ВАМПИРОВЫ ХРОНИКИ III
ЦАРИЦА ПРОКЛЯТЫХ

Анна РАЙС


     С любовью посвящаю эту книгу Стэну Райсу, Кристоферу Райсу и Джону Престону, а также памяти моих любимых издателей Джона Доддса и Уильяма Уайтхеда

ГРУСТНЫЙ КРОЛИК

     Грустный, потерянный кролик - картинка на белой стене.
     Как кукурузы початки, зеленые ушки торчат.
     Черный лобик нахмурен и к звездам далеким воздет.
     Ах, до чего он хорош! Его толстые щеки дрожат,

     Носик трясется от страха; ведь кто испугался однажды,
     Будет все время бояться, пусть сам и не зная чего.
     Он такой одинокий, мой кролик на белой стене -
     Любой из собратьев на воле во сто крат счастливей его.

     Может, захочешь и ты грустным кроликом стать.
     Будешь сидеть потихоньку - зеленая с красным спина,
     Грудь голубая, в ней смелое сердце неслышно стучит.
     Что ж, твоя воля. Но если эта судьба тебе суждена,

     То от Истинной Плоти лучше подальше держись.
     Она выбьет тебя из седла одинокой печали
     И разрушит трагических красок цветной
     Фейерверк - словно солнечный свет, заставляющий призраки таять.

     Исцелит твои раны и боль унесет, как ручей,
     Что уносит песок, оставаясь и светлым, и чистым.
     Грустный, задумчивый кролик на белой стене
     Обаятельней диких собратьев своих. И пушистые

     Ушки его защищают не хуже рогов. Только помни -
     Он всегда расставляет ловушку, и пестрые краски
     Постепенно становятся так же остры, как клинки,
     И безжалостно режут ткань Жизни Живой на куски.
     Стэн Райс

     Я - вампир Лестат. Помните меня? Тот самый вампир, который стал суперзвездой рока и написал автобиографию. Тот самый светловолосый и сероглазый вампир Лестат, обладавший неутолимой жаждой известности и славы. Если помните, я хотел стать символом зла в сияющем и прекрасном веке, где совершенно не было места злу в том его буквальном и чистом виде, воплощением которого я являюсь. Мне даже казалось, что, выступая на театральной сцене в образе дьявола, тем самым я действую во благо.
     Когда мы беседовали с вами в последний раз, передо мной открывались прекрасные перспективы. Только что состоялся мой дебют в Сан-Франциско - первый “живой концерт” вместе с моей группой, в которую входили только смертные. Наш аудиоальбом пользовался бешеным успехом. Написанная мною автобиография вызывала жгучий интерес как у смертных, так и у бессмертных.
     Но потом произошло нечто совершенно неожиданное. Во всяком случае, я не мог предвидеть ничего подобного. И в тот момент, когда мы с вами расстались, я, образно выражаясь, висел над пропастью.
     Что ж, теперь уже все позади. Я, как видите, остался в живых. В противном случае я сейчас не разговаривал бы с вами. Космическая пыль давно осела, маленькую прореху на теле мирового разума и рациональных представлении залатали или по крайней мере прикрыли.
     Все, что произошло, сделало меня еще более совестливым и стыдливым и еще больше усилило мою грусть. Однако, несмотря на то что человеческая моя сущность
     Как никогда готова проявиться в любой момент, силы мои и власть неизмеримо возросли. Я превратился в страдающее и изголодавшееся существо, которое одновременно и любит и испытывает непреодолимое отвращение к своей непобедимой бессмертной оболочке.
     Жажда крови? Она оставалась неутолимой, хотя физически никогда еще я не нуждался в ней так мало. Вполне вероятно, что сейчас я вообще смог бы обходиться без нее. Но страстное желание, которое я испытываю при виде всех, кто ходит по земле, свидетельствует о том, что я едва ли решусь когда-нибудь это проверить.
     По правде говоря, для меня никогда не существовала только лишь физическая потребность в крови, хотя, конечно, кровь и сама по себе способна удовлетворить все самые чувственные желания, какие только может испытывать любое существо. Все дело в таинстве самого момента - момента убийства и ощущения на губах вкуса крови, - в интимном биении двух сердец, когда ты чувствуешь, как слабеет твоя жертва и как одновременно сам ты словно вырастаешь и вбираешь в себя вспыхивающую в последний момент ярким и огромным, как сама жизнь, пламенем смерть.
     Хотя, конечно, подобное утверждение обманчиво. Никакая смерть не может быть столь же огромной, как жизнь. Вот почему, наверное, я продолжаю отнимать жизни. И от спасения души я сейчас далек как никогда. Сознание этого обстоятельства делает мое положение еще более ужасным.
     Я, безусловно, все еще могу сойти за простого смертного. Как, впрочем, в той или иной мере может походить на обычного человека и любой из нас независимо от своего возраста. Поднятый воротник, низко надвинутая на глаза шляпа, темные очки и засунутые глубоко в карманы руки, как правило, прекрасно помогают выполнить эту задачу. Для подобной маскировки мне нравится использовать также элегантные куртки из тонкой кожи и туго обтягивающие джинсы в сочетании с удобными и простыми черными ботинками, пригодными для прогулок по любой местности. Время от времени, однако, я люблю носить и красивую одежду из шелковых тканей, которая так модна и популярна в теплом климате тех мест, где я сейчас обитаю.
     Если же кто-либо присматривается к нам чересчур уж пристально, всегда можно прибегнуть к своего рода телепатическому внушению: “Все, что вы видите сейчас перед собой, совершенно естественно и нормально”. Мысленное обращение при этом сопровождается старым и проверенным средством - ослепительной улыбкой, тщательно и с легкостью скрывающей, однако, острые и длинные клыки. И все - смертный спокойно идет своей дорогой.
     Иногда я отказываюсь от всякой маскировки и выхожу в своем настоящем обличье. Длинные волосы, бархатный блейзер, напоминающий мне о добрых старых временах, на правой руке один-два перстня с изумрудами... Я быстро иду сквозь толпы людей, заполняющих улицы в деловой части этого прекрасного и полного разврата южного города, или неспешно прогуливаюсь по пляжам и набережным, полной грудью вдыхая теплый морской воздух и любуясь серебристо-белым, как лунный свет, песком.
     Никто не задерживает на мне взгляд более чем на секунду или от силы две, ибо вокруг так много других не менее привлекательных и необъяснимых вещей и явлений - ужасных, угрожающих и таинственных, которые привлекают и завораживают вас. уж лучше вернуться к понятному, предсказуемому и банальному. Всем известно, что прекрасный принц не появится никогда, а Спящая красавица, возможно, давно уже мертва.
     То же самое можно сказать и о всех тех, кто, как и я, сумел выжить и теперь обитает вместе со мной в этом жарком и зеленом райском уголке вселенной на юго-восточной оконечности Североамериканского континента - в блестящем и сверкающем огромном мегаполисе Майами, самом подходящем месте для охоты жаждущих крови бессмертных существ. Если, конечно, такое место вообще может существовать.
     То, что они рядом со мной, поистине чудесно и действительно очень важно для меня. Именно этого, как мне казалось, я всегда желал и добивался - великого сообщества мудрых, наиболее выносливых и терпеливых древних и беспечных юных существ.
     Никогда, однако, я так мучительно не переживал собственную безвестность в мире смертных, для столь алчного и завистливого существа, как я, она была поистине невыносимой. Меня не могли утешить и успокоить мягкие увещевания и шепот пытавшихся отвлечь меня от этих мыслей сверхъестественных голосов. Слишком уж соблазнительным и привлекательным был вкус признания со стороны смертных - яркие обложки аудиоальбомов в витринах магазинов, беснующиеся и бешено аплодирующие толпы фанатов перед сценой. И неважно, что они не верили в то, что я и в самом деле вампир, - в эти мгновения мы были все вместе. Они выкрикивали мое имя!
     Однако аудиоальбомов больше нет, и я никогда больше не услышу те песни. Остается моя книга, которая, как и “Интервью с вампиром”, воспринимается лишь как художественный вымысел. Впрочем, так, наверное, и должно было быть. Как вы узнаете далее, я и так создал множество проблем и принес всем серьезные неприятности.
     Своими невинными играми я вызвал поистине катастрофическое бедствие. Вампир, который своими откровениями хотел добиться того, чтобы его считали одновременно и героем и мучеником...
     Вполне естественно предположить, что я сделал для себя определенные выводы. Уверяю вас, это действительно так.
     Поверьте, поистине мучительно вновь оказаться в тени. Подумать только: Лестат опять превратился в холеного, но никому не известного бандита-вампира, нападающего на смертных, которые и понятия не имеют о существовании его и ему подобных. Так больно вновь очутиться за бортом жизни, навечно быть обреченным скитаться по окраинам и не переставая бороться с добром и злом в вековом аду, царящем в собственных душе и теле.
     В полном одиночестве я предаюсь мечтам и жажду отыскать в какой-нибудь освещенной лунным светом комнате юное и нежное существо - тинейджера, как они себя теперь называют, - читающее мою книгу и слушающее записи моих песен, одну из тех наивных идеалисток, которые во времена моей злополучной и недолгой славы писали мне восторженные письма на надушенной бумаге, рассуждали о поэзии и о власти иллюзий, о том, как бы им хотелось, чтобы я оказался рядом с ними во плоти и крови. Я мечтаю тайком пробраться в ее полутемную комнату и, быть может, увидеть на столике рядом с кроватью свою книгу с трогательной бархатной ленточкой вместо закладки, мечтаю дотронуться до ее плеча и улыбнуться, встретившись с ней взглядом, а в ответ услышать: “Лестат, я всегда знала, что ты существуешь на самом деле, и была уверена, что когда-нибудь ты обязательно ко мне придешь”.
     И тогда я возьму в ладони ее лицо и наклонюсь, чтобы поцеловать ее. “Да, радость моя, - скажу я ей, - я пришел. И ты даже не представляешь, как ты мне нужна, как я люблю тебя, как я всегда тебя любил”.
     Вполне возможно, что те испытания, которые выпали на мою долю, сделают меня в ее глазах еще более привлекательным, а невероятные ужасы, которые мне пришлось увидеть своими глазами, и невыносимая боль, которую мне пришлось перенести, придадут мне особенное очарование. Поистине страшная правда состоит в том, что страдания делают наши души богаче, заставляют нас острее ощущать краски жизни и с особенной чуткостью реагировать на слова. Однако это происходит лишь в том случае, когда эти страдания и лишения не уничтожают нас окончательно, когда они не разрушают наши души, не лишают нас способности видеть и воспринимать окружающий мир, способности мечтать и с уважением и благоговением относиться к самым простым и в то же время необходимым проявлениям реальной жизни.
     Прошу вас отнестись ко мне снисходительно и простить меня, если в моих словах вам послышится чрезмерная горечь.
     Ибо я не имею на это никакого права. Я сам заварил всю эту кашу и тем не менее сумел выйти из нее, как говорится, целым и невредимым. Чего никак нельзя сказать о множестве мне подобных. К тому же пострадали и многие смертные. Это непростительно. И я знаю, что мне предстоит расплачиваться за содеянное вечно.
     Все дело, однако, в том, что я так до сих пор и не понял до конца: что же все-таки произошло? Мне трудно определить даже для себя, было ли все случившееся настоящей трагедией или не более чем бессмысленной и весьма опасной при этом авантюрой. Не знаю я и того, могло ли из моих ошибок и заблуждений родиться нечто действительно стоящее и восхитительное, нечто такое, что способно было вырвать меня из плена кошмара и сознания собственной неуместности в мире и в конце концов бросить в очистительное пламя искупления собственных грехов.
     Скорее всего, я этого так никогда и не узнаю. Суть в том, что все давно позади. А наш мир, наш маленький тайный мир стал как никогда ограниченным и темным. Ему уже не стать прежним.
     Кому-то может показаться удивительным, что я не смог предвидеть столь сокрушительный катаклизм. Однако в том-то и дело, что я не задумываюсь о последствиях собственных начинаний и поступков. Больше всего меня привлекает риск, меня завораживают открывающиеся передо мной неизведанные возможности и неопределенные перспективы. Именно это помогает мне выжить в вечности даже тогда, когда все остальное теряет смысл.
     В конце концов, именно таким я был и при жизни, то есть двести лет тому назад, - беспокойным, непоседливыми и нетерпеливым, всегда жаждущим любви и готовым ввязаться в любую драку. Когда в 1780-х годах я отправился в Париж, чтобы стать актером, все, о чем я мечтал, это момент начала представления - тот момент, когда каждый вечер взлетает вверх занавес.
     Наверное, древние все же правы. Я говорю сейчас о истинно бессмертных - о тех, кто сумел выжить и вот уже в течение тысячелетия и более пьет кровь. Они утверждают, что никто из нас с годами в сущности своей не меняется, со временем мы лишь в большей степени становимся теми, кто мы есть.
     Иными словами, когда вы живете сотни и сотни лет, вы становитесь мудрее и одновременно у вас появляется значительно больше времени, чтобы проявить в полной мере те отрицательные стороны своей натуры, которые, по словам ваших недругов, у вас имеются.
     Вот и я остаюсь все тем же, кем был всегда, - юношей, стремящимся занять на сцене такое место, где меня будет лучше всего видно зрителям, и жаждущим их любви. Одно с другим теснейшим образом связано. Я страстно хочу развлекать и завораживать вас, хочу, чтобы вы мне прощали абсолютно все... Боюсь, случайных и редких моментов тайного общения и признания мне недостаточно.
     Однако я забегаю вперед.
     Если вы читали мою автобиографию, вам, конечно, не терпится узнать, о чем именно я говорю, о каком бедствии идет речь.
     Что ж, давайте вкратце осветим события. Как я уже сказал, я написал книгу и выпустил аудиоальбом только затем, чтобы заявить о себе. Чтобы, пусть не впрямую, рассказать всем о том, кто я есть на самом деле.
     Что же касается риска, связанного с вероятностью того, что смертные и вправду поймут, догадаются, что я рассказал о себе истинную правду... Должен признаться, такая возможность весьма привлекала и возбуждала меня. В определенной степени можно сказать, что моим заветным желанием было предоставить смертным возможность выследить и уничтожить нас. Мы не заслуживаем права существовать в этом мире. Они должны всех нас убить. Представляете, какая грандиозная могла бы начаться битва! Как это здорово - сражаться с теми, кому известна моя истинная сущность!
     Я, однако, никогда не верил в возможность подобной конфронтации. Для такого демона, как я, обличье рок-музыканта служило в высшей степени великолепной маскировкой.
     На меня ополчились как раз именно мне подобные, они решили примерно наказать меня за все, что я сделал. Другого я от них, конечно, и не ожидал.
     В конце концов, в своей автобиографии я рассказал нашу историю и открыл те сокровенные тайны, которые поклялся когда-то свято хранить. Я посмел появиться в свете огней рампы и перед объективами телекамер. А что, если я вдруг оказался бы в руках какого-нибудь ученого мужа или, что еще более вероятно, за пять минут до рассвета меня за мелкое нарушение правил дорожного движения арестовал бы ревностно исполняющий свои обязанности полицейский? Тогда меня заключили бы в тюрьму и в часы моего глубокого дневного сна тщательно обследовали, досконально изучили и определили мою принадлежность, удовлетворив таким образом свое любопытство и навсегда рассеяв сомнения самых непримиримых скептиков всего мира.
     К счастью, подобная вероятность была весьма маленькой. И таковой остается до сих пор. Хотя... Вот было бы весело, если бы такое могло случиться!
     И тем не менее ярость, охватившая мне подобных, вполне объяснима. За то, что я подверг такому риску весь род вампиров, они готовы были сжечь меня заживо или разорвать на мелкие кусочки мое бессмертное тело. Большинство относительно молодых вампиров были слишком тупы, чтобы осознать степень нашей безопасности.
     По мере того как приближался вечер нашего первого концерта, я все в большей и большей мере испытывал желание вступить и в эту битву. Ах, какое это было бы удовольствие - уничтожать тех, кто, как и я, представлял собой воплощение зла, снова и снова разрушать отражение моего собственного образа.
     Должен признаться, что мне доставляло огромное удовольствие просто находиться на сцене, на глазах у множества людей, играть для них, петь и творить настоящие чудеса. Ради этого в первую очередь я и сделал то, что сделал. Мне очень хотелось оставаться живым, быть, в конце концов, просто человеком. Тот смертный юный актер, который двести лет назад отправился в Париж и встретился на одном из бульваров со смертью, должен был наконец дождаться своего звездного часа.
     Вернусь, однако, к своему рассказу. Концерт прошел с большим успехом. Я добился признания и восторженного почитания полутора тысяч смертных фанатов, вопящих и беснующихся перед сценой. А главное, рядом со мной вновь были два самых дорогих для меня существа, мои создания - Габриэль и Луи, с которыми я был разлучен в течение множества долгих и мрачных лет.
     Прежде чем ночь подошла к концу, мы расправились с отвратительными вампирами, жаждавшими наказать меня за мои деяния. В нашей короткой битве у нас неожиданно оказался невидимый и не известный нам союзник, который превращал наших врагов в столбы пламени, прежде чем они успевали причинить нам хоть малейший вред.
     К утру я был чересчур возбужден и пребывал в состоянии такой радости и восторга, что едва ли мог реально осознавать степень грозящей мне опасности. Вновь держать в своих объятиях Габриэль было для меня таким блаженством, что я не в силах был обращать внимание на ее тревогу и прислушиваться к ее предостережениям. Что же касается мрачных подозрений и предположений Луи, то я, как и всегда, их просто игнорировал.
     А потом случилось нечто такое, что заставило меня буквально повиснуть над краем пропасти...
     В то время как солнце поднималось над Кармел-вэлли и глаза мои, как и у всех вампиров в такие минуты, слипались, я вдруг понял, что в своем подземном убежище я не один. Оказывается, мою музыку услышали не только молодые вампиры - своими песнями я пробудил от долгого сна и самых древних на земле представителей нашего рода.
     И вновь я оказался в ситуации, полной риска и неизвестности. Что должно было за этим последовать? Что ждало меня впереди? Суждено ли мне было в конце концов умереть или возродиться вновь?
     Для того чтобы поведать вам обо всех остальных событиях, я должен немного вернуться назад.
     Необходимо рассказать о том, что происходило примерно дней за десять до рокового концерта, и позволить вам проникнуть в сердца и разум других существ - тех, в чьих душах мои песни и моя книга нашли такой отклик, о котором я в то время почти или совсем ничего не знал.
     Иными словами, происходило множество событий, восстановить ход которых мне удалось лишь много позднее. И именно об этом я и собираюсь вам сейчас рассказать.
     Итак, мы на время покинем замкнутое, наполненное лирикой пространство моего собственного “я” и перейдем от рассказа от первого лица к исследованию разумов и душ “множества героев”, уподобившись тысячам смертных писателей, поступавших таким образом до меня. Мы перескочим в мир повествования “от третьего лица” и “множества точек зрения”.
     Кстати, если персонажи моей книги станут вдруг утверждать, что я красив, неотразим, что передо мной трудно устоять и что-либо еще в этом же духе, не подумайте, пожалуйста, что эти слова в их уста вложены мною. Я этого не делал. Все это было либо рассказано мне впоследствии, либо извлечено мною из их разумов с помощью моих непревзойденных телепатических способностей. Поверьте, я не стал бы вас обманывать ни в этом, ни в чем-либо еще. Не в моей власти перестать быть великолепным и обаятельным демоном. Такова уж моя судьба. Коротко говоря, тот злодей, который сделал меня когда-то тем, кто я есть, остановил на мне свой выбор именно из-за моей привлекательной внешности. Такого рода случайности далеко не редки.
     Мы вообще живем в мире случайностей, в котором вечны только эстетические принципы и только в них мы можем быть в достаточной мере уверены. В своем стремлении создать и обрести эстетический баланс мы обречены вечно бороться и с добром и со злом. Никому, однако, не приходит в голову сомневаться в удивительной красоте сверкающих в свете уличных фонарей дождевых струй или вспышек артиллерийских разрывов на фоне темного ночного неба.
     Хочу вас заверить в том, что, хотя я и покидаю вас на время, в нужный момент я непременно вернусь во всей своей красоте и блеске. Должен признаться, что я с огромным удовольствием оставался бы единственным повествователем и совсем не желаю лишаться своего привилегированного положения. Перефразируя слова Дэвида Копперфильда, я могу сказать, что и сам не знаю, кем являюсь в своем повествовании - героем или жертвой. Но в любом случае разве не заслужил я право оставаться в нем главным? В конце концов, ведь именно я рассказываю эту историю.
     Увы, исполнение мною роли своего рода Джеймса Бонда в мире вампиров не является единственной темой повествования. Тщеславным помыслам придется подождать своего часа. Я хочу, чтобы вы знали, что же происходило с нами на самом деле, даже если вы не поверите ни единому моему слову. Пусть хотя бы в романе, раз уж нет иной возможности, я обрету значение в ваших глазах и таким образом в некотором роде связь с вами. Иначе я непременно сойду с ума.
     А пока, до того момента, когда мы встретимся с вами вновь, я все время буду думать о вас. Я люблю вас. Я хочу, чтобы вы были рядом со мной... в моих объятиях...

