 При копирования материалов сайта, ссылка на Dark Shelter
ОБЯЗАТЕЛЬНА!!!
Кадеты-масоны, по мнению Г. Лучинского, питали надежды на примирение большевиков и меньшевиков. В 1911 г. Бебутов заключил договор с правлением германской социал-демократии о передаче принадлежавшей ему библиотеки в Берлине русским социал-демократам при условии, что они объединятся. Если учесть, что в 1910 г. состоялся объединительный пленум ЦК РСДРП и что усилия по восстановлению единства РСДРП предпринимало вплоть до 1914 г. Международное социалистическое бюро, ирония А.Я. Авреха по поводу договора не достигает цели; этот факт не был ни чем-то из ряда вон выходящим, ни выражением всего лишь индивидуальных особенностей Бебутова. Примирение большевиков и меньшевиков не состоялось, но далеко не сразу В.И. Ленину и его сторонникам удалось переломить «примиренческое» настроение среди рядовых социал-демократов, выражением которого были проекты проведения общепартийной конференции, издания в Петербурге нефракционной рабочей газеты, «уклоны» от линии «Правды» в Москве и ряд других фактов.
Началось все с того, что в мае 1908 г. Обнинский встречался в Париже с Г.В. Плехановым и Ф.И. Даном, сообщив им, что в Москве возник межпартийный кружок, в который вошли представители левых кадетов, партии демократических реформ, народные социалисты, трудовики, эсеры, меньшевики и беспартийные левые. «Входным билетом», в кружок была «непримиримость к существующему правительству». Полагая тогда, что новая «буря», способная смести монархию, будет самое большее через два года, Обнинский считал необходимым, чтобы все эти партии сговорились насчет образа действия в решительный момент, а пока занялись дискредитацией правительства, поставляя друг другу разоблачительные материалы. Плеханов и Дан ответили, что всегда сочувствовали идее объединения, но то, что предлагает Обнинский, преждевременно; для них было бы приемлемо превращение кружка в клуб для обмена мнениями, взаимного осведомления и т.п. — без обязательных решений и подчинения меньшинства большинству. Видимо, кружок просуществовал недолго; по предположению Николаевского, не только Обнинский, но и часть других членов кружка была уже тогда близка к масонству. Высказывалось мнение, ничем, однако, не подкрепленное, что как раз в результате этих контактов стал в том же году издаваться при содействии масонов московский меньшевистский журнал «Возрождение». Очевидно, что простое совпадение названий журнала и масонской ложи не может служить тому доказательством. Новый шаг к сближению с левыми партиями Обнинский сделал позже, в начале 1913 г., организуя вместе с А.К. Дживелеговым бюро провинциальной печати «Пресса», чтобы снабжать газеты в провинции статьями столичных публицистов — от прогрессистов до социал-демократов (раньше в Москве действовало партийное бюро, распространявшее статьи только кадетов). В Петербурге депутаты III Думы Некрасов, Н.К. Волков и В.А. Степанов — так же, как и Обнинский, левые кадеты — предложили в 1910г. Войти в масонскую ложу председателю думской социал-демократической фракции Н.С. Чхеидзе, который в свою очередь привлек в нее другого депутата-меньшевика Е.П. Гегечкори. Объединительную направленность имела также предпринятая в 1912 г. по инициативе М. Горького попытка реорганизации петербургского журнала «Современник». Разочаровавшись к тому времени как в меньшевистских, так и в большевистских заграничных вождях, Горький хотел превратить «Современник» во внепартийный социалистический орган на основе соглашения между старой, либерально-народнической редакцией журнала и рекомендованными им социал-демократами. Предполагалось включить в редакцию Н.К. Муравьева, В.В. Вересаева, А.Н. Потресова и привлечь к сотрудничеству М. Павловича, М.Н. Покровского, Г.В. Дыперовича, В.Базарова и И.И. Скворцова-Степанова. В свои планы Горький посвятил сотрудничавшую в «Современнике» Кускову, которую давно знал через ее подругу Е.