это же намекает и реальная система обучения в современных даосских и буддийских школах, которая построена исключительно на устном общении. Таким образом, большое количество трудов призвано не столько поведать о даосской или буддийской духовно-мистической практике, сколько сокрыть ее.
76

Даосские каноны были собраны в единый и весьма обширный компендиум «Дао цзан» — «Сокровищница Дао» или «Хранитель Дао» — лишь в 1607 г., в поздний период династии Мин, когда прилагалось немало усилий для упорядочения письменного духовного наследия. И при этом обнаружилось еще одно удивительное свойство даосизма — у него не было не только постоянной формы вероучения, которое, по существу, отсутствовало, но даже и стабильных канонических версий текстов. Например, в тот период по Китаю ходило около 40 версий «Дао дэ цзина», и четыре из них были включены в «Дао цзан». Китай тем самым практически отказывался от размышлений об истинности текста, допуская в равной степени и ее присутствие в разных списках, и ее полное отсутствие хотя бы в одной из версий. Таким же образом был построен и китайский вариант собрания буддийских текстов «Трипитаки», он, например, включал несколько вариантов классического чань-буддийского текста «Сутра помоста Шестого патриарха», которые различались временем написания и комментариями.
77

Очевидно, что важен был не текст, и даже не его содержание, а то, что к нему прикасались «истинные люди», а к его комментированию оказывались причастны великие мудрецы. Не случайно версии нередко именовались по их комментаторам, например: «Дао дэ цзин» версии Хэшан Гуна, «Дао дэ цзин» с комментариями Ван Би. Именно мудрецы освящали своим именем канон и доказывали его истинность своей сопричастностью им.

В западной традиции такая ситуация едва ли возможна. Не могут существовать разные версии Библии (хотя с исторической точки зрения такое вполне допустимо) — любая иная версия или даже перевод могут быть объявлены еретическими. Западная, и в частности иудео-христианская традиция базируется на абсолютном единоначалии веры и единообразии канона этой веры, единстве его понимания и следования. Китайская же традиция пыталась свести канон на уровень индивидуального понимания или прямого наставничества вне института церкви.

Однако постепенно даосизм утрачивает свой творческий импульс, мистерия оказывается открытой для всех. И перестает быть притягательной тайной «небытия». И в ответ на это по всему Китаю в Х1У-ХУ вв., как грибы, появляются народные секты, в духовном плане опирающиеся на даосские постулаты. Это уже отчаянная попытка вернуть ощущение сакрального пространства и погруженности в небытийственные потоки, которое когда-то существовало в добуддийском и догосударственном даосизме. Увы, даосские секты нередко служили прекрасной почвой для народных восстаний, сливаясь с такими же сектами народного буддизма, но не были способны возродить прежнюю мистерию. Рационализм китайской культуры съел тайну «проникновения в Дао».

Средневековый даосизм теперь стремится к всеобъемлющему, но уже рациональному религиозному опыту — и в этом также сказывается влияние буддизма. Возникает множество школ, например Чжэнь дадао цзяо («Учение истинного великого пути»), Тайъи цзяо («Учение Великого единого»), Цюань-чжэнь цзяо («Учение полноты истины»). Еще раньше даосизм становится «лечебным» — даосы высоко ценятся, особенно при императорском дворе, как отменные лекари. Таковым, например, был знаменитый даосский лекарь Сунь Сымяо, одним из первых разработавший систему оздоровительных дыхательных упражнений на основе даосских методик. Это был уже не даосизм с его полнотой переживания, но чисто прикладная и в этом смысле весьма рациональная техника, дающая конкретный лечебный результат.
78

Даосизм проповедует изначальную природность, естественность и простоту бытия. Причем простота должна проявляться не столько в самой форме жизни, сколько в особом взгляде на мир. Поскольку путь-Дао царит над миром объективно и независимо от человеческого желания, то единственный путь «правильной» жизни — это находиться, как говорили сами китайцы, в «соответствии с Дао», или «следовать Дао».

Даосизм — одна их самых поразительных школ, которая не имеет постоянной формы, четко структурированного учения, жестких форм поклонения и практики. Даже само понятие даосизм (даоцзяо — досл. «учение о Дао» или лучение Дао»), следуя лучшим концепциям даосизма о «пустоте», является словом-пустышкой, которое наполняется каждый раз новым содержанием в зависимости от эпохи, школы и даже местности. Все попытки государства привести даосизм к общему знаменателю, создать иерархический институт даосских наставников, получающих некие лицензии от государства, потерпели провал. Тот причудливый конгломерат мыслей, идей и форм поклонений, которые объединялись под названием даосизм, просто не приемлет структуры как таковой.
79

Строго говоря, даосские символы собственно к даосизму имеют лишь косвенное отношение, даосизм оперирует знаками, символами, видениями и понятиями, характерными в подавляющем большинстве для любой древней мистериальной культуры.