ПРОЛОГ

ДЕКЛАРАЦИЯ В СТИЛЕ ГРАФФИТИ

     - написана черным фломастером на красной стене в задней комнате бара под названием "Дочь Дракулы" в Сан-Франциско

     Детям Тьмы предлагается учесть следующее:

***

     Книга первая, "Интервью с вампиром", опубликованная в 1976 году, представляет собой вполне правдивую историю. Нечто подобное мог написать любой из нас, во всяком случае о том, что касается превращения в тех, кем мы стали, наших мук и страданий и наших исканий. Однако Луи, который бессмертен вот уже две сотни лет, претендует на завоевание любви и сочувствия смертных. Лестат, этот злодей, передавший Луи Темный Дар, практически ничего ему не объяснил и не рассказал ничего такого, что могло бы хоть как-то его утешить. Картина, видимо, всем знакомая. И тем не менее Луи продолжал искать пути к спасению, хотя даже Арман, старейший из всех бессмертных, кого ему удалось найти, не смог раскрыть ему ни причины нашего существования и нахождения здесь, ни того, от кого мы вообще произошли. Думается, что никого из юных вампиров это тоже не удивит. В конце концов, вампиры никогда не имели ничего похожего на Балтиморский катехизис.
     Во всяком случае, до того момента, когда буквально на этой неделе была опубликована книга вторая - "Вампир Лестат". У этой книги есть и подзаголовок: "...его юность, воспитание и приключения". Вам трудно в это поверить? Что ж, можете пойти в любой книжный магазин смертных и удостовериться. А после этого загляните в магазин, торгующий пластинками, и попросите показать вам только что вышедший аудиоальбом, тоже называющийся "Вампир Лестат". Удивительное проявление скромности, не так ли? Если вы не имеете возможности сделать ни то ни другое, вам остается включить канал кабельного телевидения - если, конечно, вы не относитесь с глубочайшим презрением к такого рода вещам - и дождаться начала одного из множества созданных Лестатом видеофильмов, которые со вчерашнего дня с тошнотворной частотой появляются в эфире. И тогда вы немедленно поймете, что представляет собой Лестат на самом деле. В этом случае вас ничуть не удивят его планы, то, что он собирается в довершение всех беспрецедентных безобразий, уже им совершенных, появиться на сцене собственной персоной и выступить "вживую" в этом самом городе. Как вы уже, наверное, догадались, концерт должен состояться в канун Дня всех святых, в Хэллоуин.

***

     Но давайте на минуту забудем о его наглых и безумных глазах, смотрящих на нас сверхъестественно горящим взглядом с витрин всех музыкальных магазинов, о его мощном голосе, делающем достоянием гласности имена и истории жизни самых древних из нас. Почему он так поступает? О чем рассказывают его песни? Обо всем этом написал он в своей книге. Он подарил нам не просто катехизис, но Библию.
     Мы попадаем в далекие библейские времена, чтобы встретиться с нашими прародителями - Энкилом и Акашей, которые правили в долине Нила задолго до того, как эта область стала называться Египтом. Не стоит, пожалуй, относиться всерьез к истории о том, как они стали первыми вампирами на этом свете, - во всем этом смысла едва ли чуть больше, чем в истории о возникновении жизни на земле или о том, как из микроскопических клеток в матке своей смертной матери развивается человеческий зародыш. Суть в том, что все мы произошли от этих двух древнейших и уважаемых существ, и, нравится нам это или нет, имеются весьма веские основания для твердой уверенности в том, что первоначальный источник неотъемлемо присущих нам великолепных возможностей и способностей находится внутри тела одного из древнейших существ. Что же это значит? Грубо говоря, если Энкил и Акаша когда-либо взойдут на погребальный костер, все мы немедленно сгорим вместе с ними. Если они превратятся в сияющий прах, всем нам придет конец - мы просто исчезнем с лица земли. И все же у нас остается еще надежда. Эти двое вот уже полторы тысячи лет не двигаются с места! Да-да, именно так. Правда, Лестат утверждает, что своей игрой на скрипке у подножия их святилища ему удалось однажды разбудить их обоих. Однако если мы не станем верить его малоправдоподобному рассказу о том, что Акаша держала его в своих объятиях и поделилась с ним своей первородной кровью, ситуация будет, пожалуй, более реальной. К тому же имеются свидетельства древнейших из нас, которые утверждают, что со времен падения Римской империи эти двое ни разу и глазом не моргнули. Все это время Мариус - древний вампир родом из Рима - содержал и ревностно охранял их в прекрасно обустроенном тайном склепе. А уж ему-то лучше, чем кому бы то ни было, известно, что для всех нас лучше. Именно он приказал вампиру Лестату хранить тайну и ни под каким предлогом и никогда ее не раскрывать.
     Вампир Лестат оказался, однако, ненадежным хранителем секретов и не оправдал доверия. Интересно, каковы были его мотивы, с чего это он вдруг решил написать книгу, выпустить альбом и фильмы, а потом еще и организовать концерт? Понять, что творится в голове этого демона, совершенно невозможно. Ясно только, что он всегда делает то, что ему хочется, и не задумывается о последствиях. В конце концов, разве не он превратил в вампира ребенка? Разве не он сделал вампира из собственной матери? Любящая его Габриэль многие годы оставалась его преданной спутницей. Ради собственного удовольствия он способен положить глаз даже на папский престол!
     Итак, суть дела в том, что странствующий философ Луи, которого никому из нас никак не удается найти, открыл бесчисленному множеству чужаков наши самые сокровенные секреты. А Лестат осмелился поведать нашу историю всему миру, а теперь на глазах у смертных бесстыдно демонстрирует на сцене свои сверхъестественные способности.
     А теперь позвольте задать вам вопрос: почему эти двое все еще существуют? Почему мы до сих пор не уничтожили их? Нельзя, конечно, сказать, что опасность, грозящая нам со стороны полчищ смертных, достаточно серьезна. Пока еще у стен нашего замка не беснуются толпы крестьян с факелами в руках, грозя сжечь всех нас. Но это чудовище может изменить психологию людей и навлечь на нас множество неприятностей в будущем. И хотя мы достаточно умны, чтобы не дать в руки смертным факты, подтверждающие достоверность его глупейших измышлений, ярость наша не имеет границ. Такие поступки не могут и не должны остаться безнаказанными.
     Продолжим наш обзор. Если история, рассказанная вампиром Лестатом, правда, - а в том, что это действительно так, готовы поклясться многие, хотя никто из них не может сказать, почему он в этом уверен, - то почему бы Мариусу, этому вампиру, которому уже две тысячи лет, не появиться здесь и не наказать Лестата за неповиновение? Вполне возможно также, что царь и царица, услышав свои имена, громко звучащие по радио на всю планету, пробудятся от своего многовекового сна. А если это произойдет, что будет тогда со всеми нами? Сможем ли мы спокойно и безбедно жить под их, новой для нас, властью? Или они начнут разрушать мир и всю вселенную? Как бы то ни было, существует надежда, что незамедлительное уничтожение вампира Лестата способно предотвратить эту катастрофу.
     План наш состоит в следующем. Как только вампир Лестат и его свита осмелятся появиться где бы то ни было, следует всех их немедленно уничтожить. Необходимо уничтожить также и всех тех, кто посмеет их поддерживать и проявит преданность по отношению к ним.
     Хотим предостеречь. Как вы знаете, вокруг нас существует множество очень старых вампиров. Время от времени все мы чувствуем их присутствие, а иногда даже на короткий миг видим их. Откровения Лестата не то чтобы потрясли нас, но породили в наших душах ощущение опасности и заставили нас быть очень осторожными. Стоит ли сомневаться, что древнейшие из нас благодаря своим великим способностям тоже могут слышать музыку Лестата? И кто знает, какие еще древние существа, взволнованные и возбужденные воспоминаниями и услышанным пересказом собственной истории, откликнутся на его призывы и медленно двинутся сюда? Каковы будут их намерения и цели?

***

     Копии этой декларации должны быть разосланы во все пункты, являющиеся местами встреч Сообщества вампиров, а также во все общины вампиров мира. Вы должны с вниманием отнестись ко всему, что написано в данной декларации и сообщить всем: вампир Лестат должен быть уничтожен вместе со своей матерью Габриэль, должны быть уничтожены также его спутники Луи и Арман, равно как и любой бессмертный, обнаруживший свою преданность Лестату.

***

     Желаем всем молодым вампирам веселого и счастливого Хэллоуина! Увидимся на концерте. Все вместе мы позаботимся о том, чтобы вампир Лестат не ушел с него живым.

***

     Мужчина со светлыми волосами, одетый в плащ из красного бархата, удобно устроившись в дальнем углу, снова и снова перечитывал декларацию. Из-за низко надвинутой на лоб шляпы с полями и очков с темными стеклами глаз его почти не было видно. Свободно откинувшись на черную обивку высокой спинки и зацепив каблук ботинка за перекладину стула, он скрестил на груди затянутые в серые замшевые перчатки руки.
     - Лестат, ты поистине самое дьявольское существо из всех, кого я знал, - пробормотал он себе под нос. - Ты истинный принц всех Проклятых. - Он усмехнулся и внимательно обвел взглядом просторное помещение.
     Мастерски написанные на стенах черными красками изысканные фрески произвели на него приятное впечатление. Они напоминали черную паутину, раскинувшуюся по белоснежной стене. Ему понравилось изображение разрушенного замка, кладбища рядом с ним и сухого дерева, освещенного сиянием полной луны и тянувшего похожие на когтистые лапы ветви. Сюжет был достаточно избитым, но благодаря искусству и яркой индивидуальности художника, которые он всегда ценил, совсем таковым не выглядел. Прекрасно смотрелся и лепной потолок, на фризе которого были изображены пляшущие и скачущие черти и ведьмы на помелах. В помещении стоял приятный сладковатый аромат старинных индийских курений - именно такую смесь возжигал он когда-то, много веков назад, перед святилищем Тех, Кого Следует Оберегать.
     Да, это, пожалуй, одно из самых красивых мест тайных встреч вампиров.
     Менее приятными показались ему обитатели - тощие белые фигуры, слонявшиеся между столами из черного дерева со стоявшими на них свечами или сидевшие вокруг них. Слишком уж их много для такого цивилизованного современного города. Они и сами понимали это. Для того чтобы поохотиться этим вечером, им придется разойтись в разные стороны как можно дальше друг от друга. А ведь молодым охота необходима. Молодые должны убивать. Они испытывают слишком сильный голод, чтобы поступать по-другому.
     Однако сейчас все их мысли были прикованы к нему: кто он? что ему здесь нужно? зачем он пришел? Достаточно ли он стар и могуществен? Что он сделает, прежде чем уйдет отсюда? Всегда одни и те же вопросы, хотя он всегда старается проскользнуть в вампирские бары так, как будто он самый обыкновенный вампир, и вести себя при этом как можно незаметнее, отводя взгляд в сторону и накрепко заперев свои мысли.
     Что ж, пришло время уйти и оставить все их вопросы без ответов. Он успел узнать то, что хотел, теперь ему известны их намерения. Прежде чем он отправится домой, он должен достать кассеты с записями рок-фильмов.
     Он встал, чтобы уйти. Один из молодых посетителей тоже поднялся с места. По мере того как он и тот юнец приближались к двери, в помещении воцарялась все более напряженная тишина. Полное безмолвие царило и в мыслях. Шевелились только язычки пламени свечей, отражавшиеся, словно в глади воды, в черных плитках пола.
     - Откуда вы, незнакомец? - достаточно вежливо спросил молодой вампир. В момент смерти ему, должно быть, было не более двадцати, и произошло это примерно лет десять назад, не раньше. У него были размалеваны глаза, намазаны губы, а волосы прядями выкрашены в какой-то немыслимый цвет - как будто сверхъестественных способностей ему было мало. Он выглядел таким экстравагантным и так не походил на того, кем являлся на самом деле, - на свободного и могущественного призрака, способного с легкостью пережить тысячелетия.
     Что посулили они ему, выражаясь на современном жаргоне? Что он должен узнать и Шекспира, и звездные пространства, и внеземные цивилизации, услышать музыку сфер и те звуки, которых не дано слышать никому?
     - Как вы относитесь к вампиру Лестату? - снова заговорил молодой вампир. - Что вы думаете о декларации?
     - Прошу прощения, но я должен идти.
     - Но вам, конечно же, известно, что сделал Лес-тат? - продолжал настаивать вампир, преграждая ему путь к двери. Это уже никак нельзя было назвать приличным поведением.
     Он повнимательнее присмотрелся к худому и хрупкому молодому вампиру. Быть может, ему стоит совершить нечто такое, что хорошенько встряхнет их всех? Что заставит их обсуждать это на протяжении многих веков. Он не смог удержаться от улыбки. Нет, не стоит. Спасибо его любимому Лестату, вскоре и так предстоит много шума и волнений.
     - Позвольте мне вместо ответа дать вам один совет, - спокойно сказал он, обращаясь к молодому вампиру. - Вы не в силах уничтожить вампира Лестата, это никому не под силу. Но почему все обстоит именно так, я вам объяснить не могу. Поверьте, я говорю совершенно искренне.
     Молодого вампира подобный ответ застал врасплох, он даже почувствовал себя несколько оскорбленным.
     - Разрешите и мне в свою очередь задать вам несколько вопросов, - продолжал незнакомец. - Почему вас всех так беспокоит только Лестат? Что вы сами думаете о содержании его откровений? Неужели у вас, молодых, никогда не возникало желания разыскать Мариуса, хранителя Тех, Кого Следует Оберегать? Неужели вам никогда не хотелось своими глазами взглянуть на Мать и Отца?
     Юноша был смущен, но постепенно лицо его приняло презрительное выражение. Ему никак не удавалось придумать достойный ответ. Однако в душе его, так же как и в душах всех остальных, кто прислушивался к их разговору и наблюдал за ними, ответ читался совершенно ясно. Это еще вопрос, существуют ли Те, Кого Следует Оберегать. Что же касается Мариуса, то его, возможно, никогда и не было на свете. Но вампир Лестат - личность вполне реальная, не менее чем что-либо другое из того, что было хорошо известно этому юнцу. И вампир Лестат - алчный и завистливый демон, который ради того, чтобы быть увиденным смертными, ради того, чтобы они его полюбили, готов был раскрыть тайны бессмертных и рискнуть безопасностью и благосостоянием всего нашего рода.
     Он едва не рассмеялся прямо в лицо этому юнцу. Как мелка и незначительна эта битва! Следует отдать должное Лестату - он сумел прекрасно понять современные нравы, великолепно разобрался в сущности лишенного веры и благородства века. Да, он раскрыл тайны, которые ему запрещено было раскрывать, однако, поступая таким образом, он никого и ничего не предал.
     - Что ж, выслеживайте и попытайтесь отыскать вампира Лестата, - наконец с улыбкой обратился он к молодому вампиру. - Очень мало настоящих бессмертных ходит сейчас по земле, и вполне возможно, что он находится среди них.
     С этими словами он с необыкновенной легкостью приподнял молодого вампира и отставил его в сторону, убрав со своего пути. Затем открыл дверь и вышел в соседнее помещение, собственно и бывшее ресторанчиком.
     Просторное и богато украшенное помещение с чертами бархатными портьерами и до блеска отполированными латунными деталями интерьера заполняла шумная Толпа смертных. С обитых шелком стен из позолоченных рам на них смотрели портреты киновампиров. Едва слышные за гулом множества голосов и взрывами пьяного Хохота, лились звуки органа, исполнявшего страстную Токкату и футу Баха. Ему нравилось наблюдать столь жизнерадостные картины человеческого бытия. Он любил даже застарелый запах пива и вина, застоявшегося сигаретного дыма. Он проталкивался к выходу и с удовольствием ощущал прикосновения мягких и душистых человеческих тел. Наибольшую радость доставлял ему тот факт, что никто не обращал на него ни малейшего внимания.
     Наконец он вышел на Кастро-стрит, по которой в этот ранний вечерний час гуляло множество людей, и с удовольствием вдохнул влажный воздух. В небе по-прежнему сиял серебряный свет. Люди спешили укрыться от косых струй дождя, но вынуждены были останавливаться на перекрестках в ожидании, пока сменятся огни за выпуклыми стеклами светофоров и позволят им мчаться дальше.
     Рев моторов проносящихся по улице автомобилей и шелест шин по мокрому асфальту перекрывал голос Лестата, оглушительно звучавший из динамиков, расположенных возле входа в музыкальный магазин:

     В своих снах я продолжаю держать ее
     В своих объятиях,
     Ангела, возлюбленную, мать.
     В своих снах я целую ее губы,
     Моей госпожи, моей музы, моей дочери.

     Она подарила мне жизнь,
     А я подарил ей смерть -
     Моей прекрасной маркизе.
     И мы пошли с нею по Пути Дьявола -
     Двое сирот, рука об руку.

     Слышит ли она сегодня мои песни
     О ларях и царицах, о древних истинах?
     О нарушенных клятвах и о моей печали?
     Или она идет сейчас по далекой тропе,
     Такой далекой, что мои песни не
     Достигают ее слуха?

     Вернись ко мне, моя Габриэль,
     Моя прекрасная маркиза!
     Замок на холме давно разрушен,
     Деревня скрылась под снегами,
     Но ты остаешься моей навсегда.