П. Пешкову. Советские литературоведы доказывали, отмечает Г. Лучинский, что Горький учел ленинскую критику его намерения создать «журнал без направления». В действительности Горький продолжал настаивать на внепартийности журнала; достаточной базой для литературного объединения было бы, по его мнению, признание социализма в культуре, федерализма и широкого областного самоуправления. Соглашение, тем не менее, не состоялось: редактор «Современника» Е.А. Ляцкий показался социал-демократам «человеком, совершенно лишенным лица, безыдейным» (об этом сообщил Горькому Вересаев), а Ляцкого смутила нетерпимость Скворцова-Степанова; даже Потресов, которого Ляцкий считал человеком «в высокой степени ценным и необходимым для журнала», обнаружил «дух некоторой нетерпимости». «Онименьшевики и внепартийность для них зарез», — писал Ляцкий Горькому. На основании полученной от Ляцкого информации Горький пришел к выводу, что, вопреки первоначальному замыслу, меньшевики хотят, захватить журнал, превратить его в фракционный орган и «насадить меньшевистскую скуку». Вывод этот был все же чрезмерно категоричен. Известно, что позже петербургские масоны очень хотели привлечь в «литературную ложу» Потресова, «но к нему не нашли никаких ходов». Некоторые из тех, на кого рассчитывал Горький, приняли затем участие в других начинаниях объединительного характера, в том числе связанных с масонством. Справедливо отмечалось, что проблема отношений между большевизмом и масонством все еще остается до конца не проясненной. Из источников, позволяющих судить об этом, наиболее содержательна переписка Скворцова-Степанова с Лениным по поводу совещаний представителей либеральных и социалистических партий, созванных весной 1914 г. В Москве по инициативе прогрессиста Коновалова. Предполагалось достичь соглашения о координации направляемых этими партиями антиправительственных выступлений, чтобы предотвратить новый «государственный переворот» сверху, наподобие третье июньского, и заставить правительство осуществить в полном объеме обещания манифеста 17 октября — задача, равнозначная лозунгу «защиты конституции», под которым кадеты и прогрессисты выступали на выборах в IV Государственную Думу. По партийному составу участников и характеру предполагаемой деятельности совещания почти ничем не отличались от того московского кружка, о котором рассказал Обнинский в 1908 г. Плеханову и Дану. На этот раз отклик, по крайней мере, московских меньшевиков был почти безоговорочно положительным: «Всякие такие совещания являются для нас безусловно желательными, совершенно независимо от того, в какой степени исполнятся надежды, которые мы на них возлагаем», но нужно стремиться, чтобы они вылились, в практические действия, а «не стали просто политической игрой, радикальными разговорами». После того, как в 1957 г. В советской печати впервые были упомянуты «коноваловские» совещания, а затем A.M. Володарская опубликовала в 1959 г. указанную переписку,— меньшевиками Г.Я. Аронсон оценил совещания как «акцию масонов» и указал, что «среди большевиков, как и среди социалистов других толков, были масоны». Он же первым публично назвал масоном Скворцова-Степанова. В советской литературе история совещаний никак не связывалась с масонством, а биографы Скворцова вообще предпочитали обходить этот странный с их точки зрения эпизод молчанием. Лишь в 1972 г. В.И. Старцев заметил, что, созывая совещания, Коновалов руководствовался директивой руководящего органа масонской организации, но никаких фактов в подтверждение этого не привел. Несмотря то, что замысел и ход совещаний уже не раз освещались исследователями, невнимательное прочтение документов авторами ряда работ, особенно посвященных масонству, приводит к произвольным утверждениям, искажающим реальную картину событий и явно преувеличивающим возможности масонского движения. Сообщается, что Коновалов то ли действовал с ведома Ленина, то ли связался через Скворцова-Степанова с революционными кругами; что Скворцов-Степанов направил письмо Ленину о совещаниях, выполняя «директиву» Коновалова, чуть ли не продиктовавшего письмо, а сами совещания были ничем иным как переговорами между «братьями» — Скворцовым и Коноваловым; последний выступил на совещаниях с «эксцентричным предложением» «оказать