В центре даосского мировидения стоит невидимое, неосязаемое и абсолютно пустотное Дао. Даосские авторы сами подчеркивали, что «дао» — не более чем слово для обозначения того, что бесконечно превосходит наше понимание. (В «Дао дэ цзине»: «Дао — лишь слово выходящее изо рта»; «Не знаю, как обозначить его, на словах же поименую Дао».) Точно так же в библейской традиции считается, что «Бога никто никогда не видел» (1 Ин. 4:12), — прямое видение такого рода невозможно и недоступно человеку, ибо физическое «зрение» присуще лишь миру дольнему, но невероятно в мире горнем.

Формально с точки зрения поклонений и ритуалов во главе даосского пантеона стоит либо «Небесный предок» (Тяньцзун), либо «Правитель Дао» (Даоцзюнь), нередко ассоциируемый с Лао-цзюнем («Правителем Лао») — обожествленным Лао-цзы. Именно его изображение занимает центральную часть алтарей в храмах, помещается в домашних кумирнях, ему регулярно возжигаются благовония.

И все же даосизм — это воплощенная методика общения с духами, установления самых тесных контактов с миром невидимым и одновременно создания защиты от этого неизвестного мира. Духи привносят интимизацию в общение с Небом, они — проводники и представители невидимого Дао. Конечной точкой устремлений является абсолютная пустота — «гулкая пустота пещеры», которая есть одновременно и конечное, и начальное состояние мира. И в этом смысле даосизм развоплощал культуру до ее структуры и утрачивал культуру вовсе.
80

В связи с абсолютной «неданностью» Дао в Китае особенно велика была роль учителя, который являлся воплощением самого Дао, его вещным выражением. Будучи, с одной стороны, физическим, конкретным человеком — человеком смертным, ошибающимся и полным желаний, — он одновременно материализовал собой само Дао, стоящее вне определений и проявлений. Важно осознать, что наставник не объяснял некое «учение о Дао» и не рассказывал «даосскую теорию», но являлся абсолютной манифестацией этого Дао, поэтому и мог «обучать вне слов». Не случайно в современных даосских школах важнейшим считается не выслушивание объяснений известного даоши — даосского наставника, но простое пребывание рядом с ним какое-то время для обретения его внутреннего образа. Порой это приводит к известным парадоксам. В даосский монастырь в провинции Хэнань к одному из известных наставников издалека приезжают уже немолодые даосы для того, чтобы несколько дней... поработать с ним мотыгой в небольшом монастырском огороде. После этого, довольные и преисполненные радости от общения с мастером, они уезжают. Обучение же начинается не с демонстрации каких-то медиативных техник или упражнений «внутреннего искусства» и «пестования внутренней пилюли», а с многочисленных чисто житейских «искусств», например искусства приема пищи (чифань гунфу) или рационального ношения одежды (ифу гунфу). В конечном счете все сводится к перестройке внутреннего энергетического образа человека, поэтому постичь такое искусство за короткий срок невозможно, и все занятия «правильным питанием» и «рациональным одеванием» призваны только к одному — продлить срок пребывания адепта рядом со своим наставником, чтобы последователь смог целостно воспринять его энергетический образ.
81

При этом многие известные даосы современного Китая, равно как и просветленные буддисты, могут иметь весьма смутные представления о теории своего учения, столь подробно описанной в трактатах и многократно повторенной в западных монографиях, посвященных даосизму. Например, даосы в разных китайских монастырях в беседах со мной называли разное количество душ, которое есть у человека, ни один не мог точно описать «этажи Неба», на которых располагаются бессмертные, и т. д., хотя все эти сведения изложены даже в популярных китайских брошюрах о даосизме. Известные даосские и буддийские учителя в этом смысле оказываются плохими наставниками — никакой теории и даже формальным техникам они не могут обучить. Более того, сами они не нуждаются в этих сведениях, ибо прямая практика сведена к мистическому переживанию, которое можно лишь воспроизвести, находясь рядом с ними. И наоборот, формальное обучение, создание, как это происходит в современном Китае, различных официальных «школ», «академий», издание учебников по даосской теории и практике скорее всего свидетельствуют об абсолютной профанации мистического знания, которое невозможно получить иначе, как общаясь лично с учителем в течение долгого времени.

Примечательно, что все это точно повторяет общую традицию правителя-мудреца Китая, воплотившегося в образе императора. Важно было не пообщаться с императором, а пребывать рядом с ним или даже в отдалении от него, например лично не видя правителя, но на территории дворца, где все пронизано его благодатью. И император, и даосский наставник в равной степени представляют собой носителей благодатного импульса дэ, благодаря которому они и обретают свой статус учителей и магических лидеров.