     Интересно, здесь ли уже его мать?
     Голос постепенно затих, и его сменили звуки электронной музыки, тоже в конце концов затерявшиеся в уличном шуме. Подставив лицо влажному ветерку, он направился в сторону перекрестка. Очень приятная и оживленная маленькая улочка Торговец цветами, укрывшись под тентом, все еще продавал свои букеты. В мясной лавке толпились спешащие после работы домой покупатели. За окнами кафе люди ужинали или читали газеты. Многие стояли в ожидании автобуса, шедшего вниз по холму, и очередь вытянулась на многие метры, загораживая вход в старое здание кинотеатра.
     Она здесь, Габриэль уже здесь. Он слабо, но безошибочно ощущал ее присутствие.
     Подойдя к краю тротуара, он прислонился спиной к металлическому столбу уличного освещения и с удовольствием вдохнул свежий воздух, струящийся со склонов гор. Перед ним была широкая и прямая Маркет-стрит, и отсюда открывался прекрасный вид на центр города. Улица напоминала ему парижские бульвары, а вокруг, весело сияя разноцветными окнами, раскинулись по склонам дома.
     Да, она здесь, но где именно? Прикрыв глаза, он прошептал имя Габриэль и прислушался. Сначала до него донесся шум безбрежного моря голосов, перед его мысленным взором проносились, сменяя друг друга, образы. Казалось, весь мир готов был разверзнуться и поглотить его в лучину нескончаемых стенаний. Габриэль... Громоподобный шум постепенно стих. От проходящего мимо смертного до него докатилась волна боли. А в многоэтажном доме на холме неподвижно сидела возле окна умирающая женщина, вспоминая о своих детских ссорах и огорчениях. И наконец, в полной тишине и неподвижной дымке он увидел то, что хотел увидеть. Габриэль…Она остановилась, услышав его зов. Она знала, что за ней наблюдают. Высокая женщина со светлыми волосами, заплетенными в косу, спускавшуюся по спине, остановилась на пустынной улочке в центре города совсем недалеко от того места, где он стоял. На ней были брюки и куртка цвета хаки с поднятым воротником и поношенный коричневый свитер. Ее шляпа почти ничем не отличалась от той, что была на нем, и точно так же была надвинута очень низко, оставляя в тени почти все лицо. Она тут же закрыла доступ в свои мысли, словно поставив перед ними невидимый и в то же время непроницаемый щит. Видение исчезло.
     Итак, она здесь и ждет своего сына, Лестата. Почему он всегда так опасался за нее? Ведь эта холодная и трезвая женщина сама никого и ничего не боялась, она испытывала страх только за Лестата. Прекрасно! Он был доволен. Лестат, конечно же, будет доволен тоже.
     Но где же второй? Где Луи? Мягкий и добрый Луи с темными волосами и зелеными глазами, тот, у которого была такая беспечная походка и который даже иногда насвистывал, бродя по темным улицам и приближаясь к своим жертвам. Луи, где же ты?
     И в ту же секунду он увидел Луи, входящего в пустую гостиную. Он только что поднялся по лестнице из склепа, расположенного в глубоком подземелье за каменными стенами, где он спал в течение дня. Он даже не подозревал, что кто-то наблюдает за ним. С изяществом и грацией он пересек запыленную комнату и остановился у окна, глядя сквозь грязные стекла на непрерывный поток машин, проносящихся по мостовой. Все тот же старый дом на Дивисадеро-стрит. Надо признаться, что это элегантное и чувственное создание, чья книга “Интервью с вампиром” наделала слишком много шума, почти не измелилось. Только сейчас Луи ждал Лестата. В последнее время ему снились тревожные сны, он опасался за Лестата, него переполняли незнакомые прежде желания и стремления.
     Он неохотно позволил видению исчезнуть. Он чувствовал большую симпатию к этому вампиру, к Луи. Эту симпатию едва ли можно было назвать благоразумной, ибо Луи был мягок и образован, его нежная душа не обладала той головокружительной силой и мощью, какой обладали натуры Габриэль и ее дьявольского сына. И все же он был уверен в том, что Луи способен выжить и просуществовать так же долго, как и они. Поистине удивительно в сколь разных формах проявляется мужество натур, которым суждена долгая жизнь. Возможно, все дело в доброжелательном восприятии окружающего мира и отношении к происходящему в нем? Но как же тогда объяснить тот факт, что Лестат, поверженный, побежденный, израненный, все же нашел в себе силы возродиться вновь? Лестат, который никогда и ни к чему не проявлял доброжелательности!
     Однако эти двое - Габриэль и Луи - еще не нашли друг друга. Ничего страшного. Как же ему сейчас поступить? Свести их вместе? Хорошая идея... хотя... Лестат и сам сделает это в ближайшее время.
     Он снова улыбнулся своим мыслям. “Лестат, ты поистине самое дьявольское существо из всех, кого я знал. Да, истинный принц всех Проклятых”. Медленно, не торопясь, он постарался воскресить в своей памяти каждую черточку лица и фигуры Лестата: холодные, можно сказать, ледяные глаза, темнеющие в минуты смеха, открытую и располагающую к себе улыбку, манеру по-детски сводить брови, когда он сердился, неожиданные всплески веселого настроения и язвительный юмор его высказываний. Он вспомнил также кошачью грацию и гибкость ею тела, столь несвойственную мужчинам, обладающим такими развитыми мускулами. Такая мощь и сила... всегда и во всем... и такой неувядающий оптимизм!
     Суть в том, что он так и не составил для себя мнения и не определил свое отношение ко всему происходящему. Он знал только, что события его забавляли и завораживали. Стоит ли говорить, что у него и в мыслях не было мстить Лестату за то, что он раскрыл все секреты. Именно на это, несомненно, Лестат и рассчитывал. Впрочем, кто знает. Быть может, Лестата и в самом деле это не интересовало и не беспокоило. О том, каковы были мысли Лестата, он знал не больше тех дурачков из бара.
     Для него гораздо важнее было другое. Впервые за множество лет он вдруг обнаружил, что способен думать, руководствуясь категориями прошлого и будущего, что стал проявлять больший интерес к современному миру и лучше понимать его. Те, Кого Следует Оберегать, превратились в миф, в вымысел далее для их собственных потомков! Давно канули в Лету те времена, когда жестокие и свирепые существа из рода пьющих кровь разыскивали их святилище и жаждали напиться их дающей силу и могущество крови! Никто в это больше не верил. Никто ими не интересовался.
     Именно в этом и состоит суть нынешнего века. Населяющие мир смертные более практичны, чем когда бы то ни было, они отрицают даже малейшую возможность чуда, даже намек на что-либо сверхъестественное. С необыкновенной смелостью и отвагой они строят свои основополагающие этические теории только на фундаменте материальных истин и физического мира.
     Двести лет пролетело с тех пор, как они с Лестатом обсуждали те же самые проблемы на островке, затерянном в Средиземном море, мечтали о божественном мире, построенном на морали и нравственности, мире, в котором единственной непреложной догмой станет любовь к ближнему. О мире, к которому сами мы не принадлежим. И вот теперь такой мир стал почти что реальностью. И вампир Лестат посвятил себя поп-искусству. Он отправился туда, куда должны были, наверное, отправиться все старые демоны прошлого, и теперь поведет за собой все проклятое племя, включая и Тех, Кого Следует Оберегать, хотя они, возможно, об этом никогда не узнают.
     Мысль об этом заставила его улыбнуться. Сама идея того, что совершил Лестат, не просто вызывала у него благоговейный трепет, но казалась и самому ему весьма соблазнительной. Ему, как никому другому, хорошо было известно, что такое непреодолимое желание известности и славы.
     Следует признаться, что его чрезвычайно восхитило его собственное имя, начертанное на стене бара. Он смеялся, но смех его был вызван тем удовольствием, которое он испытал.
     Пусть Лестат создает свою вдохновенную драму - да, именно так он назвал бы все это. Лестат, этот неистовый и неукротимый актер бульварного театра старых времен, теперь поднялся к вершинам и занял весьма высокое положение в это прекрасное и невинное время.
     Однако прав ли он был в своем утверждении, когда говорил тому юнцу в баре о том, что никто не в силах уничтожить принца Проклятых? Все-таки это явное преувеличение. Пустая декларация. А правда состоит в том, что любой из нас так или иначе может быть уничтожен... И, конечно же, даже Те, Кого Следует Оберегать... В этом нет никаких сомнений.
     Они все, конечно, очень слабые, эти неоперившиеся юнцы, “Дети Тьмы”, как они себя называют. От того, что их становится все больше и больше, силы их отнюдь не увеличиваются. Но старые вампиры - это совсем другое дело. Ах, если бы Лестат не упомянул хотя бы имена Миля и Пандоры! Но разве не существуют и еще более старые представители рода пьющих кровь, о которых даже он сам ничего не знает? Он вспомнил о предостережении, начертанном на стене: “...древние существа... откликнутся на его призывы и медленно двинутся сюда...”
     Ему вдруг стало холодно... хотя на какое-то мгновение показалось, что он видит перед собой джунгли - зеленые и зловонные, окутанные нездоровым и душным теплом. Однако видение исчезло так же внезапно, как и возникло, не оставив никаких объяснений, подобно тому как появлялись и исчезали многие сигналы и предупреждения, получаемые им прежде. Он уже давным-давно научился заглушать несмолкающий поток голосов и заслоняться от бесконечной череды образов, которые возникали в его голове благодаря силе его разума. И все же время от времени нечто неистовое и отчаянное, словно громкий крик, неожиданно прорывалось сквозь все поставленные им заслоны.
     Как бы то ни было, он провел в этом городе слишком много времени. А ведь ему казалось, что он не намерен, что бы ни случилось, вмешиваться в ход событий. Он вдруг рассердился на себя за неуместное проявление чувств, за свою слабость. Ему захотелось оказаться дома. Слишком долго он находился вдали от Тех, Кого Следует Оберегать.
     А сейчас ему нравилось наблюдать за оживленным потоком людей, за несущимися плотной вереницей по мостовой сияющими автомобилями. Его не раздражал даже полный ядовитых паров воздух большого города. Он был ничуть не отвратительнее, чем воздух древних Афин, Антиохии или Рима, где повсюду, куда ни взгляни, лежали кучи отбросов и все вокруг было пропитано мерзким запахом голода и болезней. Нет, ему все-таки очень нравились чистенькие города Калифорнии с их выкрашенными в пастельные тона домами. Он готов был вечно бродить среди их ясноглазых и вечно куда-то спешащих обитателей.
     Однако ему пора возвращаться домой. Концерт состоится уже совсем скоро, и тогда, если он захочет, он сможет встретиться с Лестатом... Как это чудесно - не знать в точности, что станешь делать в ближайшее время не быть более осведомленным, чем те, остальные, которые даже не верят в то, что ты существуешь на самом деле!
     Он пересек Кастро-стрит и быстрым шагом двинулся по широкому тротуару Маркет-стрит. Ветер стих, и воздух стал, можно сказать, теплым. Он еще ускорил шаги и даже стал насвистывать что-то себе под нос, как это делал Луи. На душе у него было хорошо. Он чувствовал себя человеком. Перед дверью магазина, в котором продавались телевизоры и радиотехника, он остановился. Со всех экранов - больших и маленьких - на него смотрело лицо Лестата.
     Звук был приглушен, он прятался где-то внутри приборов. Немое изображение, представление, состоявшее только из жестов и движений, вызвало у него улыбку. Надо будет, конечно, постараться купить все, что нужно, и послушать. Однако разве не удовольствие сама по себе возможность видеть все эти ужимки принца Проклятых, наблюдать, как он кривляется и дергается в лишенном милосердия безмолвии?
     Камера отъехала назад, и фигура Лестата, играющего на скрипке и словно бы стоящего в пустоте, стала видна в полный рост. Время от времени вокруг него смыкалась полная звезд тьма. И вдруг, словно вход в святилище Тех, Кого Следует Оберегать, распахнулись створки дверей - да это было именно так! И взору зрителей предстали Акаша и Энкил, точнее, загримированные под них актеры - пара египтян с белоснежной кожей, длинными черными шелковистыми волосами и множеством сверкающих драгоценных украшений.
     Ну конечно! Почему он сам не подумал о том, что Лес-тат представит все именно таким образом - зрелище было поистине завораживающим. Он подался вперед и прислушался. До него донесся голос Лестата, и он смог разобрать слова:

     Акаша! Энкил!
     Храните ваши тайны!
     Храните молчание!
     Это лучше, чем открыть правду!

     Скрипач закрыл глаза и полностью отдался во власть музыки. И в этот момент Акаша медленно поднялась со своего трона. Скрипка выпала из рук Лестата. Словно в замедленном танце, она вскинула руки и обняла Лестата, потом привлекла его к себе и склонилась над ним, чтобы напиться его крови, одновременно прижимая его зубы к своей шее.
     Все это выглядело намного лучше, чем он мог себе вообразить, - умно и с большим искусством. Теперь ожила фигура Энкила - он пробудился от сна, и движения его напоминали движения механической куклы. Он вышел вперед, чтобы вернуть себе свою царицу, отшвырнув Лестата так, что тот рухнул на пол. На этом фильм закончился. Спасение Лестата Мариусом в него не вошло.
     - Что ж, стало быть, мне не суждено стать телевизионной знаменитостью, - тихо прошептал он и едва заметно улыбнулся. Он направился к входу в полутемный магазин.
     Молодая девушка ждала его возле двери, чтобы впустить внутрь. В руках у нее была черная пластмассовая видеокассета.
     - Здесь все двенадцать, - сказала она, У девушки были гладкая темная кожа и большие карие глаза с поволокой. В серебряном браслете на ее запястье играли блики света. Он не мог отвести от нее взгляд. Она с благодарностью взяла деньги и даже не пересчитала их. - Они гоняли их не меньше чем по дюжине каналов, и мне удалось записать все. Я закончила только вчера днем.
     - Вы прекрасно справились с работой, - ответил он, - и я вам очень благодарен. - С этими словами он вытащил еще пачку банкнот.
     - Пустяки, - сказала она, явно не желая брать с него дополнительную плату.
     "Ты должна их взять”.
     Пожав плечами, девушка взяла деньги и положила в карман.
     "Пустяки” - ему очень нравились эти красноречивые и меткие современные словечки. Ему нравилось, как всколыхнулась ее упругая грудь, когда она пожимала плечами, как слегка качнулись ее бедра под одеждой из какой-то грубой хлопчатобумажной ткани, в которой она казалась еще более изящной и хрупкой. Она напоминала ему распустившийся цветок. Когда девушка открыла перед ним дверь, он не удержался и прикоснулся рукой к мягкой гриве ее каштановых волос. Даже и помыслить нельзя о том, чтобы напиться крови того, кто оказал тебе услугу, существа столь невинного, как эта девушка. Нет, он не сделает этого! И тем не менее он повернул ее к себе лицом, и рука его скользнула вверх по волосам, а затянутые в перчатки пальцы обхватили ее голову сзади.
     - Всего лишь один поцелуй, прелесть моя.
     Глаза ее закрылись, а его зубы мгновенно пронзили артерию, и он почувствовал на языке вкус ее крови. Всего лишь только вкус. Мгновенная жаркая вспышка, только на секунду обжегшая его сердце. Он тут же слегка отстранился и теперь уже только губами прижался к ее нежной шее. Он чувствовал, как пульсирует кровь в ее венах. Жажда испить ее в полной мере была столь велика, что он с трудом сдержался. Грех и его искупление... Он отпустил девушку. Потом погладил ее шелковистые тугие локоны и пристально взглянул в ее затуманенные глаза.
     "Забудь об этом”.
     - До свидания, - с улыбкой произнес он уже вслух.
     Он долго стоял неподвижно на одной из пустынных боковых улочек. Жестокая неутоленная жажда постепенно перестала его мучить. Он перевел взгляд на картонную коробку видеокассеты.
     "Они гоняли их не меньше чем по дюжине каналов, и мне удалось записать все”. Если это так, то его подопечные, конечно же, уже видели Лестата на огромном экране, который он установил перед ними в их святилище. Прошло довольно много времени, с тех пор как он установил на склоне горы над крышей спутниковую антенну, чтобы дать им возможность смотреть передачи со всего мира. Небольшое компьютерное устройство каждый час переключало каналы. Год за годом, неподвижные и бесстрастные, они взирали на красочные картинки и образы, мелькавшие перед их безжизненными глазами. Интересно, появлялись ли в их взглядах хоть малейшие искорки интереса, когда они видели Лестата или имитацию себя самих? Или когда слышали свои произнесенные, точнее пропетые, словно в гимнах, имена.
     Что ж, это он, возможно, скоро выяснит. Он покажет им эту видеокассету. И он будет внимательно следить за выражением их гладких и блестящих лиц в надежде увидеть на них хоть что-нибудь, кроме бликов отраженного света.
     "Ах, Мариус, ты никогда не впадаешь в отчаяние и не теряешь надежду! Со своими глупыми мечтами ты ничем не лучше Лестата!”
     Домой он добрался только к полуночи.
     Захлопнув стальную дверь и отгородившись таким образом от стеной валящего с неба снега, он какое-то время стоял неподвижно, давая возможность теплому воздуху окутать и согреть его. Буран, сквозь который ему пришлось пробираться, исцарапал его лицо и уши и даже истерзал закрытые перчатками пальцы рук. Поэтому царящее внутри тепло доставляло ему особенное наслаждение.
     Вокруг было тихо, до него доносились только знакомый шум генераторов и едва слышный электронный пульс телевизора, стоявшего в святилище, расположенном на глубине многих сотен футов. Кажется, это поет Лестат? Да, так и есть, он различил последние слова еще одной его весьма печальной песни.
     Он медленно стянул с рук перчатки, потом снял шляпу и провел рукой по волосам. После этого, как обычно, внимательно осмотрелся, тщательно обследовав взглядом входную дверь и расположенную за ней гостиную, чтобы убедиться, что в его отсутствие никто из посторонних сюда не проник.
     Хотя, надо сказать, такая возможность была практически невероятна. Он находился сейчас в самом центре огромной заснеженной пустыни, за много и много миль от современного цивилизованного мира. Однако по давно укоренившейся привычке он каждый раз по возвращении проводил подробнейшую инспекцию. Были по-прежнему такие, кто непременно вторгся бы на территорию этой крепости, знай они только, где она находится.
     Все было в порядке. Он стоял перед гигантским аквариумом, огромной, размером с комнату емкостью, примыкавшей к южной стене. Он с любовью и тщательностью сделал его из очень толстого стекла и оснастил самым лучшим оборудованием. Он наблюдал, как стайки разноцветных рыбок танцуют в воде, то и дело меняя направление своего движения в искусственно созданном полумраке. Гигантские морские водоросли медленно колыхались из стороны в сторону - они походили на сказочный лес, зачарованно раскачивающийся в такт движению струй воздуха, нагнетаемых аэратором. Это зрелище неизменно захватывало, гипнотизировало его, своей монотонностью заставляло неподвижно замирать перед аквариумом. Круглые черные глаза рыб вызывали дрожь во всем теле, высокие тонкие стебли водорослей с дрожащими желтоватыми листьями заставляли благоговейно трепетать. Но суть всего этого зрелища, его величайшая притягательная сила состояла в бесконечном, ни на секунду не прекращающемся движении.
     Наконец он отвернулся от аквариума, но не удержался и обернулся еще раз, бросив последний взгляд на этот естественный, бессознательный и удивительно прекрасный мир.
     Да, здесь все хорошо.
     Как приятно вновь оказаться в этих теплых помещениях. Ничто не нарушает царящего вокруг порядка. На покрывающем пол толстом винного цвета ковре аккуратно расставлена великолепная мебель с обивкой из мягкой кожи. В камине лежат дрова. Полки вдоль стен уставлены книгами. Здесь же стоит полный комплекс электронной аппаратуры, который, казалось бы, только и ждет, когда он вставит кассету с записями выступлений Лестата. Именно это он и собирался сейчас сделать. Потом он удобно устроится возле камина и один за одним посмотрит все фильмы подряд. Его привлекали не только сами песни, но и то мастерство, с которым они были сделаны, - это сочетание древнего и нового, умение Лестата использовать все достоинства и недостатки аппаратуры и возможности средств массовой информации, для того чтобы обеспечить себе столь великолепную маскировку, подобно тому как иные смертные рок-певцы стараются выглядеть поистине богами.
     Он снял с себя длинный серый плащ и бросил его на стул. Удивительно, почему все это доставляет ему такое удовольствие? Неужели все мы жаждем возможности побогохульствовать, потрясти кулаками перед божественными ликами? Возможно, все обстоит именно так. Много веков назад, во времена, как теперь говорят, Древнего Рима, он, тогда благовоспитанный мальчик, всегда весело смеялся над выходками плохих детей.
     Он понимал, что, прежде чем за что-либо взяться, ему следует зайти в святилище. Всего лишь на несколько минут, чтобы убедиться в том, что там все в порядке. Чтобы проверить, как работает телевизор, в норме ли температура воздуха и в порядке ли электропроводка. Необходимо также положить на медные жаровни свежие угли и благовония. Как легко теперь создавать рай в их святилище, имея в своем распоряжении установки дневного света, дающие живительную силу деревьям, цветам и всем другим растениям, никогда не видевшим солнца и света, льющегося с небес! Однако благовония он, как и всегда прежде, смешивал сам. И не бывало еще ни разу, чтобы он, брызгая благовониями на угли, не вспомнил самого первого дня, когда он это сделал.
     Пора также взять лоскут мягкой ткани и осторожно, проявляя максимальное уважение, с почтением стереть пыль с застывших и неподвижных тел прародителей, даже с их немигающих глаз. Подумать только, он не делал это уже целый месяц! Какой стыд!
     "Скучали ли вы без меня, мои возлюбленные Акаша и Энкил?”
     Ах, опять он затевает эти старые игры!
     Разум, как всегда, подсказывал ему, что они не сознавали его приходов или уходов, что их это совершенно не интересовало. Однако ему соблазнительно было тешить свою гордость иными предположениями. Разве запертый в сумасшедшем доме безумный лунатик не испытывает некое странное чувство по отношению к служителю, приносящему ему воду? Хотя это, наверное, не самое удачное сравнение. Во всяком случае его нельзя отнести к разряду приятных.
     Да, это правда - они вышли из неподвижности ради Лестата, этого принца Проклятых. Акаша - ради того, чтобы одарить его своей Могущественной Кровью, а Энкил - чтобы отомстить и свершить возмездие. И теперь Лестат может до скончания века снимать об этом свои фильмы. Но не доказывает ли это вновь и окончательно, что разум их обоих угас навсегда? Случившееся было не более чем вспыхнувшей на мгновение последней оставшейся искоркой. Ему не составило никакого труда вернуть их обратно на опустевший трон и вновь заставить их застыть в неподвижности и безмолвии.
     И все же, надо признаться, сердце его было наполнено горечью и злостью. В конце концов, он никогда не стремился выйти за рамки эмоций мыслящего человека, превзойти их - он только хотел возродить, усовершенствовать их, дать им новую жизнь и наполнить восхитительным всеобъемлющим пониманием. И в тот момент он готов был обрушиться на Лестата с поистине человеческой яростью.
     "Мальчишка! Почему бы тебе не взять Тех, Кого Следует Оберегать, под свое покровительство, коль скоро уж они оказали тебе столь замечательную услугу и проявили по отношению к тебе такое расположение? Сейчас я бы с удовольствием от них избавился. Ведь я несу это тяжкое бремя с самого начала христианской эры!”
     Однако на самом деле он так не думал. Ни тогда, ни сейчас. Это было всего лишь минутной слабостью. Он всегда очень любил Лестата. Всякое время и всякое государство нуждалось в такого рода отщепенцах. И вполне возможно, что молчание царя и царицы не в меньшей степени благословение, чем проклятие. В этом отношении слова песни Лестата, быть может, совершенно справедливы. Однозначный ответ на эти вопросы не сможет, наверное, дать никто.
     Чуть позже он непременно возьмет видеокассету и спустится к ним, чтобы понаблюдать и убедиться воочию. Сумеет ли он заметить хотя бы малейшую искорку, хотя бы слабый намек на изменение выражения их обращенных в вечность глаз?
     "Ну вот, ты опять принялся за старое!.. Лестат заставляет тебя снова становиться молодым и глупым! Похоже, ты по-прежнему упиваешься собственной наивностью и мечтаешь о возможности каких-то кардинальных перемен”.
     Сколько раз за прошедшие века возрождались в душе его подобные надежды только лишь затем, чтобы уйти и оставить ею в отчаянии и с разбитым сердцем! Много лет назад он принес им цветные фильмы, запечатлевшие восход солнца, голубое небо и египетские пирамиды. Какими чудесными они были! Прямо перед их глазами текли пронизанные солнечным светом воды Нила. При виде этой совершенной красоты он сам не мог удержаться от слез. На мгновение ему даже показалось, что заснятое на пленку солнце может причинить ему вред, хотя разум подсказывал ему, что это невероятно. Но такова была сила иллюзии. Какое чудо, что он мог вот так стоять и наблюдать, как восходит солнце, - ведь он не видел этого с тех самых пор, как перестал быть смертным человеком!
     Но Те, Кого Следует Оберегать, с абсолютным безразличием продолжали смотреть прямо перед собой. А быть может, их кажущееся безразличие на самом деле было интересом, величавым равнодушным интересом, когда каждая частичка, каждая плавающая в воздухе пылинка становится предметом глубочайшей заинтересованности?
     Узнать это не суждено никому. К тому моменту, когда он сам появился на свет, они жили на земле уже четыре тысячи лет. Вполне возможно, что их телепатический слух был настолько острым, что позволял им слышать все звуки далекого окружающего мира, А быть может, перед их мысленным взором проносились мириады образов, не позволяющие им видеть вокруг себя ничего больше. Прежде такие мысли буквально сводили его с ума, но теперь он научился контролировать их.
     Когда-то он собирался даже принести с собой самую современную медицинскую аппаратуру, чтобы выяснить наконец, что же с ними происходит. Он готов был подключить к их головам электроды и попытаться уловить мозговые импульсы. Однако сама идея применения всех этих ужасных и бесчувственных приборов показалась ему лишенной вкуса и потому неприемлемой. В конце концов, хочет он того или нет, но они оставались для него царем и царицей, Отцом и Матерью всех ему подобных. Находясь под его защитой, они безраздельно правили вот уже в течение двух тысячелетий.
     Ему следует, однако, признаться в одном своем грехе. В последнее время в разговорах с ними он стал позволять себе язвительный тон. Теперь, когда он входил в их святилище, он уже не был, как прежде, верховным жрецом. Нет. В его словах теперь слышался сарказм, он осмеливался даже говорить дерзости. А ведь подобное поведение недостойно его, ему следует быть выше этого. Или это и есть то, что называют “современным темпераментом”? А уж его-то никак нельзя обвинить в невнимании к обычаям и нравам того века, в котором ему приходилось жить.
     Как бы то ни было, сейчас ему необходимо идти в святилище. Но прежде следует полностью очистить свои помыслы. Он не должен войти туда с упреками и с отчаянием на душе. Позже, когда он просмотрит видеофильмы сам, он покажет им эти записи тоже. И тогда он останется рядом с ними, и внимательно проследит за их реакцией. А сейчас у него для этого недостаточно сил.
     Он вошел в металлическую кабину лифта и нажал на кнопку. Шум электронных устройств и временная потеря ощущения земного притяжения доставили ему даже некоторое удовольствие. Современный мир был наполнен множеством звуков, которые никогда прежде ему не приходилось слышать. Они приносили ему заметное облегчение. Отвесная шахта, спускавшаяся на сотни футов в глубину сквозь толщу льдов, вела в освещенные электричеством подземные помещения.
     Открыв дверь, он вошел в коридор, пол в котором был скрыт ковром. Из святилища до него доносилось пение Лестата, на этот раз исполнявшего какую-то веселую песенку в быстром ритме. Мощный голос перекрывал грохот барабанов и завывание электроинструментов.
     Однако что-то здесь было не так. Внимательно оглядывая простирающийся перед ним длинный коридор, он отчетливо чувствовал это. Звук был слишком громким, Двери в помещения, расположенные перед святилищем, были распахнуты!
     Он бросился вперед. Управляемые электроникой двери в святилище были раскрыты настежь. Как это могло произойти? Электронный код, который следовало набрать при помощи крохотных клавиш компьютера, был известен только ему. Вторые двери тоже оказались незапертыми... третьи тоже... он уже частично видел помещение самого святилища, мешала лишь беломраморная стена маленького алькова. Красновато-голубое сияние телевизионного экрана за ней походило на свет старинного газового камина.
     Мраморные стены и сводчатые потолки отражали и еще больше усиливали и без того мощный голос Лестата.