финансовую поддержку Ленину» (Р. Пайпс), и, таким образом, через большевиков, входивших в масонскую ложу, российское масонство давало Ленину деньги; возможно, наконец, что сам Ленин был причастен к масонству. В последнем случае, по мнению Г. Лучинского, кроме ссылки на «масонские» деньги, приводится вовсе смехотворный аргумент — контакты Ленина в эмиграции с масонами-социалистами П. Лафаргом (бывшим масоном), К. Гюисмансом и Э. Вандервельде, что, видимо, оценивается, исходя из априорного тезиса о большей прочности масонских связей по сравнению с партийными, как нечто более существенное, чем какие-либо другие мотивы, определявшие действия вождя большевиков. Все это побуждает заново рассмотреть весь комплекс фактов, которые сам Коновалов ретроспективно охарактеризовал как поиск им и его единомышленниками поддержки со стороны радикалов, а Ленин рассматривал как способ подтолкнуть либералов к активному содействию революции. Об участии в российских масонских ложах некоторых, хотя и немногих, большевиков имеется ряд скупых, но вполне определенных свидетельств: Мельгунова, масонов И.Н. Майнова, В.А. Оболенского, Кусковой, Некрасова, Гальперина, а также Т.А. Бакуниной-Осоргиной, причем трое последних назвали персонально Скворцова-Степанова. Видимо, его и СП. Середу подразумевала Кускова, когда сообщила в 1955 г. В письме к Л.О. Дан, что «знала двух виднейших большевиков, принадлежавших к движению», и уверена, что они «тайну соблюли» (обоих уже не было в живых). Бакунина-Осоргина ссылалась на письма к ней Арсеньева, который слышал от Вересаева, что Скворцов был принят в ложу в его присутствии Урусовым. Произошло это, согласно воспоминаниям Гальперина, примерно летом-осенью 1915 г. (сомнительно, однако, что Скворцов наряду с Головиным, Урусовым, Обнинским и Ф.Ф. Кокошкиным становится с этого времени наиболее видным членом масонской организации в Москве). Запись в дневнике Мельгунова насчет большевиков-масонов датирована 26 апреля 1915 г.О достоверности этих свидетельств говорит и упоминание Вересаева, которого Скворцов-Степанов знал со второй половины 90-х гг. XIX в., когда его выслали в родной город Вересаева Тулу; в Москве, куда писатель переехал в 1903 г., их общение возобновилось. Вересаев оказывал социал-демократам финансовую поддержку, пытался издать «Капитал», переведенный в 1907-х — 1900 гг. Скворцовым и Базаровым, способствовал изданию другого перевода Скворцова — книги Р. Гильфердинга «Финансовый капитал». Приему Скворцова-Степанова в масонскую ложу в 1915 г. предшествовали довоенные его контакты с либералами — не слишком дружественные, но сыгравшие свою роль как некий подготовительный этап. Сам он в свое время входил в Союз освобождения и еще раньше, в 1894 г. был замечен полицией в сношениях с Шаховским, но уже в конце 1904 г., на совещании представителей оппозиционных и революционных организаций, собравшихся в Москве на квартире П.А. Маклакова, выступил вполне по-большевистски против идеи блока этих организаций, которую выдвинули под впечатлением успеха банкетной кампании Маклаков, Н.В. Тесленко и другие либералы. С тех пор взгляды его не претерпели изменений. В 1914 г. Он назвал Союз освобождения «допотопным», так как «из первобытного хаоса выделились организованные формы с вполне определенными очертаниями». Большевизм с его бескомпромиссностью и непременным «кадетством» противостоял всем перечисленным выше объединительным устремлениям идеологически и как иной тип политической культуры. В ноябре 1908 г. Вересаев — член правления Московского литературно-художественного кружка — привел его в этот клуб интеллигенции, на диспут в заседавшем здесь Обществе свободной эстетики, где, по словам Андрея Белого, можно было встретить и людей «из буржуазии (любителей, меценатов, модников с модницами или просто людей общества)»; ему «запомнились Рачинские, Щукины, Бахрушин, Морозов, Обнинский». До 1909 г. председателем дирекции кружка был Сумбатов-Южин, на диспуте председательствовал Баженов. Согласно рассказу Вересаева вслед за приехавшим из Петербурга докладчиком Д. В. Философовым А. Белый мрачно обрисовал состояние русской литературы, которая «сплошь, продалась»; ему возразил Скворцов, заявивший, что русская литература — это Лев Толстой, Короленко и Горький, они никому не продались, и «когда Скворцов кончил, раздались аплодисменты, какие редко слышал этот зал». Описывая тот же диспут, Белый не упомянул ни Вересаева, ни Скворцова; он утверждал, что в своем выступлении «коснулся продажности девяти десятых нашей прессы», т.