     Убивайте нас, братья мои и сестры,
     Война в самом разгаре.

     Вы должны понимать то, что вы видите,
     Когда вы видите меня.

     Он медленно втянул в себя воздух, чтобы выровнять дыхание. Ни звука Слышна была только музыка, постепенно она затихла и сменилась неразборчивым звучанием человеческой речи. Посторонних здесь не было. В этом он был уверен. Присутствие чужих он почувствовал бы сразу. В убежище не проник никто. Его инстинкт безошибочно свидетельствовал об этом.
     Неожиданно он почувствовал сильную боль в груди. Лицу стало жарко. Факт весьма многозначительный.
     Пройдя через отделанные мрамором помещения, он остановился перед дверью алькова. Неужели он в эти мгновения молился? Или рисовал в своем воображении возможные картины? Он точно знал, что именно сейчас увидит Тех, Кого Следует Оберегать, по-прежнему сидящих на своих местах в неизменных позах, - таких, какими он видел их всегда Что же касается открытых дверей, то вскоре найдется вполне обыденное объяснение - короткое замыкание, вышедший из строя предохранитель или нечто в том же роде.
     Внезапно он ощутил - не страх, а инстинктивное предчувствие, какое возникает у юного мистика в преддверии готового явиться ему видения, как будто вот-вот он узрит живого Бога или кровавые язвы на собственных руках.
     Вдруг успокоившись, он переступил порог святилища.
     В первый момент он ничего не заметил. Перед его глазами была та самая картина, которую он и ожидал увидеть: длинное помещение, наполненное деревьями и цветами, каменная скамья, служившая троном, а за ней - огромный экран телевизора, на котором видны были чьи-то глаза, рты и с которого доносился вызванный неизвестно чем смех. И вдруг до него дошло: на троне оставалась только одна фигура! И эта фигура была практически совсем прозрачной! Яркие, красочные лучи стоявшего в отдалении телевизионного экрана проходили прямо через нее.
     "Нет! Этого не может быть! Вглядись повнимательнее, Мариус! Даже ты не застрахован от ошибок в своих чувствах и ощущениях!” Подобно самому обыкновенному смертному в момент сильного волнения, он схватился руками за голову и крепко сжал ее, словно пытаясь таким образом избавиться от наваждения.
     Он всмотрелся в спину Энкила, который, за исключением по-прежнему черных волос, превратился в некую статую из матового стекла, и видел, как сквозь нее, слегка преломляясь, свободно проникали слабые разноцветные лучи. В неровных вспышках света фигура Энкила неожиданно засияла, превратившись в источник слабых пляшущих лучиков.
     Мариус потряс головой. Нет! Невозможно! Он встряхнулся всем телом.
     - Все в порядке, Мариус, - прошептал он. - Не спеши.
     Десятки неясных подозрений роились в его мозгу. Кто-то приходил сюда, кто-то более могущественный и древний, чем он. Кто-то узнал, где он скрывает Тех, Кого Следует Оберегать, и совершил нечто невообразимое! И во всем виноват Лестат! Лестат! Это он открыл тайну всему миру!
     Колени его подгибались и дрожали. Подумать только! Он так давно не испытывал подобной человеческой слабости, что совершенно забыл о том, что такое может быть. Он медленно вытащил из кармана полотняный носовой платок и стер со лба выступивший тонким слоем кровавый пот. После этого он направился к трону и обошел его таким образом, чтобы оказаться лицом к лицу с царем.
     Черные волосы Энкила длинными тонкими прядями спускались до плеч - точно так же, как это было в течение последних двух тысячелетий. Широкий золотой воротник ровно лежал на его гладкой, безволосой груди, складки полотняной юбки оставались безукоризненными, неподвижные пальцы по-прежнему украшали перстни.
     Но тело его было словно стеклянное! И совершенно пустое! Даже огромные сияющие глаза были прозрачны, на месте зрачков виднелись только темные круги. “Нет, не спеши! Осмотри все как следует! Вот, видишь? Видны еще кости скелета, пришедшие в такое же состояние, что и плоть. Но они остались на месте, так же как и ясно видимые извилистые вены и артерии и нечто похожее на легкие. Но все это стало совершенно прозрачным! Все словно создано из одного и того же материала! Но что же с ним сделали?”
     А в сидевшем перед ним существе продолжали происходить изменения. Прямо на глазах Мариуса тело теряло свою молочную консистенцию. Оно словно высыхало и становилось все прозрачнее и прозрачнее.
     Он осторожно дотронулся до него. Нет, это не молоко, скорее похоже на скорлупу.
     Однако столь необдуманный жест сокрушил сидевшую перед ним фигуру. Тело покачнулось и рухнуло на мраморные плиты пола. Взгляд широко открытых глаз оставался неподвижным, конечности напряженно застыли в прежнем положении. Раздавшийся звук походил на шорох севшего на пол насекомого.
     Шевелились только его волосы. Его мягкие черные волосы. Но и они менялись на глазах - они начали рассыпаться на мельчайшие частички, на блестящие крохотные лучинки. Прохладный ветерок, создаваемый вентиляционными системами, сдувал и уносил их словно соломинки. На горле он увидел две едва заметные ранки. Они не успели зажить, как это немедленно бы случилось прежде, ибо сейчас вся целительная кровь покинула тело.
     - Кто осмелился совершить такое? - прошептал он вслух и крепко сжал в кулак правую руку, словно стараясь таким образом удержаться от громкого крика и слез. - Кто посмел выпить из него жизнь до самой последней капли?
     В том, что лежавшее перед ним существо было мертво, сомнений не оставалось. Но о чем же говорило столь страшное зрелище?
     Наш царь, наш Отец мертв. Но я все еще жив! Я продолжаю дышать! А это может означать лишь одно: первородная власть, первоначальное могущество принадлежат ей! Она получила их первой и все это время хранила в себе! А теперь кто-то ее похитил!
     Нужно тщательно осмотреть все помещение! Нужно осмотреть все жилище! Однако это были не более чем безумные, отчаянные мысли. Никто не мог проникнуть сюда - в этом он был совершенно уверен. Подобное могло совершить только одно создание! Только ему было известно, что такое вообще возможно.
     Он продолжал стоять совершенно неподвижно и не отводил глаз от лежавшей на полу фигуры, наблюдая, как она постепенно теряет последние остатки вещественности и становится совсем прозрачной. И если кто-то вообще должен был оплакивать это существо, то этим плакальщиком, несомненно, должен быть он. Оно ушло от него навеки, ушло вместе со всем тем, что было ему известно, чему оно когда-либо было свидетелем. Еще один нашел свой конец. Способность осознать и принять это оказалась за пределами его возможностей.
     Он почувствовал вдруг чье-то присутствие. Кто-то вышел из тени алькова, и он отчетливо ощущал на себе пристальный взгляд.
     Еще на мгновение - невероятное, совершенно иррациональное мгновение - он задержался глазами на фигуре поверженного царя. Он пытался как можно спокойнее обдумать все то, что происходило сейчас вокруг. Неизвестное существо бесшумно приближалось к нему. Оно обошло трон и остановилось рядом с ним - краем глаза он увидел чью-то стройную, грациозную тень.
     Он знал, кто это, кто это должен быть, и сознавал, что существо приблизилось к нему, совсем как живое. И все же, когда он поднял глаза, то, что он увидел, оказалось для него полнейшей неожиданностью.
     Всего в каких-нибудь трех дюймах от него стояла Акаша. Кожа ее была гладкой, белой и матовой, как всегда. Она улыбалась, и щеки ее перламутрово блестели, темные глаза были влажными и оживленно сверкали, а кожа вокруг них собралась в едва заметные морщинки. Она вся светилась и просто излучала жизненную энергию.
     Совершенно онемевший, он не мог отвести от нее глаз. Он видел, как она протянула унизанную перстнями руку и коснулась пальцами его плеча. Он закрыл глаза и тут же открыл их снова. На протяжении тысячелетий он обращался к ней на самых разных языках - он умолял ее, возносил ей молитвы, жаловался, делал ей признания, - и вот теперь он не в силах был вымолвить хотя бы слово. Он только мог смотреть на ее шевелящиеся чувственные губы, на сияние белоснежных клыков, видеть в ее глазах свет признания и узнавания, наблюдать, как мягко вздымается под золотым ожерельем ее разделенная соблазнительной ложбинкой грудь.
     - Ты хорошо служил мне, - произнесла она. - Я благодарю тебя. - Голос у нее был низкий, чуть хриплый и очень красивый. Но эта интонация, эти слова... Почти то же самое он сказал несколько часов назад девушке в темном городском магазине!
     Ее пальцы крепче сжали его плечо.
     - Ах, Мариус, - вновь в точности имитируя его интонацию, продолжала она, - ты никогда не впадаешь в отчаяние и не теряешь надежду! Со своими глупыми мечтами ты ничем не лучше Лестата!
     И снова его слова, обращенные им к самому себе на улице в Сан-Франциско! Да она просто издевается над ним!
     Что он чувствовал в эти мгновения? Ужас? Или ненависть? Веками таившуюся в душе его ненависть, смешанную с негодованием и непомерной усталостью, с печалью, охватывающей его при воспоминании о своем утраченном человеческом сердце, ту ненависть, которая поднялась сейчас в нем с такой силой, о которой он даже не подозревал. Он не осмеливался пошевелиться, не смел вымолвить хотя бы слово. Ненависть была столь сильной, что он не мог в себя прийти от удивления. Она захватила его целиком, лишив способности контролировать ее и в то же время способности понять ее причины. Он не был в состоянии трезво мыслить.
     Однако она все понимала. Сомневаться в этом не приходилось. Ей было известно все - его мысли, каждое его слово, каждый поступок. Именно это она и хотела ему сейчас сказать. Она всегда все знала, точнее, все то, что хотела знать. Знала она и то, что обезумевшее существо, стоявшее рядом с ней, не в состоянии себя защитить. Однако то, что, казалось бы, должно было стать мгновением триумфа, превратилось в мгновение ужаса!
     Глядя на него, она тихо засмеялась. Он не в силах был слышать ее смех. Ему хотелось причинить ей боль. Ему хотелось уничтожить ее! Будь прокляты все ее чудовищные потомки! Пусть все мы погибнем вместе с ней! Если бы он только мог, он непременно бы ее уничтожил!
     Ему показалось, что она кивнула, словно говоря ему, что ей все известно. Он воспринял это как чудовищное оскорбление. Он ничего не понимал. Еще мгновение - и он готов расплакаться как ребенок. Совершена какая-то ужасная ошибка, извращение всех намерений.
     - Мой дорогой служитель и подданный, - сказала она, и губы ее растянулись в слабой улыбке, - ты никогда не смог бы меня остановить.
     - Чего ты хочешь? Что ты собираешься делать?
     - Ты должен меня извинить, - ответила она со столь же убийственной вежливостью, с которой он сам недавно разговаривал с юнцом в задней комнате бара. - Мне пора идти.
     Прежде чем вздрогнул и покачнулся пол, он услышал звук - душераздирающий скрежет разрываемого металла” он падал... экран телевизора взорвался, и тысячи Мельчайших осколков острыми концами пронзили его Плоть. Он закричал - совсем так же, как кричат смертные, и на этот раз он кричал от ужаса. Лед вокруг с грохотом ломался, и ледяные глыбы обрушивались на него.
     - Акаша!
     Он проваливался в глубочайшую расселину. Он постепенно погружался в обжигающий холод.
     Ее уже не было, а он все продолжал падать. Обломки льда, кувыркаясь, падали на него, окружали со всех сторон, ломали ему кости ног, рук, лица, пока наконец окончательно не погребли под собой его тело. Он чувствовал, как по истерзанной коже течет и почти мгновенно замерзает кровь. Он не мог пошевелиться. Он не мог вздохнуть. Боль была совершенно невыносимой. И вновь перед его мысленным взором на мгновение, как уже бывало прежде, возникли джунгли. Знойные зловонные джунгли. Видение тут же исчезло. Он закричал снова, на этот раз обращаясь к Лестату:
     - Опасность, Лестат! Будь осторожен! Все мы в опасности!
     Потом остались только холод и боль. Он терял сознание. К нему постепенно приходил сон, чудесный сон он видел сияние жаркого солнца, освещавшего заросшую травой поляну. Благословенное солнце... сон захватил его полностью. И женщины... как прекрасны их рыжие волосы! Но что это? Что лежит там, на алтаре, под увядшими листьями?..

ЧАСТЬ 1

ДОРОГА К ВАМПИРУ ЛЕСТАТУ

     Соблазн увидеть смысл в картине мимолетной -
     Пчела, цепочка гор, тень от моей ноги.

     Соблазн связать их с логикой Вселенной
     Блестящей нитью чувства и ума.

***

     Соблазн надеяться, что в этом гобелене
     Смогу я различить отдельные стежки.
     Увы! Я только их и вижу...
     И все же глаз зоркий, сердце светлое
     Нам неспроста даны.
     Стэн Райс
     "Четыре дня в другом городе”

1

ЛЕГЕНДА О БЛИЗНЕЦАХ

     В жестком ритме
     Описывай все,
     Что видишь.
     Деталь за деталью,
     Без остановки.
     Главное - ритм.
     Женщина. Руки подняла.
     Тьма отступает.
     Стэн Райс
     "Элегия”

     - Позвони ей от моего имени, - просил он, - скажи ей, что я видел очень странные сны, что мне снились близнецы. Ты должна позвонить ей!
     Его дочери совсем не хотелось это делать. Она смотрела, как он с трудом справляется с книгой. Он теперь часто повторял, что руки стали его врагами. В девяносто один год он уже едва мог удержать карандаш или перевернуть страницу.
     - Папа, - ответила она, - эта женщина, вполне вероятно, уже умерла.
     Все, кого он когда-либо знал, умерли. Он пережил своих коллег, он пережил своих сестер и братьев и даже двоих из своих детей. Драма его состояла и в том, что он пережил и близнецов, ибо его книгу давно уже никто не читал. “Легенда о близнецах” никого больше не интересовала.
     - И все же позвони ей, - настаивал он, - непременно позвони и скажи, что мне приснились близнецы, что я видел их во сне.
     - Почему ты считаешь, что она захочет узнать об этом, папа?
     Дочь взяла в руки небольшую записную книжку и стала медленно листать ее. Все эти люди мертвы, давно мертвы... И те, кто участвовал вместе с ее отцом во множестве экспедиций, и издатели, и фотографы, помогавшие ему в работе над книгой. Даже его недруги, те, кто утверждал, что он впустую прожил жизнь, что все его исследования были напрасны и результат их нулевой, даже наиболее непримиримые враги, обвинявшие его в фальсификации рисунков и в том, что он лгал о существовании пещер, - хотя на самом деле он ничего подобного не делал, - все умерли.
     Так почему должна по-прежнему быть жива та женщина? Та, которая финансировала его давние экспедиции, - богатая женщина, в течение многих лет посылавшая ему крупные суммы денег.
     - Ты должна попросить ее приехать! Объясни ей, что это очень важно, что я должен рассказать ей о том, что видел!
     Приехать? Проделать такой длинный путь до Рио-де-Жанейро только потому, что какому-то старику приснился странный сон? - Дочь наконец-то нашла нужную страницу. Вот! Имя и телефон этой женщины! И рядом дата - всего лишь двухгодичной давности. - Она живет в Бангкоке, папа. - Интересно, сколько же сейчас времени в Бангкоке? Она не имела никакого понятия об этом.
     - Она приедет ко мне! Я уверен, что она непременно приедет.
     Он закрыл глаза и откинулся на подушку. Он казался теперь таким маленьким, высохшим и сморщенным! Но когда он вновь открыл глаза, она ощутила на себе привычный отцовский взгляд. Да, несмотря на морщинистую желтую кожу, темные пятна на тыльной стороне высохших рук, совершенно лысый череп, перед ней был ее отец!
     Теперь он, казалось, прислушивается к звукам доносившейся из ее комнаты музыки, к тихому и мягкому голосу Вампира Лестата. Надо пойти и выключить звук, если музыка мешает ему спать. Она не была поклонницей американского рока, но этот певец ей очень нравился.
     - Передай, что мне необходимо с ней поговорить, - словно вдруг очнувшись, произнес отец.
     - Хорошо, папа, я сделаю так, как ты хочешь. - Она выключила лампу возле кровати. - А ты спи.
     - Ищи ее, пока не найдешь. Скажи ей... близнецы! Я видел близнецов!
     Она уже было вышла из комнаты, но он вдруг позвал ее обратно - эти внезапные, больше походившие на стоны крики всегда так пугали ее. В проникавшем из холла свете она могла увидеть, что он указывает на книжные полки у дальней стены.
     - Достань ее мне, - попросил он, с усилием приподнимаясь и снова пытаясь сесть.
     - Эту книгу, папа?
     - Близнецов... рисунки...
     Сняв с полки тяжелый старинный фолиант, она вложила его в руки отца. Потом приподняла подушки, помогла ему устроиться поудобнее и снова включила лампу возле кровати.
     При мысли о том, каким же он стал теперь легким, у нее защемило сердце, ей было больно смотреть, каких усилий стоит ему попытка надеть очки в серебряной оправе. Он взял в руку карандаш, чтобы, как и всегда прежде, иметь его наготове при чтении и в случае необходимости что-то записать или сделать пометки, но тут же уронил его. Она успела подхватить карандаш на лету и положила обратно на столик.
     - Иди и позвони ей! - сказал он.
     Она согласно кивнула, но по-прежнему оставалась рядом с ним, чтобы в любой момент прийти ему на помощь. Доносившаяся из ее кабинета музыка стала громче - в ней слышалось больше металла, а голос певца был хриплым. Но отец, казалось, не обращал на эти звуки внимания. Она осторожно раскрыла перед ним книгу в том месте, где на развороте были помещены первые две цветные иллюстрации.
     Как явственно помнила она эти рисунки, прекрасно помнила и то, как, будучи еще маленькой девочкой, долго поднималась вместе с отцом по склону горы Кармел к пещере, а потом он вел ее в темноте по сухому пыльному проходу, чтобы поднять затем повыше фонарик и показать ей цветные рельефные изображения на стене.
     - Вот, смотри! Ты видишь эти фигуры? Видишь двух рыжеволосых женщин?
     При тусклом свете фонарика ей поначалу трудно было разобрать, что именно изображали эти едва заметные, нацарапанные не слишком умелой рукой линии. Гораздо легче было изучать потом фотографии, великолепно сделанные фотоаппаратом со вспышкой.
     Навсегда останется в ее памяти день, когда отец впервые одно за другим показал ей все изображения, представлявшие собой маленькие сценки: близнецы танцуют под тонкими струйками дождя, льющимися из обозначенной неровной линией тучи; близнецы стоят на коленях по обе стороны алтарного камня, на котором лежит тело не то спящего, не то мертвого человека; близнецы захвачены в плен и стоят перед судьями и толпой озлобленных людей; близнецы спасаются бегством. Затем шли изображения, смысл которых из-за повреждений понять было невозможно, и наконец, изображение только одной из сестер - она плачет, и слезы ее, льющиеся из глаз, нарисованы, как и сами глаза, тоненькими черточками.
     Все эти изображения были нацарапаны на каменной стене пещеры и раскрашены разными красками: оранжевой - волосы, белой - одежды, зеленой - трава вокруг, а небо над их головами было голубым. С тех пор как в черной глубине пещеры кто-то создал все эти рисунки, прошло шесть тысяч лет.
     Примерно такого же возраста были и почти идентичные изображения, обнаруженные в неглубоком скальном гроте высоко на склоне Гуаяна Пиччу - практически в противоположной части света.
     Она побывала там с отцом годом позже. Сначала они переправились через реку Урубамба, а потом совершили путешествие вверх по реке, пробираясь через джунгли Перу. И в конце концов она своими глазами увидела тех же двух женщин, нарисованных в удивительно похожей манере, хотя одинаковыми рисунки назвать было нельзя.
     Там на гладкой стене были изображены уже знакомые сценки: струящийся с неба дождь, весело танцующие рыжеволосые близнецы. Мрачная сцена у алтаря была дополнена множеством деталей. Тело, лежавшее на камне, несомненно принадлежало женщине, а в руках близнецы держали крошечные, но очень тщательно нарисованные тарелки. За совершавшимся обрядом наблюдали солдаты с поднятыми мечами. Вот близнецы захвачены в плен и плачут. Затем шли сцены вражеского суда и побега. Было там и еще одно едва различимое, но все-таки вполне доступное для понимания изображение: близнецы держат младенца - маленький сверток с глазками-точечками и клочком рыжих волос; затем вновь появляются грозные солдаты, и сестры передают свое сокровище другим людям.
     На последнем рисунке вновь только одна сестра. Вокруг нее зеленые заросли непроходимых джунглей, она словно в поисках второй сестры простирает вперед руки, а рыжие волосы приклеены к стене запекшейся кровью.
     Она хорошо полшила, в каком возбуждении пребывала в тот момент, как разделяла восторг отца, которому с помощью этих древних рисунков, скрытых в горных пещерах Палестины и Перу, удалось наконец-то разыскать близнецов, пусть и в разных концах света.
     Он считал это величайшим, не сравнимым ни с каким другим историческим открытием. А спустя еще год в одном из музеев Берлина была обнаружена ваза с точно такими же рисунками: погребальный камень, коленопреклоненные фигуры перед ним и тарелки в их руках. Откуда взялся этот экспонат, никто не знал, никаких документов не было. Но какое это имело значение? Используя самые надежные научные методы датировки, удалось установить, что время создания этой вазы - 4000 год до нашей эры, а переведенная с древнешумерского языка надпись содержала так много значившие для них слова: “Легенда о близнецах”.
     Это открытие можно было считать наиважнейшим - оно стало своего рода обоснованием работы всей его жизни. Но так было только до того момента, когда он представил свое исследование на суд коллег.
     Одни высмеяли его, другие просто проигнорировали его выводы. Никто не хотел поверить, что между Старым миром и Новым могла существовать такая тесная связь. Шесть тысяч лет! Невероятно! Они причислили его к лагерю чудаков наравне с теми, кто не переставая твердил о существовании древних астронавтов, Атлантиды и погибшего царства My.
     Он спорил, читал лекции, пытался их убедить, уговаривал отправиться вместе с ним в путешествие и своими глазами увидеть пещеры. Он предъявлял им образцы красок, заключения самых авторитетных лабораторий, подробные описания растений, изображенных на рисунках, и даже белоснежных одежд близнецов.
     Другой на его месте давно бы все бросил. Все университеты и общества отказались от сотрудничества с ним. У него не было денег даже на содержание детей. Чтобы заработать на кусок хлеба, он стал преподавать, а по вечерам писал письма во все музеи мира Глиняная табличка с рисунками была обнаружена в музее в Манчестере, еще одна - в Лондоне, и на обеих можно было явственно видеть изображение близнецов! Он влез в долги и отправился туда, чтобы сфотографировать эти произведения искусства, а потом опубликовал материалы о них в малоизвестных изданиях. Он не прекращал свои исследования.
     А потом появилась та женщина - странная, эксцентричная, с очень тихим голосом. Она внимательно выслушала его, просмотрела собранные им материалы и даже подарила ему древний папирус, найденный в начале века в Верхнем Египте и содержавший некоторые из уже знакомых ему рисунков, а также слова: “Легенда о близнецах”.
     - Я дарю его вам, - сказала она.
     Позже она купила для него вазу из берлинского музея, а также найденные в Англии глиняные таблички.
     Но больше всего ее интересовало открытие, сделанное им в Перу. Она предоставила ему неограниченный кредит, с тем чтобы он вернулся в Южную Америку и продолжил там свои исследования.
     Год за годом в течение многих лет он обследовал пещеру за пещерой в надежде найти новые свидетельства, расспрашивал жителей окрестных деревень обо всех известных им древних легендах и сказаниях, он осмотрел все разрушенные города и храмы, даже христианские, пытаясь обнаружить там камни, взятые из языческих святилищ.
     Однако проходили десятилетия, а все его поиски были безрезультатными.
     В конце концов он потерпел полный крах. Даже она, женщина, многие годы бывшая его покровителем, посоветовала ему отказаться от дальнейших исследований. Ей не хотелось больше видеть, как он тратит на это оставшуюся жизнь. Она говорила, что следует предоставить дело более молодым. Но он и слушать не хотел об этом “Легенда о близнецах” принадлежала ему - это было его открытие! Поэтому она продолжала выписывать ему чеки, а он продолжал свое дело до тех пор, пока старческая немощь не лишила его возможности подниматься в горы и прокладывать себе путь сквозь непроходимые джунгли.
     В последние годы он лишь изредка читал лекции. Несмотря на то, что он демонстрировал на них вазу, древний папирус и глиняные таблички, ему не удавалось заинтересовать этой таинственной проблемой современных студентов. В конце концов, все эти предметы трудно было идентифицировать и с определенностью привязать к какой-либо конкретной эпохе. Что же касается пещер, едва ли кому-то удастся сейчас их обнаружить.
     Однако необыкновенная женщина продолжала ему покровительствовать. Она купила для него дом в Рио, открыла кредит в банке, причем после его смерти деньги должны были перейти к его дочери. Именно благодаря ее деньгам дочь получила образование, она платила и за многое другое. Казалось странным, что они с отцом живут в таком комфорте. Создавалось впечатление, что в конце концов он сумел добиться успеха в своих исследованиях.
     - Позвони ей, - снова попросил он. Все больше и больше волнуясь, он нервно гладил руками иллюстрации в книге. Дочь по-прежнему не двигалась с места, она продолжала стоять рядом с ним и из-за его плеча смотрела на изображение близнецов.
     - Хорошо, папа, - наконец произнесла она и оставила его наедине с книгой.
     Было уже далеко за полдень, когда назавтра она вошла в комнату, чтобы поцеловать его. Сиделка сказала, что он плакал, как ребенок. Когда она слегка сжала его руку, он открыл глаза.
     - Теперь я знаю, что они с ними сделали, - заговорил он. - Я видел это! Они совершили кощунство! Святотатство!
     Дочь постаралась успокоить его, сообщив, что сумела дозвониться до той женщины, и она уже едет к нему.
     - В Бангкоке ее не оказалось, папа, она отправилась в Бирму, в Рангун. Но я перезвонила ей туда, и она очень обрадовалась вестям от тебя. Она сказала, что выедет через несколько часов. Ей не терпится услышать о том, что ты видел во сне.
     Его переполняло счастье. Она приедет! Он закрыл глаза и опустил голову на подушку.
     - Как только стемнеет, сон вернется, - прошептал он. - Трагедия повторится сначала.
     - Отдохни, папа, - ответила дочь. - Отдохни до ее приезда

***

     Он умер ночью. Когда утром дочь вошла к нему в комнату, тело уже успело остыть. Сиделка ждала ее распоряжений. Глаза его, полуприкрытые веками, как у всех покойников, были тусклы. Карандаш валялся на покрывале, а в правой руке у отца был зажат смятый клочок бумаги - форзац, вырванный из его драгоценной книги
     Она не плакала. На какое-то время она словно застыла и не в состоянии была что-либо делать. Перед ее глазами возникла освещенная лучом фонарика пещера в Палестине, и она вновь услышала голос отца: “Ты видишь? Видишь двух женщин?”
     Она с нежностью закрыла отцу глаза и поцеловала его в лоб. На клочке бумаги было что-то написано. Вытащив его из-под холодных, окоченевших пальцев, она прочла несколько написанных нетвердой рукой слов:

     "В ДЖУНГЛЯХ - ОНА ИДЕТ”.

     Что бы это могло означать?
     Пытаться вновь связаться с этой женщиной поздно. Вполне возможно, что вечером она будет уже здесь. И весь этот длинный путь...
     Что ж, она отдаст ей этот клочок бумаги, если он, конечно, имеет для нее какое-то значение, и расскажет ей все, что говорил отец о близнецах.

2

КОРОТКАЯ И СЧАСТЛИВАЯ ЖИЗНЬ БЕБИ ДЖЕНКС И БАНДЫ КЛЫКАСТЫХ

     Убийцу-гамбургер
     Вот тут и подают.
     Он тебя избавит
     От ожиданья у ворот Небес
     Унылой, скучной смерти
     И прикончит
     На этом самом перекрестке.
     Лук, майонез
     И много, много мяса.
     Ты выбрал сам,
     Тебя не принуждали.
     "А-а, вот и он”.
     "Смотри-ка, правда”.
     Стэн Paйс
     "Техасская сюита”