е. имел в виду исключительно журналистов, против чего Скворцов вряд ли возражал бы. В августе-сентябре 1910 г. Скворцов-Степанов впервые встретился с Коноваловым («у одного общего знакомого, за совершенно неполитическою «чашкой чаю»,— сообщил он позже Ленину). Заочно они уже были знакомы, по крайней мере начиная с конфликта в конце 1909 г. между Скворцовым и редакцией газеты «Утро России», членом совета которой был Коновалов. В статье «Капитал и газеты» Скворцов назвал «Утро России» газетой «прогрессивного политического разврата», а сообщение в ней об исключении Горького из РСДРП, почерпнутое из иностранной прессы (что послужило причиной конфликта) — «провокационно-шпионской ложью». Тем не менее при личной встрече большевик и прогрессист произвели друг на другое благоприятное впечатление. Обсуждались близкие тому и другому экономические вопросы: состояние российской промышленности, тяжелой и текстильной, положение крестьянства. Скворцову Коновалов был интересен как крупный предприниматель с развитым сознанием интересов своего класса, Коновалову было важно, что его собеседник представляет партию, влиятельную среди «активной силы», какой являются, как показал 1905 г., рабочие, среди которых либералам не удалось приобрести сколько-нибудь значительное число сторонников. Нет ничего удивительного в том, что, собирая в 1914 г. совещания оппозиции, Коновалов вспомнил Скворцова, только что вернувшегося в Москву из ссылки. «Коноваловекие» совещания проходили 3 марта 1914 г. В доме Коновалова и на следующий день в доме Рябушинского. Подобие конспирации не помешало проникнуть на совещания агенту охранки И.Я. Дриллиху. Согласно его отчетам, всего собралось 27 человек — почти все лидеры московских кадетов, прогрессисты, левые октябристы, народные социалисты, а также игравшие ту или иную общественную роль адвокаты, врачи, инженеры и т.д.; от левых партий также участвовали исключительно «интеллигентские элементы». 20 человек из 27 вошли в образованный на втором совещании Информационный комитет. Осведомитель охранки назвал лишь семерых: Скворцова-Степанова, меньшевиков В.Н. Малянтовича и A.M. Никитина, нефракционного социал-демократа Прокопопича, прогрессистов Коновалова, Рябушинского и Н Д. Морозова; как участник совещаний назван близкий к меньшевикам Муравьев. Вероятно, была там и Кускова. Более, чем вероятно и участие кадетских деятелей-масонов, хотя поручиться, что масонами были все 20 человек, нельзя. Имя еще одного участника совещаний можно установить, основываясь на письме Скворцова-Степанова Ленину. Излагая свои намерения, он, между прочим сообщил: «Чтобы до известной степени подготовиться к возможным в будущем нападкам меньшевиков, я провел в совещания крупного литератора-художника, с большим уклоном к меньшевикам, но совершенно вне фракционного. Он известен как до щепетильности корректный человек и пользуется таким уважением, что его свидетельство будет вполне достаточно: в случае нужды он заявит, конечно, как я держался на встречах, и было ли допущено с моей стороны что-либо такое, что следовало не допускать». Из всего сказанного выше ясно, что Скворцов нарисовал точный портрет Вересаева. Ленин, для которого указание на вне фракционность было наихудшей аттестаций, а ссылка на уважение общественности не имела цены, обрушился в ответном письме на неизвестного ему «литератора-художника»: «Я думаю, что сии господа абсолютно иначе понимают корректность, чем мы... Они не способны понять, что значит предать рабочих буржуазии». Приглашение на совещания «интеллигентка, неспособного отличить буржуазию от ее антипода», Ленин счел ошибкой. Однако маловероятно, что Скворцов учел его мнение