     Беби Дженкс прибавила скорость, и ее “Харлей” помчался вперед со скоростью семьдесят миль в час. Обнаженные руки стыли от ледяного ветра. Прошлым летом, когда они сделали Беби одной из Мертвых, ей было четырнадцать лет, и сейчас в ней было максимум восемьдесят пять фунтов “мертвого веса”. С того момента, когда это случилось, она ни разу не расчесывала волосы - в этом просто не было необходимости, - и теперь две светлые косички, поднятые порывом ветра, развевались над черной кожей куртки за ее спиной. Наклонившись вперед, скорчив недовольную гримасу и ворча что-то, она выглядела недовольной и в то же время обманчиво привлекательной. Взгляд ее огромных голубых глаз не выражал ничего.
     Из наушников оглушительно звучала музыка группы “Вампир Лестат”, и потому она не слышала и не чувствовала ничего, кроме вибрации несущегося вперед огромного мотоцикла и невероятного одиночества, мучившего ее с тех самых пор, когда пять ночей тому назад она выехала из Ган-Баррел-Сити. Кроме этого был еще странный сон, который ее очень беспокоил. Он снился ей каждую ночь, и каждый раз непосредственно перед тем моментом, когда она готова была открыть глаза.
     Ей снились рыжеволосые близнецы, две очень красивые женщины, а потом начинали происходить все эти ужасные вещи. Нет, черт подери, ей все это совсем не нравилось, она чувствовала себя такой одинокой, что буквально сходила с ума.
     Члены Банды клыкастых не встретили ее южнее Далласа, а ведь они обещали. Она прождала их возле кладбища целых две ночи и поняла, что случилось нечто ужасное. Действительно что-то было не так. Они никогда не отправились бы в Калифорнию без нее. Они собирались посмотреть в Сан-Франциско выступление Вампира Лес-тата, но времени до концерта было еще полно. Нет, определенно что-то случилось. В этом она не сомневалась.
     Даже когда она была еще живой, Беби Дженкс могла чувствовать такого рода вещи, а теперь, когда она стала одной из Мертвых, эта ее способность многократно усилилась. Она уверена, что Банда клыкастых попала в большую беду. Киллер и Дэвис никогда бы ее не бросили. Киллер сказал, что любит ее. А иначе с чего бы он вдруг стал ее превращать? Если бы не любил? Да если бы не Киллер, она бы умерла там, в Детройте.
     Она истекала кровью и умерла бы. И все из-за врача. Он избавил ее от ребенка, но ей суждено было умереть, потому что он что-то там перерезал внутри, а она настолько круто сидела на героине, что ей уже было все равно. А потом произошел этот забавный случай. Она вдруг взлетела и с высоты увидела собственное тело. И наркотики были здесь ни при чем. Она чувствовала, что должно случиться еще много всего интересного.
     Она видела, как внизу в комнату вошел Киллер, и поняла, что он мертвец. Конечно же, она тогда и понятия не имела, как он сам себя называл, она только знала, что он не живой. Хотя, вообще-то, он ничем не отличался от обыкновенного парня. Черные джинсы, черные волосы, выразительные черные глаза. На спине его кожаной куртки была надпись: “Банда клыкастых”. Он сел возле кровати и склонился над ее телом.
     - Ну разве ты не миленькая, малышка? - произнес он. Те же чертовы слова произнес когда-то и сутенер, заставивший Беби заплести волосы в косу и закрепить пластмассовыми заколками, перед тем как отправить ее на улицу.
     И вдруг - бац! Она вновь оказалась в собственном теле и почувствовала, что оно наполнено чем-то гораздо более теплым и приятным, чем героин.
     - Ты не умрешь, Беби Дженкс, никогда не умрешь, - услышала она его голос.
     Зубы ее вонзились в его шею, и - надо же! - это было так чудесно!
     Но вот что касается “никогда”... теперь она вовсе не была в этом уверена.
     Перед тем как Беби, окончательно решив бросить Банду клыкастых, испарилась из Далласа, она видела обгоревший дочерна дом одной из общин на Суисс-авеню. В окнах не осталось ни одного стекла. То же самое было и в Оклахома-Сити. Хотелось бы знать, какого черта и что сталось со всеми обитавшими там ребятами из племени Мертвых. Ведь все они тоже были кровопийцами из большого города, ловкими малыми, называвшими себя вампирами.
     Ее разобрал смех, когда Киллер и Дэвис рассказали ей о том, что эти Мертвецы разгуливают в костюмах-тройках, слушают классическую музыку и величают себя вампирами. Да она чуть не умерла от хохота. Дэвису это тоже казалось смешным, но Киллер велел ей быть с ними поосторожнее. Он посоветовал держаться от них подальше.
     Прежде чем она бросила их и отправилась в Ган-Баррел-Сити, Киллер, Дэвис, Тим и Расс показали ей дом общины на Суисс-авеню.
     - Ты должна всегда знать, где он находится, - сказал Дэвис. - И держаться от него подальше.
     В каждом городе, куда им приходилось залетать, они ей показывали принадлежащие общинам дома. А все подробности они рассказали ей еще тогда, когда показали самый первый такой дом в Сент-Луисе.
     С тех пор как она вместе с Бандой уехала из Детройта, она чувствовала себя совершенно счастливой. Они выманивали людей из придорожных забегаловок и таким образом добывали себе пропитание. Тим и Расс были вполне клевыми ребятами, но особенно близко она дружила с главарями Банды клыкастых - Киллером и Дэвисом.
     Время от времени они отправлялись в какой-нибудь городишко и находили там убогую лачугу, в которой обитала парочка нищих бездельников или кто-нибудь в этом роде. Эти люди обычно носили фуражки, руки их загрубели от работы и были покрыты мозолями, и они очень походили на ее отца. В такие дни члены Банды могли позволить себе закатить настоящий пир. Киллер говорил ей, что они всегда могут обеспечить себе приличное существование за счет таких вот людей, потому что никого по большому счету не волнует, что с ними произойдет, никому нет до них дела. Нападение их было всегда стремительным, они быстро выпивали из этих людишек кровь до последней капли, пока сердце не переставало биться. Киллер говорил, что в мучениях людей нет ничего веселого, что следует относиться к ним с сочувствием, жалеть их. Но что сделано, то сделано, а после следует сжечь хижину или вытащить тела на улицу, выкопать глубокую яму и похоронить их как положено. А если нет возможности сделать ни то ни другое, следует поступить так: разрезать себе палец и капнуть своей мертвой кровью на ранку, оставшуюся после укуса. В этом случае, говорил он, ранка исчезнет буквально на глазах. Здорово! Никто никогда ни о чем не догадается. Все будет выглядеть так, как будто человек умер от сердечного приступа или инсульта.
     Беби Дженкс чувствовала себя просто великолепно. Она без труда справлялась с огромным “Харлеем”, могла одной рукой поднять и нести мертвое тело, сходу перепрыгнуть через капот автомобиля. Жизнь казалась ей фантастической! И главное, тогда не было еще этого проклятого сна! Он появился только в Ган-Баррел-Сити - там она впервые увидела рыжеволосых близнецов и тело женщины, лежавшее на алтаре. Что же они делали?
     И что станет делать она, если не удастся разыскать Банду клыкастых? Еще две ночи, и в Калифорнии состоится концерт Вампира Лестата. Все мертвецы мира будут на нем, так, во всяком случае, она считала. То же самое думали и остальные члены Банды клыкастых - вот почему они тоже все вместе собирались быть на этом концерте. Так какого же дьявола она сейчас делает, отколовшись от Банды и направляясь в захолустный городишко под названием Сент-Луис?
     Черт побери, теперь она мечтала лишь о том, чтобы все вновь было как прежде! Да-а, кровь, конечно, хороша, просто конфетка, даже несмотря на то, что сейчас, когда она осталась одна, ей приходится ради нее из кожи вон лезть, ну вот как сегодня, например, на той заправочной станции, - не так-то просто было заманить в тихий уголок этого малого... Зато какой кайф она испытала, почувствовав, как напряглось под ее пальцами его горло, и ощутив на губах вкус теплой крови! Потрясающе! Ни одно из любимых блюд - будь то гамбургер или картофель фри, клубничный коктейль, пиво или мороженое с шоколадом - не идет с этим ни в какое сравнение. Это героин, кокаин и гашиш, вместе взятые! Это лучше, чем самый лучший секс в мире! Да что там! В этом ощущении сливаются воедино все радости мира!
     И все же с Бандой клыкастых ей жилось гораздо легче. Они-то ее прекрасно поняли, когда она заявила, что устала от потрепанных старых мужиков и что ей хочется теперь чего-нибудь молоденького и нежненького. Никаких проблем. Послушайте, ей нужен какой-нибудь славный парнишка сбежавший из дома, сказал Киллер. Достаточно просто закрыть глаза и загадать желание. И вот, пожалуйста, они нашли его, паренька по имени Паркер, - он голосовал на шоссе, в пяти милях от какого-то городка в Северном Миссури. Хорошенький двенадцатилетний мальчик с длинными лохматыми черными волосами, очень высокий для своего возраста, с уже пробивающейся на подбородке растительностью, изо всех сил старающийся сойти за шестнадцатилетнего. Он взгромоздился на ее мотоцикл, и они отвезли его в лес. Там Беби Дженкс легла с малышом, приласкала его, и... с Паркером было покончено.
     Это было восхитительно, можно сказать, сочно. Однако она так и не смогла решить, лучше ли это, чем когда имеешь дело с мерзкими старыми мужиками. С ними все происходит как-то живее. Добрая старая кровь, как говорил Дэвис.
     Дэвис был черным Мертвецом, и, по мнению Беби Дженкс, чертовски симпатичным черным Мертвецом. Кожа у него отсвечивала золотом - у белых Мертвецов кожа выглядит так, словно они постоянно торчат под флуоресцентной лампой. А еще у Дэвиса были потрясающей красоты ресницы - невероятно длинные и густые, и к тому же он нацеплял на себя все золото, какое только попадалось ему под руку. Он снимал со своих жертв золотые кольца, часы, цепочки и всякие другие побрякушки.
     Дэвис любил танцевать. Они все любили танцевать. Но Дэвис мог перетанцевать любого из них. Танцы они устраивали на кладбищах, приходили туда, как правило, часа в три ночи - к тому времени все успевали насытиться, похоронить покойников и переделать еще кучу разных дел. Водрузив на могильную плиту магнитолу, они врубали на полную катушку звук и слушали Вампира Лестата. Лучше всего было танцевать под песню “Великий шабаш”. Как же это здорово, ребята, крутиться, извиваться, взлетать высоко в воздух или просто наблюдать за тем, как двигается Дэвис, как двигается Киллер, как кружится Расс, пока не падает на землю. Да, это танцы настоящих Мертвецов!
     И если кровососы из больших городов не в состоянии это понять, то они все просто психи.
     Господи, как хочется рассказать Дэвису про сон, который преследует ее с Ган-Баррел-Сити. В первый раз он приснился ей, когда она сидела и ждала в трейлере матери, - и она просто обалдела. Он был слишком явственным, чтобы быть сном, - эти две женщины с рыжими волосами и тело с почерневшей и вроде бы даже потрескавшейся кожей. Что же, черт побери, там лежало на тарелках? Ну да, на одной - сердце, и на другой - мозг. Господи! Все эти люди, стоявшие на коленях вокруг тела и тарелок... Просто ужас какой-то! И с тех пор он снится ей снова и снова. Черт, она видит его каждый раз. Стоит ей только закрыть глаза, и он возвращается снова, перед тем как она собирается вылезти из укрытия, в котором пряталась от дневного света.
     Киллер и Дэвис поняли бы. Они наверняка догадались бы о том, что он означает. Они хотели научить ее всему.
     Когда по дороге на юг Банда клыкастых впервые оказалась в Сент-Луисе, они свернули с бульвара на одну из широких темных улиц с железными воротами. “Частное владение” - так это называется в Сент-Луисе. Ей сказали, что это Центральный Вест-Энд. Беби Дженкс очень понравились большие деревья - на юге Техаса больших деревьев мало. Впрочем, а чего на юге Техаса много? Здесь же деревья такие огромные, что ветки их наверху сплетаются и получается нечто вроде крыши. На всех улицах под ногами шуршат листья, и в больших домах под остроконечными крышами светятся огни. Дом общины был кирпичным и украшен... арками в мавританском стиле - так, кажется, сказал Киллер.
     - Не подходите близко, - сказал Дэвис.
     А Киллер только рассмеялся. Киллер не боялся Мертвецов из большого города. Он старый - его создали шестьдесят лет назад. Он знал все.
     - А вот тебя, Беби Дженкс, они постараются обидеть, - сказал он, отводя “Харлей” чуть дальше по улице. Лицо его было длинным и узким, выражение маленьких глаз - задумчивым, а в ухе сверкала золотая серьга. - Понимаешь, это очень старая община, она появилась в Сент-Луисе еще в самом начале века.
     - А с какой это радости они станут нас обижать? - спросила Беби Дженкс.
     Ее действительно очень интересовал этот дом. И чем занимаются те Мертвецы, которые живут в домах. Какая у них мебель? А самое главное, кто же, ради всего святого, оплачивает их счета?
     В одной из выходящих окнами на улицу комнат ей удалось разглядеть за занавесками люстру. Огромную шикарную люстру. Ну, ребята, вот это жизнь!
     - Да, все это у них есть, - сказал Дэвис, читая ее мысли. - Будь уверена, соседи считают их самыми обыкновенными людьми. Посмотри на ту машину на аллее - знаешь, что это? Это “Бугатти”, детка. А рядом - “Мерседес-Бенц”.
     А чем, интересно, хуже розовый “Кадиллак”? Ей хочется иметь именно такой - огромную машину с газовым двигателем и с откидным верхом, из которой на прямой трассе можно выжимать до ста двадцати. Именно из-за этого чертова “Кадиллака” начались все ее беды, из-за него она оказалась в Детройте. Но если ты Мертвец, это еще не значит, что ты должен гонять только на “Харлее” и спать в грязи.
     - Зато мы свободны, дорогуша, - сказал Дэвис, опять прочитавший ее мысли. - Разве ты не понимаешь? Жизнь в большом городе тащит за собой много всякой ерунды. Объясни ей, Киллер. Меня в такой дом ни за что не заманишь! Вот еще, стану я спать в ящике под полом!
     Он расхохотался. И Киллер расхохотался. Она хохотала вместе с ними. И все-таки ей было очень любопытно: как у них там, в этом чертовом доме? Они, наверное, смотрят всякие ночные шоу и вампирские фильмы? Дэвис буквально по земле катался.
     - Понимаешь, Беби Дженкс, - стал объяснять Киллер, - они считают всех нас придурками и хотят, чтобы все было у них под контролем. А мы, по их мнению, не имеем права называться Мертвецами. Они, например, устраивают большую церемонию в честь создания каждого нового вампира. Это у них так называется.
     - Церемония вроде свадебной?
     - Не совсем, - сказал Киллер, и они с Дэвисом снова захохотали. - Больше похоже на похороны.
     Что-то они уж очень разошлись. Мертвецы в доме наверняка их услышат. Но Киллер не боялся, а стало быть, и Беби Дженкс бояться нечего. А куда это подевались Расс и Тим? На охоту, что ли, ушли?
     - Дело в том, Беби Дженкс, - продолжал объяснять Киллер, - что у них существуют все эти правила, и они им следуют. Ты разве не знаешь? Они ведь повсюду твердят что собираются прикончить Вампира Лестата в ночь концерта. А при этом, представь себе, читают его книгу как Библию. Они пользуются его словечками - Темный Дар, Обряд Тьмы, ну и все такое, - и знаешь, я в жизни не видел ничего более тупого, но они собираются спалить этого парня на костре, а потом использовать его книгу, словно это книги Эмили Пост или Мисс Мэннерз...
     - Да им никогда не справиться с Лестатом, - хмыкнул Дэвис. - Ни за что в жизни. Любому идиоту ясно, что убить Вампира Лестата невозможно. Пытались уже некоторые, да не вышло. Он же бессмертен - какие могут быть сомнения?
     - Они, черт бы их побрал, едут туда же, куда и мы, - сказал Киллер, - и цель у них та же - присоединиться к парню, если он сам того захочет.
     Беби Дженкс ничего не поняла. Она и понятия не имела, кто такие Эмили Пост и Мисс Мэннерз. И разве не предполагается, что мы все бессмертны? И с какой это радости Вампиру Лестату вдруг захочется иметь дело с Бандой клыкастых? Да Бог с вами! Он же рок-звезда. У него, наверное, даже собственный лимузин имеется. А уж выглядит он... Живой он там или Мертвый, но такого красавчика еще поискать! Да за одни только его светлые волосы умереть можно, а улыбнется - хочется по полу кататься и подставить ему для укуса свою чертову шею!
     Она пробовала читать книгу Вампира Лестата - там он описывает всю историю Мертвецов начиная с самых древних времен, ну и все такое, - но там было столько непонятных слов, что она тут же начинала клевать носом и засыпала
     Киллер и Дэвис говорили, что теперь, стоит ей только захотеть, и она увидит, как хорошо будет читать. У каждого из них было по книге Вампира Лестата, и они повсюду таскали их с собой - эту, да еще и ту, первую, название которой она никак не могла запомнить, - не то “Беседы с вампиром”, не то “Разговор с вампиром”, не то “Навстречу вампиру”, не то как-то еще в том же духе. Дэвис иногда вслух читал из нее куски, но Беби Дженкс никак не могла врубиться - ерунда какая-то. Тот Мертвец, Луи или как его там, был создан еще в Новом Орлеане, и в книге полно было всякой белиберды про банановые листья, железные перила и испанский мох.
     - Старые европейцы, Беби Дженкс, знают все и обо всем, - сказал Дэвис. - Им известно, как все это началось, известно, что мы можем жить долго, очень долго, до тысячи лет, и в конце концов превратиться в белый мрамор.
     - Это просто потрясающе, Дэвис! - воскликнула Беби Дженкс. - Мало того, что я и сейчас-то не могу зайти в какой-нибудь чертов ярко освещенный супермаркет, без того чтобы на меня кто-нибудь да не уставился. Так еще и это. Кому захочется выглядеть как белый мрамор?
     - Беби Дженкс, ты больше не нуждаешься ни в каких супермаркетах, - спокойно - ответил Дэвис. Но он прекрасно понял, о чем речь.
     Да ну их, эти книги. Что ей действительно нравилось, так это музыка Вампира Лестата, она до сих пор балдеет от его песен, особенно от одной - про Тех, Кого Следует Оберегать, про царя и царицу Египта, - хотя, если честно, она совершенно не понимала, о чем там идет речь. Спасибо, Киллер объяснил:
     - Это предки всех вампиров, Беби Дженкс, Мать и Отец. Понимаешь, все мы связаны одной кровью, и эта ниточка не прерывается, а исходит она от царя и царицы Древнего Египта - это их называют Те, Кого Следует Оберегать. А их следует оберегать по той простой причине, что если уничтожить их, то погибнем и все мы.
     Его объяснение показалось Беби Дженкс полнейшей чушью.
     - Лестат видел Мать и Отца, - сказал Дэвис. - Их прятали на каком-то греческом острове, а он их там нашел и теперь точно знает, что все так и есть. Вот он и рассказывает всем об этом в своих песнях - и в них все правда.
     - А Мать и Отец не двигаются, не говорят и не пьют кровь, Беби Дженкс, - добавил Киллер. Он казался до жути задумчивым, даже, можно сказать, печальным. - Они просто сидят, уставившись прямо перед собой, - и так уже несколько тысяч лет. Никто не знает, что им известно.
     - А может, им вообще ничего не известно, - проворчала Беби Дженкс. - Слушай, а если это один из видов бессмертия? И что ты имел в виду, сказав, что Мертвецы из большого города готовы всех нас поубивать? Как же тогда они это сделают?
     - Огонь и солнце могут сделать это всегда, Беби Дженкс, - ответил Киллер. Похоже, он уже начинал терять терпение. - Я тебе говорил. И постарайся запомнить то, что я тебе сейчас скажу: тебе никто не может запретить драться с Мертвецами из большого города Ты крутая. Мертвецы из большого города боятся тебя не меньше, чем ты их. А потому бей любого незнакомого Мертвеца, и дело с концом. Этому правилу следуют все Мертвецы.
     Когда они ушли от дома общины, Киллер преподнес ей еще один потрясающий сюрприз: рассказал о вампирских барах. Огромные дорогие заведения в Нью-Йорке, Сан-Франциско и Новом Орлеане, где в задних комнатах встречаются Мертвецы, в то время как в главном зале пьют и танцуют все эти чертовы глупенькие людишки. Пока ты находишься там, тебя не может уничтожить ни один Мертвец, будь то городской бандит, европеец или придурок вроде нас.
     - Если за тобой будет гнаться кто-нибудь из городских Мертвецов, поучал ее Киллер, - беги в один из таких баров.
     - Мала я еще по барам шляться, - заявила Беби Дженкс.
     Этим она их доконала. Киллер и Дэвис хохотали до колик в желудке. Они буквально с мотоциклов попадали.
     - Как только найдешь вампирский бар, Беби Дженкс, - сказал Киллер, - ты просто посмотри на них Поганым взглядом и скажи: “Впустите меня”.
     Ну да, конечно ей уже приходилось смотреть на людей Поганым взглядом, и они делали все, как ей хотелось. Срабатывало. Честно говоря, им еще нигде не попадались вампирские бары. Они только слышали про них, а вот где они - не знали. Когда они уезжали из Сент-Луиса, у нее была куча вопросов.
     И вот теперь, когда она направлялась на север, в тот же самый город, ее единственным желанием было отыскать этот чертов дом общины и заявиться туда: “Привет, Мертвецы из большого города! А вот и я!” Если она и дальше будет оставаться в одиночестве, она просто сойдет с ума.
     Музыка в наушниках смолкла. Пленка закончилась. Она не в силах выносить тишину, когда вокруг ревет ветер. Сон вернулся, и вновь она увидела близнецов, увидела, как подходят солдаты. Господи! Если ей не удастся немедленно прекратить это, мерзкий сон будет повторяться снова и снова, как запись на пленке.
     Удерживая руль мотоцикла одной рукой, другой она полезла за пазуху, открыла маленький плейер и перевернула кассету.
     - Давай, парень, пой! - крикнула она. В шуме ветра она едва могла расслышать собственный голос, и он показался ей слишком уж пронзительным и тонким.

     Что можем знать мы о Тех, Кого Следует Оберегать?
     Нас не спасут объяснения.