и взял приглашение, одобренное уже устроителями, обратно. Примечательно, пишет Г. Лучинский, что, протестуя так остро против приглашения Вересаева, Ленин не оспорил нежелание Скворцова поставить в известность о совещаниях, организованных Коноваловым, большевиков-депутатов Государственной думы: оба они считали контакты с либералами слишком деликатной темой, чтобы посвящать в нее партийцев-рабочих, которые могли усомниться в «последовательном марксизме» большевистских вождей, проповедовавших недопустимость таких контактов и тем более соглашений. За месяц до совещаний московские кадеты уже обсуждали возможность общественного отпора правительству в случае резкого поворота вправо, например, изменения основных законов в сторону ограничения прав думы. Собравшиеся обвиняли думскую кадетскую фракцию в бездеятельности и соглашались с прогрессистами в том, что одной из причин слабости оппозиции является национальная и партийная рознь. Вместе с тем они заявили, что информационные совещания с участием внепартийных элементов не должны быть средством создания новой организации. Наконец, план Коновалова, предполагавший соглашение с левыми партиями и давление на правительство с помощью «эксцессов революционного характера» (заведомо невозможных без левых) соприкасался с позицией петербургских левых кадетов и масонов Некрасова и Колюбакина. По мнению последнего, в это время «стало возможнее то, что делалось в «Союзе освобождения», — вплоть до посредничества либералов в деле другому экономические вопросы: состояние российской промышленности, тяжелой и текстильной, положение крестьянства. Скворцову Коновалов был интересен как крупный предприниматель с развитым сознанием интересов своего класса, Коновалову было важно, что его собеседник представляет партию, влиятельную среди «активной силы», какой являются, как показал 1905 г., рабочие, среди которых либералам не удалось приобрести сколько-нибудь значительное число сторонников. Нет ничего удивительного в том, что, собирая в 1914 г. совещания оппозиции, Коновалов вспомнил Скворцова, только что вернувшегося в Москву из ссылки. «Коноваловские» совещания проходили 3 марта 1914 г. В доме Коновалова и на следующий день в доме Рябушинского. Подобие конспирации не помешало проникнуть на совещания агенту охранки И.Я. Дриллиху. Согласно его отчетам, всего собралось 27 человек — почти все лидеры московских кадетов, прогрессисты, левые октябристы, народные социалисты, а также игравшие ту или иную общественную роль адвокаты, врачи, инженеры и т.д.; от левых партий также участвовали исключительно «интеллигентские элементы». 20 человек из 27 вошли в образованный на втором совещании Информационный комитет. Осведомитель охранки назвал лишь семерых: Скворцова-Степанова, меньшевиков В.Н. Малянтовича и A.M. Никитина, нефракционного социал-демократа Прокопопича, прогрессистов Коновалова, Рябушинского и Н.Д. Морозова; как участник совещаний назван близкий к меньшевикам Муравьев. Вероятно, была там и Кускова. Более, чем вероятно и участие кадетских деятелей-масонов, хотя поручиться, что масонами были все 20 человек, нельзя. Имя еще одного участника совещаний можно установить, основываясь на письме Скворцова-Степанова Ленину. Излагая свои намерения, он, между прочим сообщил: «Чтобы до известной степени подготовиться к возможным в будущем нападкам меньшевиков, я провел в совещания крупного литератора-художника, с большим уклоном к меньшевикам, но совершенно вне фракционного. Он известен как до щепетильности корректный человек и пользуется таким уважением, что его свидетельство будет вполне достаточно: в случае нужды он заявит, конечно, как я держался на встречах, и было ли допущено с моей стороны что-либо такое, что следовало не допускать». Из всего сказанного выше ясно, что Скворцов нарисовал точный портрет Вересаева. Ленин, для которого указание на вне фракционность было наихудшей аттестаций, а ссылка на уважение общественности не имела цены, обрушился в ответном письме на неизвестного ему «литератора-художника»: «Я думаю, что сии господа абсолютно иначе понимают корректность, чем мы... Они не способны понять, что значит предать рабочих буржуазии». Приглашение на совещания «интеллигентка, неспособного отличить буржуазию от ее антипода», Ленин счел ошибкой. Однако маловероятно, что Скворцов учел его мнение и взял приглашение, одобренное уже устроителями, обратно. Примечательно, пишет Г. Лучинский, что, протестуя так остро против приглашения Вересаева, Ленин не оспорил нежелание Скворцова поставить в известность о совещаниях, организованных Коноваловым, большевиков-депутатов Государственной думы: оба они считали контакты с либералами слишком деликатной темой, чтобы посвящать в нее партийцев-рабочих, которые могли усомниться в «последовательном марксизме» большевистских вождей, проповедовавших недопустимость таких контактов и тем более соглашений. За месяц до совещаний московские кадеты уже обсуждали возможность общественного отпора правительству в случае резкого поворота вправо, например, изменения основных законов в сторону ограничения прав думы. Собравшиеся обвиняли думскую кадетскую фракцию в бездеятельности и соглашались с прогрессистами в том, что одной из причин слабости оппозиции является национальная и партийная рознь. Вместе с тем они заявили, что информационные совещания с участием внепартийных элементов не должны быть средством создания новой организации. Наконец, план Коновалова, предполагавший соглашение с левыми партиями и давление на правительство с помощью «эксцессов революционного характера» (заведомо невозможных без левых) соприкасался с позицией петербургских левых кадетов и масонов Некрасова и Колюбакина. По мнению последнего, в это время «стало возможнее то, что делалось в «Союзе освобождения», — вплоть до посредничества либералов в деле примирения большевиков и меньшевиков. Некрасов на следствии 1921 г. показал, что в последние годы перед революцией встречи социал-демократов и эсеров с левыми кадетами и прогрессистами происходили неоднократно, и сам он был одним из связующих звеньев между ними. Ссылка на Скворцова-Степанова, который мог бы подтвердить его показания, позволяет думать, что Некрасов был в курсе и планов проведения первой, московской встречи 1914 г. О масонской организации в этих его показаниях ничего не говорилось — вероятно, не только потому, что вопрос о масонстве Некрасова не интересовал тогда следователей, но и потому, что для самого Некрасова эта сторона дела не казалась существенной. Что касается вопроса о субсидировании большевиков (для проведения партийного съезда), то этот вопрос вовсе не занимал на совещаниях 1914 г. первостепенного места. Поставил его не Коновалов, а Скворцов-Степанов по поручению Ленина. Не преминули воспользоваться совещаниями с той же целью и социалисты других оттенков; в связи с угрозой ужесточения законодательства о печати Прокопович предложил образовать отделение политического Красного Креста — фонд прогрессивной печати для оплаты штрафов, налагаемых на левые газеты. Деньги должны были дать кадеты и прогрессисты, а в роли руководителей фонда выступили бы социал-демократы и народники, «как ближе стоящие по действительным связям к народу». Агент охранки допускал также, что «участие Прокоповича обойдется для кадетов в известную сумму, которую сорвут с них на какое-либо литературное социал-демократическое предприятие меньшевистского толка». Ничего экстраординарного в такого рода обращениях не было; по подсчетам А.В. Островского, количество «кредиторов революции» — представителей крупного капитала и даже сановников — превышало в начале XX в. 200 человек. Состоятельные лица, выступавшие в такой роли, — масоны и немасоны — видели в материальной помощи преследуемым партиям одно из направлений благотворительности, некий акт справедливости; стремление кое-кого из них ставить эту помощь в зависимость от степени радикализма тех, кому она предоставлялась, осуждалось общественностью как «полицейская точка зрения». Коновалов оказывал финансовую поддержку большевикам еще до совещаний 1914 г., причем не однажды. Революционеры никогда не брали на себя в связи с этим никаких обязательств, что подтвердили и совещания. Среди