     Да, эту песню она любила. Именно под нее она заснула в Ган-Барелл-Сити, когда ждала с работы мать. Ей нравились не слова, а то, как он пел - ревел в микрофон не хуже самого Брюса Спрингстина, да так, что сердце разрывалось.
     Это был своего рода гимн. Музыка какая-то такая, ну, как у гимна, но в самом центре этой музыки был Лестат, и он пел для нее, а барабанный ритм так просто до костей пробирал.
     - О'кей, парень, о'кей, ты единственный чертов Мертвец, который у меня остался. Так пой же, Лестат, пой!
     До Сент-Луиса осталось ехать каких-нибудь пять минут, и надо же, она опять вспоминает мать, как странно все это было и как плохо.
     Зачем она поехала домой, Беби Дженкс не сказала даже Киллеру с Дэвисом, хотя они, конечно, и сами знали, они все понимали.
     Беби Дженкс должна была сделать это, должна была разобраться с родителями, прежде чем Банда клыкастых отправится на Запад. Даже сейчас она ни о чем не жалела. За исключением разве что того странного момента, когда ее мать умирала там, на полу.
     Все дело в том, что Беби Дженкс всегда ненавидела свою мать. Она считала ее полной идиоткой, которая изо дня в день делает кресты из розовых раковин и кусков стекла, а потом продает их по десять долларов на блошином рынке в Ган-Баррел-Сити. К тому же эти крестики с маленькими скрученными Иисусиками посередине, сварганенными из крохотных красных и синих бусинок и прочей дряни, были жутко уродливыми, ну, в общем, полное барахло.
     Но Беби Дженкс бесилась не только из-за этого - ее выводило из себя абсолютно все, что делала мать. Мало того, что она таскалась в церковь, так еще и разговаривала со всеми этаким сладеньким голоском, мирилась с пьянством мужа и в жизни своей ни о ком плохого слова не сказала.
     Беби Дженкс всякими там словечками не проймешь. Лежа на своей койке в трейлере, она не раз гадала, есть ли вообще на свете что-то такое, что способно взбесить эту женщину. Когда же она все-таки взорвется, как кусок динамита? Или она просто слишком тупая? Уже несколько лет мать не смотрит Беби Дженкс в глаза. Когда Беби Дженкс было двенадцать, она пришла и сказала: “Тебе ведь известно, что я уже сделала это, да? Надеюсь, ты не думаешь, что я все еще девственница”. Мать побледнела и отвернулась, уставясь в пространство своими большими, пустыми, без всякого выражения глазами, а потом снова принялась за работу, тихо напевая, - она всегда так пела, когда делала эти проклятые кресты из ракушек.
     Однажды какой-то деятель из большого города сказал матери, что она создает настоящие произведения народного искусства.
     "Да как ты не понимаешь, они же просто издеваются над тобой! - сказала ей тогда Беби Дженкс. - Разве сами они купили хоть одну твою уродскую поделку? Хочешь я скажу тебе, на что они больше похожи? На такие огромные сережки из лавки, торгующей дешевыми шмотками, - вот на что!”
     Так она даже спорить не стала. Просто подставила другую щеку: “Ты будешь ужинать, милая?”
     Это все равно как открыть и закрыть ящик, определила для себя Беби Дженкс. Так что она выехала из Далласа рано, меньше чем через час добралась до озера Седар-Крик и наконец увидела знакомый указатель, обозначающий границу милого, маленького, старого родного города:
     "ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ГАН-БАРРЕЛ-СИТИ.
     МЫ СТРЕЛЯЕМ ВМЕСТЕ С ВАМИ”.
     Добравшись до дома, она спрятала “Харлей” позади трейлера. Дома никого не было, и она прилегла вздремнуть. В наушниках звучал голос Лестата, а рядом лежал наготове паровой утюг. Как только мать войдет, она ее - трам-тарарам, прощайте, мадам, - утюгом и прикончит
     И тут ей привиделся этот сон. Но ведь когда он начался, она еще не спала! Голос Лестата словно затих, а сон овладел ею и...
     Она оказалась в каком-то ярком, солнечном месте. Это была поляна на склоне горы. И там же оказались эти самые близнецы: красивые женщины с мягкими вьющимися рыжими волосами, сложив руки, стояли на коленях, как ангелы в церкви. Их окружало множество людей - в длинных одеждах, как в Библии. А еще была музыка - медленный ритм барабанов, от которого мурашки по коже бегали, и звуки рога. Все это выглядело очень мрачно. Но самое ужасное - это мертвое тело на каменной плите, обгорелое тело женщины. Впечатление было такое, как будто ее там и поджарили! А на тарелках были разложены жирное блестящее сердце и мозги. Да-да, именно так - сердце и мозги.
     Беби Дженкс в ужасе проснулась. К черту! На пороге стояла ее мать. Беби Дженкс вскочила и принялась колошматить ее паровым утюгом; она остановилась, лишь когда мать перестала двигаться. Голову ей она таки проломила. Мать должна была уже помереть, но все никак не умирала, а потом произошло нечто из ряда вон выходящее.
     Мать, едва живая, лежала на полу, уставясь перед собой, - точно так же будет потом лежать и папаша. А Беби Дженкс, облокотившись, сидела в кресле, перекинув джинсовую ногу через подлокотник и крутя в пальцах косичку... Она ждала и вспоминала о близнецах из сна, о мертвом теле и о том, что лежало на тарелках, - к чему бы все это? Но прежде всего она ждала. “Ну же, умирай поскорее, тупица! Умирай! Я не собираюсь бить тебя снова!”
     Даже сейчас Беби Дженкс так до конца и не понимала, что случилось. Как будто бы мысли ее матери вдруг стали другими - расширились, разрослись. Может, она летала под потолком, примерно как Беби Дженкс, когда чуть не умерла, а Киллер ее спас. Но в любом случае мысли эти были удивительные. На редкость удивительные. Словно бы ее мать все знала! О том, что плохо и что хорошо, как важно любить, по-настоящему любить, и о том, что это нечто намного большее, чем все эти правила типа “не пей”, “не кури”, “молись Иисусу”. Это тебе не проповедь. Это что-то невероятно огромное.
     Лежа вот так, ее мать думала, что недостаток любви в ее дочери, Беби Дженкс, был столь же ужасен, как те плохие гены, которые превратили ее в слепую калеку. Но это не имеет значения. Все будет в порядке. Беби Дженкс выберется из всего того, что сейчас происходит, как чуть было не выбралась как раз перед тем, как попасть в лапы этого Киллера. И будет понимать все намного лучше. Что, черт побери, все это могло значить? Что-нибудь вроде того, будто все вокруг - часть одного большого целого: ворсинки ковра, листья за окном, капающая из крана вода, облака, несущиеся над озером Седар-Крик, голые деревья... И что все вокруг вовсе не такое уродливое, как считала Беби Дженкс. Нет, все это чересчур уж красиво, просто описать нельзя. И мать Беби Дженкс всегда это понимала! Ей виделось все именно так! Мать Беби Дженкс все прощала Беби Дженкс: “Бедная Беби Дженкс! Она не понимает! Не понимает прелести зеленой травы. Не понимает, как красиво сияют морские раковины в свете лампы”.
     Потом мать Беби Дженкс умерла. Слава Богу! Хватит! Но Беби Дженкс плакала. Потом она вынесла тело и закопала его позади трейлера, очень глубоко, осознавая при этом, как же здорово быть одной из Мертвых и обладать такой силой, которая позволяет запросто поднимать тяжелые, полные мокрой земли лопаты.
     А потом вернулся домой отец. Вот уж с этим-то она повеселится! Она похоронила его заживо. Она никогда не забудет выражение его физиономии, когда он вошел в дверь и увидел в ее руках пожарный топорик.
     - Да чтоб мне провалиться, если это не Лиззи Борден!
     Что это еще за Лиззи Борден такая?
     Она не забудет, как у него вдруг отвалилась челюсть, он замахнулся на нее кулаком; он был так в себе уверен!
     - Ах ты, мерзавка сопливая!
     Она раскроила его чертов лоб пополам. И это был самый потрясающий момент - когда она почувствовала, как разваливается череп.
     - Падай, ублюдок!!!
     А еще было так приятно лопату за лопатой швырять землю ему на морду и видеть, что глаза его все еще открыты и он смотрит прямо на нее. Парализованный, не в силах пошевелиться, он, наверное, воображал себя ребенком на ферме в Нью-Мексико или что-то в этом роде. Какой-то детский лепет: “Сукин сын, у тебя всегда в мозгах было дерьмо. А теперь я чувствую, как оно воняет!”
     И все-таки какого черта она туда поехала? Почему не осталась с Бандой клыкастых?
     Если бы она от них не откололась, то была бы сейчас с ними в Сан-Франциско, рядом с Киллером и Дэвисом, и дожидалась бы возможности увидеть Лестата на сцене. Возможно, им удалось бы отыскать вампирский бар или еще что-нибудь в том же духе. Конечно, в том случае, если бы им вообще повезло туда добраться. Если бы не происходило что-то действительно очень нехорошее.
     А какого дьявола она теперь тащится назад? Может, ей следует двигаться на запад? Ведь всего две ночи осталось.
     Черт, может, повезет, и в ночь концерта она раздобудет номер в мотеле, чтобы посмотреть его хотя бы по телевизору? Но прежде всего необходимо разыскать Мертвецов в Сент-Луисе. Она не хочет и дальше оставаться в одиночестве.
     Как же найти этот Центральный Вест-Энд? Где это?
     Бульвар показался ей знакомым. Она рванула вперед, молясь, как бы за ней не погнался какой-нибудь коп - из тех, что вечно суются не в свое дело. Она от него удерет, в этом и сомнений быть не может, она уже не раз удирала, хотя всегда мечтала встретиться хоть с одним таким проклятым сукиным сыном на пустынной улочке.
     Если честно, то сейчас ей вовсе не хотелось оказаться выдворенной из Сент-Луиса.
     Вот это уже что-то знакомое. Да это же и есть Центральный Вест-Энд, или как там его; она свернула направо и поехала по старой улице с огромными густыми деревьями. Зеленая трава и облака заставили ее вновь вспомнить о матери. Она даже всхлипнула.
     Если бы только она не чувствовала себя такой чертовски одинокой! И тут она увидела ворота - конечно же, это та самая улица. Киллер говорил ей, что Мертвецы никогда ничего не забывают. Что ее мозг превратится в этакий маленький компьютер. Может, все так и есть. Это те самые ворота - громадные металлические, настежь распахнутые ворота, увитые темно-зеленым плющом. Похоже, они никогда не запирают свое “частное владение”.
     Она сбросила скорость до минимума, а потом и вовсе заглушила мотор. Слишком от него много шума, особенно на этой темной аллее с ее шикарными особняками. А вдруг какая-нибудь стерва возьмет да и вызовет полицию. Пришлось слезть с мотоцикла и вести его вручную. У нее не такие длинные ноги, чтобы воспользоваться другим способом. Ничего, все нормально. Ей нравилось ступать по толстому слою опавших листьев. Ей нравилась эта тихая улица.
     "Да, ребята, будь я вампиром из большого города, я бы тоже поселилась именно здесь”, - подумала она. Чуть позже она наконец увидела в дальнем конце улицы дом общины, его кирпичные стены и белые арки в мавританском стиле. И сердце ее забилось так, что, казалось, вот-вот выскочит из груди.
     Спалили!
     В первый момент она глазам своим не поверила. Но потом пригляделась и поняла, что все так и есть: черные полосы на кирпичах, окна повылетали, ни единого целого стеклышка не осталось. Господи Боже! Она сейчас просто с ума сойдет. Прикусив до крови губу, она подвела мотоцикл поближе. Нет, вы только взгляните на это! Кто и какого дьявола все это делает? По всей лужайке и даже на деревьях сверкают осколки стекол - они такие мелкие, что люди, может быть, их и не видят. Выглядит все это как кошмарное рождественское украшение. И пахнет горелым деревом. Просто все вокруг пропитано этой вонью.
     Она готова была разрыдаться! Она готова была завизжать! Но вдруг до нее донесся какой-то звук. Даже не настоящий звук, а то, к чему научил ее прислушиваться Киллер. Там, внутри, Мертвец!
     Она не могла поверить своему счастью. Надо идти в дом! И ей наплевать на то, что может произойти. Ну да, там кто-то есть. Присутствие едва ощущалось. Громко шурша опавшими листьями, она прошла еще несколько футов вперед. Света нет, но внутри кто-то шевелится, и этот кто-то знает, что она идет. Беби Дженкс отчаянно хотела войти в дом, но пока она стояла, дрожа от страха и слыша, как оглушительно ухает в груди сердце, на пороге кто-то появился. Мертвец! Он смотрел прямо на нее.
     Слава тебе, Господи! И не какая-нибудь старая развалина в костюме-тройке. Нет, это молодой парень, и он был, наверное, всего на пару лет старше ее, когда с ним это сделали, а уж выглядел он просто потрясающе. Во-первых, у него были серебряные волосы, великолепные, коротко стриженные, вьющиеся седые волосы, - молодые люди с такими волосами всегда смотрятся шикарно. Во-вторых, он высокий, футов шести, стройный и очень элегантный. Кожа его была такой ослепительно белой, что казалась, будто она изо льда. Темно-коричневый свитер с высоким воротником обтягивал широкую грудь, а уж коричневого цвета кожа, из которой были сшиты его штаны и куртка, не чета байкерской. Настоящий босс, круче любого Мертвеца из Банды клыкастых.
     - Заходи в дом! - прошипел он. - Быстрее!
     Она буквально взлетела по ступенькам. От все еще летавшего в воздухе пепла у нее защипало глаза, и она закашлялась. Половина крыльца обвалилась. Она осторожно прошла в холл. Лестница частично уцелела, но вместо крыши зияла огромная дыра. Люстра рухнула на пол, разбилась и вся была покрыта сажей. Ну просто настоящий дом с привидениями!
     Мертвец был уже в гостиной, точнее, в том, что от нее осталось, и расшвыривал в стороны обгоревшие куски мебели и других вещей. Впечатление было такое, что он просто в ярости.
     - Ты ведь Беби Дженкс? - спросил он и изобразил на лице подобие слабой улыбки, открыв при этом ряд жемчужных зубов с четко выделяющимися небольшими клыками и сверкнув в ее сторону серыми глазами. - Ты потерялась?
     Ну вот, еще один чертов телепат вроде Дэвиса. Да у него еще и иностранный акцент.
     - А если и так, то что? - сказала она. И самое странное, что она поймала его имя, как если бы он бросил ей мячик: Лоран. Классное имечко, звучит на французский манер.
     - Стой на месте, Беби Дженкс, - сказал он. Акцент тоже похож на французский. - В этой общине были трое, от двоих остался лишь пепел. Полиция не в состоянии обнаружить их останки, но ты их почувствуешь, если наступишь, и тебе это не понравится.
     Господи! Да ведь он правду говорит, а вовсе не чепуху - вон там, у стены, лежит один из них; правда, впечатление такое, как будто валяется полусгоревший костюм, сохраняющий некое подобие человеческой формы, но она безошибочно поняла по запаху, что в одежде был Мертвец; теперь же остались только рукава, штанины и ботинки. Посередине виднеется серая кучка чего-то, больше похожего на смесь жира и порошка, чем на пепел. Манжеты рубашки по-прежнему аккуратно выглядывают из рукавов пиджака. Забавно.
     Ее подташнивало. Разве Мертвецов может тошнить? Ей хотелось поскорее выбраться отсюда. А что, если тот, кто это сделал, вернется? Бессмертные! Держи карман шире!
     - Не двигайся, - приказал Мертвец, - и мы, как только сможем, уйдем отсюда вдвоем.
     - Хорошо бы прямо сейчас! - пробормотала Беби Дженкс. Черт бы побрал весь этот ужас, ее просто трясет! Так вот что они называют холодным потом!
     Он нашел жестяную банку и вынимал из нее уцелевшие от огня деньги.
     - Слушай, парень, я сматываюсь, - сказала Беби Дженкс Она чувствовала что-то в окружающей атмосфере, но это не имело ничего общего с жирным пятном на полу. Она подумала о сгоревших домах общин в Далласе и Оклахома-Сити, вспомнила, как исчезла Банда клыкастых. Он, судя по всему, прочел ее мысли. Лицо его смягчилось и вновь стало обалденно привлекательным. Отбросив жестянку, он подошел к Беби, причем так быстро, что она испугалась еще больше.
     - Да, ты права, mа сhиrе, - ласково произнес он, - все дома общин. На Восточном побережье они горели один за одним. Не отвечают на телефонные звонки обитатели домов общин ни в Париже, ни в Берлине.
     Он взял ее за руку, и они направились к выходу.
     - Но кто же, черт побери, это делает? - спросила Беби Дженкс.
     - Да черт его знает, сhиri. Оно уничтожает дома, вампирские бары, всех пьющих кровь подряд. Надо срочно бежать отсюда. Заводи мотоцикл.
     Она вдруг резко остановилась. Снаружи кто-то есть. Она застыла на пороге, ощущая чье-то присутствие. Ей было страшно выйти на улицу, но не менее страшно вернуться в дом.
     - В чем дело? - шепотом спросил он.
     Как темно вокруг - эти огромные деревья и дома... такое впечатление, что все они во власти призраков... и она что-то слышала, что-то совсем тихое, словно... словно чье-то дыхание. Очень похоже на это.
     - Беби Дженкс? Давай быстрее!
     - Куда же нам податься? - спросила она. Это... что бы это ни было, оно напоминало звук.
     - Осталось только одно место. Мы едем к Вампиру Лестату, дорогуша. Он в Сан-Франциско, он ждет, он цел и невредим!
     - Да что ты? - Она пристально вглядывалась в темноту улицы. - Ну да, конечно, к Вампиру Лестату. - “До мотоцикла всего десять ступенек. Скорее, Беби Дженкс! А то он без тебя уедет”. - Нет, не делай этого, сукин сын, не смей трогать мой мотоцикл!
     И снова какой-то звук - или ей послышалось? Беби Дженкс никогда ничего подобного не слышала. А ведь Мертвецы, вообще-то, слышат много всего. Например, шум проходящего за много миль от них поезда или разговоры людей в летящем высоко в небе самолете.
     Мертвец тоже услышал. Нет, он почувствовал, что услышала она!
     - Что это? - прошептал он. Господи, да он тоже боится. А теперь он и сам услышал.
     Он поволок ее по ступенькам. Она споткнулась и чуть не упала, но он подхватил ее на руки и водрузил на мотоцикл.
     Тем временем звук становился все более и более громким. Ритмичный, как музыка. Он был таким оглушительным, что она не слышала ни единого слова из того, что говорил ей Мертвец. Она повернула ключ, крутанула ручки, чтобы прибавить газа. Мертвец уже сидел на заднем сиденье... Но этот шум... Господи, из-за него она ничего не соображает. Не слышно даже грохота мотоцикла!
     Она посмотрела вниз, пытаясь понять, что же, черт побери, происходит, работает мотор или нет, потому что даже этого не чувствовала. А когда подняла взгляд, сразу же поняла, что смотрит прямиком на источник этого ужасного шума. Он там, в темноте, за деревьями.
     Мертвец соскочил с седла и нес какую-то тарабарщину, обращаясь при этом к неизвестному существу, как будто он его видел. Но нет, он, как сумасшедший, оглядывался по сторонам и говорил сам со собой. Она, правда, ни слова не слышала. Она просто знала, что существо там, оно смотрит на них, а этот псих только зря воздух сотрясает!
     Беби Дженкс слезла с “Харлея”. Мотоцикл упал на землю. Шум прекратился. Остался лишь звон в ушах.
     - Все, что пожелаешь, - бормотал рядом с ней Мертвец, - Ты только скажи, и мы готовы на все. Мы твои слуги... - Он вдруг пулей пронесся мимо Беби Дженкс, едва не сбив ее с ног, и схватился за мотоцикл.
     - Эй! - заорала она и хотела было броситься за ним, но он вдруг вспыхнул ярким пламенем. Затем завопил.
     Беби Дженкс тоже завопила. Она орала без остановки. Горящий Мертвец кувыркался на земле и крутился волчком. За ее спиной взорвался дом общины. Она чувствовала исходящий оттуда жар и видела, как во все стороны разлетались вещи. Было светло, как в полдень.
     "Боженька, миленький, не дай мне умереть, не дай мне умереть!”
     В какой-то миг ей даже показалось, что у нее разорвалось сердце. Она уже собралась было взглянуть, нет ли в груди дырки и не хлещет ли из нее кровь, как лава из вулкана, но тут голову ее охватило жаром и... ее не стало.
     Она поднималась все выше и выше по темному тоннелю и наконец обнаружила, что парит высоко в воздухе и оттуда отчетливо видит все, что происходит внизу.
     Ну вот, все, как и раньше. А вот и то существо, которое их убило, - белая фигура в густой тени деревьев. А вон там, на тротуаре, дымится одежда Мертвеца. И догорает ее собственное тело.
     В языках пламени она сумела разглядеть угольно черные контуры своего скелета. Но страха при этом почему-то не испытала. Ее это вообще мало интересовало.
     Ее привела в изумление белая фигура. Она походила на статую, на святую Деву Марию в католическом храме. Беби Дженкс во все глаза смотрела на расходящиеся от статуи во всех направлениях сверкающие серебряные Нити - нити, словно сотканные из танцующего света. Поднявшись выше, она увидела, что серебряные нити тянутся очень далеко, сплетаются с другими нитями и таким образом образуют над всем миром гигантскую сеть. И в этой сети, словно беспомощные мухи в паутине, запутались Мертвецы. Крошечные точки пульсирующего света, соединенные с белой фигурой, - картина могла быть поистине прекрасной, если бы не содержала в себе столько грусти. Несчастные души всех Мертвецов, заключенные в неуязвимую оболочку, лишенные способности стареть и умирать.
     Но она-то была свободна. Сеть теперь была очень далеко от нее. Она видела столько всего интересного!
     В огромной массе серого тумана парили тысячи и тысячи других покойников. Некоторые из них словно бы заблудились, другие дрались друг с другом, кто-то оглядывался назад, на то место, где расстался с жизнью, - эти выглядели такими несчастными, как будто не знали или не могли поверить, что умерли. Была среди них даже парочка покойников, пытавшихся привлечь к себе внимание живых, хотя и безрезультатно.
     Она знала, что умерла. С ней уже было такое раньше. Минуя мрачные прибежища несчастных людишек, она шла своим путем. Мысль о том, какой жалкой была ее жизнь, привела ее в уныние. Но сейчас это уже не имело значения.
     И вновь засиял свет, тот восхитительный свет, который она видела еще тогда, когда впервые оказалась на пороге смерти. Она направилась к нему, погрузилась в него. Это было воистину прекрасно. Никогда еще не приходилось ей видеть такие краски, такое сияние, никогда не слышала она столь чистой музыки, какая звучала сейчас. Ей не хватало слов, чтобы описать такую красоту, в ее лексиконе таких слов просто не было. И на этот раз никто не заставит ее вернуться!
     Потому что навстречу ей идет мама, идет, чтобы забрать с собой и помочь! И мама ее никуда не отпустит.
     Она вдруг почувствовала такую любовь к матери, какой ей не доводилось испытывать никогда; но потом любовь окружила ее со всех сторон; свет, цвет, любовь - все это было неразделимо.
     "Бедняжка Беби Дженкс”, - подумала она, бросая последний взгляд на землю. Но она уже не была Беби Дженкс Нет, совсем нет.

3

БОГИНЯ ПАНДОРА

     Прежде мы говорили совсем другие слова.
     Бык и Сокол. Поле.
     Прежде была ясность, пусть и свирепая,
     Дикая, словно изогнутые рога.
     Мы жили в каменных комнатах,
     Свешивали волосы из окон,
     По ним карабкались гости.
     Сад за ушами, завитки.
     На каждом холме король этого холма.
     Ночь пряла свой красочный гобелен.
     Потом всходила луна,
     Безжалостным светом все вокруг заливая.
     Нашим тайным гостям негде было укрыться.
     Ох, как они кричали...
     Да, прежде мы говорили совсем другие слова.
     Стэн Райс
     "Прежние слова”

     По покрытой коварным снегом тропе широкими шагами с нечеловеческой скоростью двигалась высокая фигура, с ног до головы закутанная в черное - открытыми оставались только глаза.
     Стояла почти ясная ночь, высоко в небе в горном разреженном воздухе Гималаев сияли крошечные звезды, а Далеко впереди - так далеко, что определить расстояние было не по силам даже ей, - высился массивный складчатый склон Эвереста, удивительно четкий на фоне густого слоя клубящихся белых облаков. При каждом взгляде на него захватывало дух, и дело было не только в его восхитительной красоте, но и в том, что он казался исполненным значительности.
     Боготворить эту гору? Да, ее можно боготворить безнаказанно, ибо гора никогда не ответит. Свистящий ветер, от которого стыла кожа, был голосом, никому и ничему не принадлежавшим. И от этого непреднамеренного и совершенно равнодушного великолепия ей хотелось плакать.
     Вид бредущих далеко внизу паломников тоже вызывал у нее слезы - они походили на муравьев, тоненьким ручейком ползущих по извилистой и невероятно узкой тропе. Чрезвычайно грустная иллюзия. Да ведь и сама она направлялась к тому же скрытому в горах храму. К тому же достойному презрения и обманчивому богу.
     Она страдала от холода. Лицо и веки покрылись инеем. Мельчайшими кристалликами он налипал на ресницы. Под порывами пронизывающего ветра каждый шаг требовал огромных усилий даже от нее. Ни физический ущерб, ни смерть ей, конечно, не грозили - для этого она слишком стара. Ее страдания носили скорее психологический характер и были вызваны невероятным сопротивлением сил природы и тем, что в течение многих и многих часов она не видела вокруг ничего, кроме ослепительно белого снега.
     Не стоит обращать на это внимание. За несколько ночей до этого на одной из грязных и многолюдных улочек Старого Дели она вдруг ощутила пробежавший по всему телу холодок тревоги, заставивший ее вздрогнуть; с того момента дрожь возвращалась практически каждый час, словно начинала сотрясаться сама земля.
     В определенные моменты она была уверена, что пробуждаются Мать и Отец. Что где-то далеко в устроенном для них ее возлюбленным Мариусом тайном убежище Те, Кого Следует Оберегать, наконец шевельнулись. Столь мощный и в то же время неясный сигнал мог быть вызван только чем-то сродни такому воскрешению: после шести тысяч лет ужасающей неподвижности Акаша и Энкил восстают со своего общего трона.
     Однако это, конечно же, не более чем игра воображения. Все равно что просить горы заговорить. Ибо древние прародители пьющих кровь отнюдь не были для нее всего лишь легендой. В отличие от большей части их многочисленных потомков она видела их своими глазами. Ее сделали бессмертной на пороге их храма; затем она на коленях подползла к Матери и дотронулась до нее; она пронзила зубами гладкую блестящую поверхность того, что когда-то было человеческой кожей Матери, и в рот ей хлынул стремительный поток ее крови. Даже тогда это казалось поистине чудом: животворная кровь, струящаяся из безжизненного тела, пока, словно по волшебству, не закрылись раны.
     В те далекие века величественных верований она разделяла убеждение Мариуса в том, что Мать и Отец всего лишь дремлют, что придет время, и они восстанут от сна и вновь заговорят со своими детьми.
     Они вместе с Мариусом пели им гимны при свечах; она сама возжигала для них благовония, ставила перед ними цветы; она поклялась никогда не раскрывать местонахождение святилища, дабы другие вампиры не пришли уничтожить Мариуса, похитить его подопечных и насытиться первородной, а значит, наиболее могущественной кровью.
     Но это было давно, когда мир был разделен между племенами и империями, когда героев и императоров в одночасье возводили в ранг богов. В то время ее воображение находилось во власти утонченных философских идей.
     Теперь она знает, что значит жить вечно.
     Опасность. Она вновь почувствовала, как по всему телу пронесся обжигающий поток. Ощущение исчезло. И тут же возникло видение: какое-то зеленое и сырое место, мягкая земля и непроходимая растительность. Но и видение через миг пропало.
     Сияющий в лунном свете снег ослепил ее на мгновение, она остановилась и взглянула на мерцающие сквозь тонкую завесу облаков звезды. Она прислушалась, надеясь уловить голоса других бессмертных. Но не услышала ни единого отчетливого и существенного сообщения - лишь слабый трепет, исходящий из храма, в который она направлялась, да далеко позади, в темных закоулках грязного перенаселенного города, звучали мертвые электронные записи этого сумасшедшего кровопийцы, “рок-звезды” Вампира Лестата.
     Он обречен, этот запальчивый современный юнец, посмевший украсить свои фальшивые песни фрагментами старых истин. Бесчисленное множество таких вот юнцов взлетали и падали на ее глазах.
     Но его наглость не только шокировала, но и одновременно вызывала у нее интерес. А что, если сигнал тревоги каким-то образом связан с его печальными и в то же время удивительно пронзительными песнями?

     Акаша, Энкил,
     Услышьте детей своих!