причин, воспрепятствовавших тогда созданию хотя бы постоянного механизма согласования интересов, одной из главных явилась, не урегулированность обострявшихся социальных конфликтов. Большевики были по-своему правы, когда выдвигали в качестве условия участия рабочих в выступлениях, координируемых Информационным комитетом, немедленное «изменение фронта» предпринимателями. Но промышленники-прогрессисты, далеко опередившие в своем радикализме остальных московских фабрикантов, не имели сил оказать на них воздействие. В апреле 1912 г. В Московском обществе фабрикантов и заводчиков возобладало мнение тех, кто считал возможным не штрафовать участников стачек протеста против Ленского расстрела, так как это «крайне желательный в настоящий момент политический фактор», однако уже в конце года отношение фабрикантов к стачкам, не имеющим ничего общего с промышленной жизнью», снова стало отрицательным. Даже убедив московских промышленников в целесообразности признания 1 мая праздничным днем (учитывая, что это конец великого поста), пишет Н. Берберова, Коновалов и его единомышленники не нашли понимания в Петербурге. Никакой «концентрированной воли» у русской буржуазии не было. Между тем Скворцов-Степанов ультимативно потребовал на совещаниях, чтобы прогрессисты отказались от практики репрессий за политические стачки и порвали с промышленниками — организаторами локаутов. Но генеральная идея Коновалова (и Некрасова) — не следует так поспешно, как в 1905 г., поворачиваться спиной к «активной силе» — оказалась практически нереализуемой. Агент охранки, предупреждая начальство о намерении большевика в случае отклонения их требований выйти из Информационного комитета, отметил, что меньшевики и «легализаторы вроде Прокоповича» «не имеют за собой рабочих масс». Непосредственным поводом к срыву деятельности Информационного комитета явился эпизод в думе 22 апреля 1914 г., когда вслед за обструкцией, устроенной левыми депутатами председателю Совета министров И.Л. Горемыкину, часть депутатов-прогрессистов — заодно с правыми и октябристами— проголосовала за их исключение из думы на 15 заседаний, а кадеты воздержались. Меньшевики все же готовы были участвовать и дальше в работе совещаний и комитета, не требуя принятия каких-либо обязывающих резолюций с последующей их публикацией. Опасения, что без таких резолюций они не смогут оправдаться перед рабочими и ответить на нападки большевиков, высказали только двое из семи руководителей московских меньшевиков, предлагавшие выразить хотя бы неодобрение — «в внешне тактичной форме» — поведению кадетов прогрессистов в думе. Отсутствие единства среди меньшевиков, отмечает Н. Лапин, в том числе масонов, этим не ограничилось, Чхеидзе, несмотря на высокое положение, занимаемое им в масонской иерархии, представлялся Гальперину «в известной степени инородным телом», так как относился скептически к цели морального совершенствования и братского сближения — в отличие от проникшихся «масонским духом» Гегечкории А.И. Чхенкели. Впрочем, сам Гегечкори не отделял себя от других социал-демократов, не проявлявших, по его словам, большой активности: «Мы вообще смотрели на себя как на элемент в известных пределах сторонний в этой организации, роль наша была больше созерцательной». По признанию же Чхеидзе, его (так же, как большевиков) интересовала главным образом получаемая на масонских собраниях информация. Именно такой характер носили заседания думской ложи и верховного совета Великого Востока народов России, где собравшиеся лишь обменивались информацией, затушевывая острые углы, чтобы избежать обострения дебатов, ибо, как показал опыт, при попытках пойти дальше этого, т.е. договориться о совместных действиях, «тотчас же вставали вопросы, которые нас разъединяли и во вне лож». Таковы были в 1913-1914 гг. — «разговоры о стачечном движении, которые уперлись в вопрос о революции». Независимо от Чхеидзе, но точно так же характеризовали взаимоотношения внутри масонской организации другие осведомленные эмигранты: организация не имела социально-политической программы, члены ее сохраняли свободу действий, от них не требовали подчинения, не давали им директив. Но это означает, что масоны, входившие в те или иные партии, по- прежнему сознавали себя в первую очередь кадетами или меньшевиками, а уж затем масонами; приоритетными были не «масонские узы», а партийные решения и партийная дисциплина. Даже если бы, как сообщал впоследствии Некрасов, масоны действительно давали обязательство ставить «директивы масонства» выше партийных, осуществить этот принцип на деле не удавалось. Факт принятия Скворцова-Степанова в масонскую ложу в 1915 г. свидетельствует, что, несмотря на еще более обособившее большевиков пораженчество, он считал по-прежнему силу данную ему перед войной санкцию Ленина на общение с либералами и с той же ограниченной целью — приобрести информацию «о настроениях колеблющихся и даже врагов». На собрании с его участием, которое состоялось 6 апреля 1916 г. на квартире Прокоповича и Кусковой, присутствовал, по словам Милюкова, «целый букет левых», а также двое кадетов. Само собрание было устроено по просьбе Шаховского, и составленный там список желательных министров Шаховской отвез Милюкову (но известно, что наряду с этим списком составлялись и другие). На совещаниях, проводившихся лидерами прогрессистов после того, как они вышли в октябре 1916 г. Из Прогрессивного блока, настаивая на создании министерства, ответственного перед думой, большевиков, не было, но присутствовали меньшевики; предполагалось восстановить Информационный комитет 1914 г. И реализовать тогдашнее намерение — наделе координировать антиправительственные действия либералов и социалистов. Быстрое формирование новой власти в дни Февральской революции явилось высшим, но единственным достижением масонов. Факты подтверждают вывод, к которому пришел Н.В. Некрасов: надежды на масонство «оказались крайне преждевременными». Таким образом, по мнению Г. Лучинского, за время существования нового масонства обнаружилось несколько подходов к проблеме межпартийных контактов вне и внутри масонских объединений. Масонство не преодолело разрозненности политизированной интеллигенции, идеологической пестроты и проявлявшихся в поведении представителей разных группировок ментальных различий. Одни из масонов готовы были удовольствоваться взаимным осведомлением о происходящем в разных социальных слоях и партиях. Второй подход предполагал на основе достижения более высокой степени доверия между либералами и революционерами координацию их действий. Третий, максималистский вариант требовал, чтобы все масоны служили примером соблюдения принципов братства, взаимопомощи, морального усовершенствования. На деле сближение партий оппозиции не продвинулось дальше первого варианта. Идея возвращения к какому-то подобию Союза освобождения оказалась равно неприемлемой для большинства кадетов и большинства социал-демократов. Именно потому, что масоны в большинстве своем оставались членами разных партий, власти реагировали на их действия, исходя из уже утвердившихся полицейских оценок степени опасности для режима той или иной партии, не придавая особого значения масонству как таковому. Усматривать в такой политике результат снисходительности Николая II к «вольным каменщикам», обусловленной недолгим его участием в молодости в оккультистской ложе целителя и спирита Филиппа, наивно. После падения монархии и легализации политических партий масонские связи утратили прежнее значение, хотя и могли еще поддерживаться на индивидуальном уровне даже в первые годы большевистского режима. Для некоторых из бывших масонов-социалистов продолжением по существу их масонского служения явилось участие в политическом Красном Кресте советского времени (в эту организацию входили вначале Пешкова, Вересаев, Муравьев, Малянтович, Кускова), но это ни в коей мере не означало стремления восстановить масонские структуры. Тем же, кто ставил такую цель, не помогло отмежевание от досоветских «кадетских лож». Если дореволюционное масонство возникло «преждевременно», то возрождать его в советских условиях было уже слишком поздно. |
|
|
|
||
| Добавил: Нехристь | Просмотров: 1439 | Нет комментариев |