     Как смеет он произносить древние имена перед миром смертных? Это просто невероятно и противоречит здравому смыслу, что такое создание до сих пор не уничтожено. Однако этот монстр, завоевавший невероятную популярность, раскрыл тайны, которые мог узнать только от самого Мариуса. А где сейчас сам Мариус, который вот уже два тысячелетия переносит Тех, Кого Следует Оберегать, из одного святилища в другое? Но если она позволит себе вспоминать о Мариусе и о ссорах, давным-давно заставивших их расстаться, у нее просто сердце разорвется.
     Тем временем записанный на пленку голос Лестата пропал - его заглушили другие слабые голоса, шумы, доносящиеся из множества городов и деревень, и вечно звучащий плач душ человеческих. Как это часто бывало, ее острый слух не мог четко различить ни одного сигнала. Бесформенная и ужасающая волна захлестнула ее с такой силой, что пришлось полностью отключиться. И снова только ветер.
     А какими же тогда слышатся все голоса земли Матери и Отцу, чьи силы неизбежно возрастали от начала времен? Способны ли они, подобно ей, отгородиться от этого потока или время от времени на выбор прислушиваться к отдельным голосам? Быть может, и в этом они столь же беспомощны, как и во многом другом, и именно непрекращающийся гул слышимых отовсюду криков как смертных, так и бессмертных всего мира удерживает их в неподвижности и лишает способности мыслить.
     Она взглянула на возвышающийся перед ней огромный зубчатый пик. Надо идти. Она поплотнее закутала лицо. И двинулась дальше.
     Тропинка привела ее на небольшой утес, и она наконец-то увидела место, куда направлялась. На высокой Скале по другую сторону обширного ледника возвышался храм - прозрачно-белое каменное строение с едва различимой сейчас за стеной падающего снега колокольней.
     Сколько времени понадобится, чтобы туда добраться, даже при ее способности к быстрой ходьбе? Она понимала, как должна поступить, но страшилась самой мысли об этом. Придется воздеть руки, отринуть законы природы и доводы собственного рассудка и подняться над бездной, отделяющей ее от храма, а затем мягко опуститься по другую сторону заледеневшего ущелья. Ни одна из множества способностей, которыми она владела, не заставляла ее чувствовать себя столь ничтожной, до такой степени лишенной человеческого естества и далекой от того земного существа, которым она была когда-то.
     Но она хотела достичь храма. Ей необходимо было попасть туда, А потому она медленно и грациозно подняла руки. Глаза ее на мгновение закрылись, и усилием воли она толкнула себя вверх и в ту же секунду почувствовала, как ее невесомое, не скованное материей тело взмывает над землей и, оседлав ветер, подчиняет его своей воле.
     Ветер долго не желал подчиняться, вращая и стремительно таща ее за собой. Обратив лицо к звездам, окруженная облаками, она поднималась все выше и выше Как тяжелы ее одежды; разве она еще не готова стать невидимой? Разве не в этом состоит следующий шаг? Соринка у Бога в глазу, подумала она. Сердце болело. Как ужасно потерять всякую связь... На глаза навернулись слезы.
     Как и всегда в такие моменты, когда исчезали все реальные приметы столь дорогого для нее незабвенного человеческого прошлого, его слабое мерцание казалось более чем когда-либо заветной мечтой. “Я жила, я любила, моя плоть была тепла...” Она увидела Мариуса, своего создателя, но не таким, каким он стал сейчас, а таким, каким она встретила его тогда - молодым бессмертным, в чьей груди полыхал пожар сверхъестественной тайны.
     "Пандора, дорогая моя...”
     "Подари мне его, умоляю”.
     "Иди со мной, Пандора, дабы испросить благословения Матери и Отца. Войди в святилище”.
     В отчаянии она вдруг словно утратила осторожность и едва не забыла о своем предназначении. Еще немного, и она понеслась бы навстречу восходящему солнцу. Но раздавшийся вновь сигнал тревоги - беззвучное пульсирующее предупреждение: “Опасность” - напомнил о цели ее путешествия. Широко раскинув руки, она заставила себя повернуться лицом к земле и прямо под собой увидела двор храма с дымящимися в нем кострами. Hаконец-то!
     Стремительность спуска оказалась столь поразительной, что на мгновение она даже лишилась способности соображать. Она вдруг обнаружила, что находится во дворе, какие-то доли секунды тело было охвачено болью, затем похолодело и застыло.
     Вой ветра доносился теперь издалека. За стенами храма слышался головокружительный ритм бубнов и барабанов, ему вторили голоса - и все это сливалось в без конца повторяющийся устрашающий рефрен. Перед ней с шипением и треском пылали жертвенные костры, на которых темной массой лежали горы тел. Отвратительный запах вызывал тошноту. И все же она долго смотрела, как медленно трудится над шипящей плотью пламя, как чернеют останки, как от волос внезапно поднимаются клубы белого дыма. Чистый горный воздух сюда не проникал, и она едва не задохнулась от вони.
     Она бросила взгляд на видневшуюся в отдалении деревянную дверь - вход во внутреннее святилище. Придется, к сожалению, еще раз испытать свои силы. Досадно. И вот она уже переступает порог, дверь распахивается, ее ослепляет горящий внутри свет, окутывает теплый воздух и оглушает пение.
     - Азим! Азим! Азим! - нараспев повторяют молящиеся, тесно сгрудившись посреди ярко освещенного помещения; она видит только их спины и поднятые вверх руки, кисти которых шевелятся в такт качающимся головам, - Азим! Азим! Азим-Азим-Азим! Ааааа-зиииим!
     От кадильниц поднимается дым; огромное множество босоногих фигур поворачиваются кругом, но ее никто не замечает. Глаза их закрыты, на темных лицах ни единой морщинки, шевелятся лишь губы, благоговейно повторяющие имя.
     Она пробралась в самую гущу толпы; здесь были мужчины и женщины, одетые как в лохмотья, так и в великолепные шелка с золотыми украшениями, - и все они с приводящей в ужас монотонностью повторяли свое воззвание. Она уловила запах лихорадки, голода, разлагающихся тел, раздавленных в порыве общего безумия. Словно пытаясь устоять среди бурного потока движения и шума, она прислонилась к мраморной колонне.
     Наконец в эпицентре столпотворения она разглядела Азима. Его бронзового отлива кожа влажно блестела в сиянии свечей, склоненную голову украшал черный шелковый тюрбан, на длинном, искусно расшитом одеянии виднелись пятна крови смертных и бессмертных. Обведенные углем черные глаза казались невероятно огромными. Под жесткий аккомпанемент барабанной дроби он исполнял свой танец: то раскачивался, то выбрасывал вперед кулаки, то отводил их назад, как будто бился о невидимую стену. Обутой в туфлю ногой он в безумном ритме стучал по мраморному полу. уголки его рта сочились кровью. Выражение лица было сосредоточенно-отрешенным.
     Тем не менее он знал о ее присутствии. В разгар танца он взглянул на нее, и окровавленные губы изогнулись в улыбке.
     "Пандора, моя прекрасная бессмертная Пандора...”
     Насытившись этим пиршеством, он выглядел пополневшим и разгоряченным - не часто ей доводилось видеть бессмертных такими. Откинув назад голову, он повернулся и пронзительно крикнул. И тогда выступившие вперед служители рассекли церемониальными ножами его запястья.
     Со всех сторон к нему бросились верующие, чтобы поймать разомкнутыми губами льющуюся потоком священную кровь. На фоне захлебывающихся воплей тех, кто находился рядом с ним, песнопение зазвучало еще громче, еще настойчивее. Вдруг она увидела, как его подняли на плечи, растянули во весь рост, обратив золотыми туфлями к высокому мозаичному потолку, и ножи скользнули по его лодыжкам и запястьям, раны на которых уже успели затянуться.
     Обезумевшая толпа, казалось, все увеличивалась; движения стали еще более неистовыми; на нее то и дело натыкались какие-то отвратительно пахнущие люди, не замечая, как холодно и твердо ее скрытое мягкой бесформенной шерстяной одеждой древнее тело. Она оставалась неподвижной, позволяя им окружить себя, втянуть в гущу толпы. Окровавленного, стонущего Азима вновь опустили на пол, раны его уже зажили. Он жестом поманил ее к себе. Она молча отказалась.
     Она наблюдала за тем, как он потянулся, наугад выхватил из толпы жертву, молодую женщину с накрашенными глазами и болтающимися золотыми серьгами, и разорвал ее тонкую шею.
     Верующие сбились с ритма, и песнопение превратилось во всеобщий бессловесный вопль.
     Словно в ужасе от собственной силы, Азим широко распахнул глаза и единым глотком полностью обескровил женщину, а затем швырнул тело на камни, где его окружили верующие, молитвенным жестом простиравшие руки к своему божеству.
     Она отвернулась и вышла на холодный двор, стараясь держаться подальше от жара костров. В воздухе стоял запах мочи и падали. Она прислонилась к стене и задумалась, глядя вверх и не обращая внимания на служителей, протащивших мимо нее свежие тела, чтобы бросить их в огонь.
     Ей вспомнились паломники внизу, на дороге, ведущей к храму, - длинная вереница людей, день и ночь бредущих по безлюдным горам к безымянному месту. Сколько их погибло, так и не достигнув опасной пропасти? А сколько умерло у самых ворот в ожидании позволения войти внутрь?
     Все это казалось ей отвратительным. И в то же время не имеющим значения. Ужас был слишком древним. Она ждала. Наконец Азим позвал ее.
     Она вновь переступила порог храма и, открыв еще одну дверь, вошла в маленькую, изысканно расписанную прихожую, где он молча ждал ее, стоя на красном, расшитом по краям рубинами ковре в окружении редчайших сокровищ, золотых и серебряных даров; музыка в зале звучала тихо и была проникнута апатией и страхом.
     - Милая моя, - произнес он, беря в ладони ее лицо и целуя. Горячий ручеек крови из его рта наполнил все ее существо пением и танцем верующих, их восторженными криками - но ощущение длилось лишь одно восхитительное мгновение. Теплый поток поклонения и обожания смертных. Их любви.
     Да, любви. Перед ней на миг возник образ Мариуса. Она открыла глаза и отступила назад. Какие-то доли секунды она видела нарисованных на стенах павлинов, груды сияющего золота... А потом - только Азима.
     Он оставался неизменным, равно как и его народ, как и деревни, из которых они сюда пришли, преодолев снежную пустыню, чтобы найти столь ужасный и бессмысленный конец. Вот уже целое тысячелетие правит Азим в этом храме, и ни один верующий не вышел отсюда живым. С течением веков его упругая золотистая кожа, насыщаемая неиссякаемым потоком жертвенной крови, лишь слегка побледнела, в то время как ее плоть утратила живые краски лишь за половину этого срока. Только ее глаза и, возможно, темно-каштановые волосы еще позволяли сохранить видимость жизни. Она сознавала, что по-прежнему красива, Но он обладал необыкновенно мощной энергией. Энергией Зла Пользующийся непререкаемым авторитетом у своих почитателей, окруженный легендами, не имеющий ни прошлого, ни будущего, он властвовал, по-прежнему оставаясь для нее непостижимым.
     Она не собиралась здесь задерживаться. Это место вызывало в ней большее отвращение, чем ей хотелось показать. Она безмолвно поведала ему о цели своего прихода и об услышанном тревожном предупреждении. Случилось нечто такое, чего никогда прежде не было, где-то что-то шло не так, происходили какие-то перемены! Она также сообщила ему о молодом вампире, который записывал в Америке песни, раскрывающие тайну Матери и Отца, и о том, что ему известны их имена. Не вдаваясь в подробности, она лишь раскрыла перед ним свой разум. Наблюдая за Азимом, она ощущала его безграничное могущество, чувствовала, что он способен наугад извлечь любую ее мысль или идею, скрывая при этом тайны собственной души.
     - Благословенная Пандора, - пренебрежительно произнес он в ответ. - Какое мне дело до Матери и Отца? Что они для меня? Какое мне дело до твоего драгоценного Мариуса? Что с того, что он зовет на помощь? Меня это не волнует!
     Она застыла в изумлении. Мариус зовет на помощь? Азим рассмеялся.
     - О чем ты говоришь? - потрясение спросила она.
     Он лишь рассмеялся и повернулся к ней спиной. Оставалось только ждать. Мариус ее создал. Голос Мариуса может слышать весь мир, но только не она. Неужели ее ушей достиг лишь слабый отзвук, отраженное эхо того мощного крика, который долетел до других?
     "Расскажи мне, Азим! Неужели ты хочешь сделать меня своим врагом?”
     Когда он вновь обернулся к ней, на его гладком и круглом, выглядевшем почти человеческим лице застыло задумчивое выражение - похоже, он решил уступить. Он оперся подбородком на пухлые, с ямочками, кисти рук. Он явно чего-то от нее хочет. От презрения и злобы не осталось и следа.
     - Это предупреждение, - сказал он. - Его непрестанно передают по цепочке те, до кого оно доносится, а исходит оно откуда-то издалека. Всем нам грозит опасность. Вслед за предупреждением, но уже гораздо слабее, звучит просьба о помощи. Если ему помогут, он попытается предотвратить опасность. Но в его словах нет уверенности. Он хочет, чтобы мы обратили внимание прежде всего на предостережение.
     - А что именно он говорит?
     - Я не прислушиваюсь. Меня это не интересует, - ответил он, пожимая плечами.
     - Вот как? - Теперь уже она повернулась к нему спиной. И тут же услышала сзади его шаги и почувствовала на своих плечах его руки.
     - Пришла твоя очередь ответить на мой вопрос, - сказал он и развернул ее к себе лицом. - Что меня действительно интересует, так это сон о близнецах. Каков его смысл?
     Сон о близнецах? Ей нечего ответить. Суть самого вопроса оставалась для нее непонятной. Она никогда не видела такого сна.
     Словно уверенный, что она лжет, он долго молча и пристально вглядывался в ее лицо и наконец заговорил, медленно произнося слова и внимательно следя за ее реакцией:
     - Две женщины с рыжими волосами. На них обрушились страшные беды. Как только я собираюсь открыть глаза, они словно непрошеные гости являются мне в тревожных видениях. Я вижу, как этих женщин насилуют в присутствии целой толпы наблюдателей. Но я понятия не имею ни о том, кто они, ни о месте, где совершается столь жестокое преступление. И я не одинок в своем недоумении. Темные боги по всему миру видят один и тот же сон и желают знать, почему он приходит к нам именно сейчас.
     "Темные боги! Да какие из нас Темные боги!” - презрительно подумала она.
     Он улыбнулся. Разве они сейчас находятся не в посвященном ему храме? Разве не доносятся до нее стенания верующих? Разве не чувствует она запаха их крови?
     - Об этих женщинах мне ничего не известно, - ответила она, действительно не имея понятия о том, кто такие эти рыжеволосые близнецы. Нежным, почти соблазнительным жестом она коснулась его пальцев. - Не мучай меня, Азим. Прошу, расскажи все, что знаешь о Мариусе. Откуда исходит его зов?
     Как же она ненавидела его в тот момент за то, что он скрывает от нее эту тайну.
     - Откуда? - резким, вызывающим тоном переспросил он. - Вот в этом-то и суть, не так ли? Неужели ты полагаешь, что он осмелится привести нас к святилищу Матери и Отца? Если бы я мог допустить такую возможность, то, поверь, непременно ответил бы ему. Я бы покинул свой храм, чтобы отыскать его. Но он не имеет права нас дурачить. Он скорее позволит себя уничтожить, чем откроет тайну местонахождения святилища.
     - Откуда доносится его зов? - вновь спросила она.
     - А меня интересуют эти сны, - произнес в ответ Азим, и лицо его потемнело от гнева. - Сны о близнецах, мне необходимо их объяснение!
     - Я бы сказала тебе, кто они и что все это значит, если бы только знала. - Она попыталась вспомнить слова песен Лестата - о Тех, Кого Следует Оберегать, о склепах в недрах европейских городов, исполненных печали песен о вечных поисках. Ни слова о рыжеволосых женщинах, ни слова...
     Он пришел ярость и жестом приказал ей остановиться.
     - Вампир Лестат, - глумливо произнес он. - Не упоминай при мне даже имени этого мерзавца. Почему он до сих пор не уничтожен? Неужели Темные боги тоже спят, как Мать и Отец?
     Он внимательно и оценивающе наблюдал за ней. Она ждала.
     - Хорошо. Я верю тебе, - произнес он наконец. - Ты рассказала все, что знала.
     - Да.
     - Как я уже говорил тебе, я отказываюсь слушать Мариуса. Пусть этот похититель Матери и Отца взывает о помощи хоть до скончания времен. Но тебя, Пандора, я по-прежнему люблю, а потому я влезу в это грязное дело. Отправляйся за океан, в Новый Свет. Ищи среди северных льдов, там, где заканчиваются лесные массивы, неподалеку от океана на западе. Возможно, там ты найдешь Мариуса, заключенного в ледяную цитадель. Он кричит, что не в состоянии двигаться. Что же касается его предостережения, то оно столь же неясно, сколь и настойчиво: всем нам грозит опасность; мы должны помочь ему, чтобы он предотвратил опасность; чтобы он отправился к вампиру Лестату.
     - Понятно! Так все это дело рук мальчишки!
     Она резко вздрогнула и ощутила боль во всем теле. Перед ее внутренним взором возникли лишенные осмысленного выражения лица Матери и Отца, неуязвимых монстров в человеческом облике. Она в смятении взглянула на Азима. Он молчал, но сказал еще явно не все. Она ждала продолжения.
     - Нет, - наконец заговорил он, и в его тихом голосе уже не было и тени гнева. - Пандора, опасность действительно существует. Величайшая опасность, и, чтобы возвестить о ней, не нужен никакой Мариус. Она связана с рыжеволосыми близнецами. - Он был необычно серьезен и выглядел совершенно беззащитным. - Я уверен в этом, потому что я был стар еще задолго до того, как создали Мариуса. Речь идет о близнецах, Пандора. Забудь о Мариусе. И внимательно прислушайся к своим снам.
     Она уставилась на него, не в силах вымолвить ни слова. Он тоже долго смотрел на нее, а потом глаза его сузились, взгляд застыл. Она чувствовала, как он словно отдаляется от нее, отдаляется от всего, о чем они только что говорили. В конце концов он вообще перестал ее видеть.
     Он слушал непрекращающиеся завывания молящихся и вновь испытывал, жажду - ему хотелось гимнов и крови. Он отвернулся и направился к выходу, затем все-таки оглянулся на нее и неотчетливо, словно пьяный, произнес:
     - Иди со мной, Пандора! Присоединись ко мне хотя бы на час!
     Приглашение застало ее врасплох. Она задумалась. Вот уже много лет она не стремилась испытать столь изысканное наслаждение - речь ведь идет не только о крови, но о длящемся лишь несколько мгновений слиянии с другой душой. И вот теперь оказывается, что эта душа ждет ее здесь, среди тех, кто в поисках своей смерти поднялся на самую высокую гору на земле. Она представила себе стоящую перед ней задачу - найти Мариуса - и те жертвы, на которые придется ради этого пойти.
     - Ну иди же, дорогая.
     Она взяла его за руку и позволила вывести себя из комнаты и проводить в центр заполненного людьми зала. Яркий свет на миг ослепил ее и заставил вздрогнуть. Снова кровь! Доносящийся отовсюду запах смертных причинял мучительную боль.
     Вопли верующих буквально оглушали. От топота человеческих ног, казалось, сотрясались расписанные стены и сияющий золотой потолок. Дым благовоний жег глаза. Ей вспомнились вдруг объятия Мариуса в святилище, но видение было смутным - ведь с тех пор прошла целая вечность. Азим стоял перед ней в ожидании. Она сняла с себя верхнюю одежду и наконец предстала перед ним с открытым лицом в обрамлении длинных темно-каштановых волос; простого покроя платье из черной шерсти оставляло обнаженными руки. Ее отражение возникло в тысяче пар человеческих глаз.
     - Богиня Пандора! - возгласил он, откинув назад голову.
     Громкие крики заглушили быструю барабанную дробь. Неисчислимое множество рук гладило ее.
     - Пандора, Пандора, Пандора! - нараспев звучало отовсюду и сливалось с другим именем:
     - Азим!
     Перед ней танцевал молодой темнокожий мужчина, его белая шелковая рубашка взмокла от пота и прилипла к груди. В сияющих под низко нависающими темными бровями черных глазах горел вызов: “Я - твоя жертва! Богиня!” И вдруг среди оглушительного шума в мерцающем свете остались лишь его глаза, его лицо. Она заключила его в объятия, круша в нетерпении ребра, и глубоко вонзила зубы в его шею. Живой! Хлынувшая в нее кровь достигла сердца, заполнила его целиком и теплым потоком понеслась дальше, согревая холодное тело. Столь восхитительное ощущение, необыкновенная страсть, вновь обретаемое желание неподвластны памяти! Смерть потрясла ее, лишила возможности дышать, проникла в мозг. Ничего не видя вокруг себя, она застонала. И вдруг взор ее прояснился и стал необыкновенно острым. Мраморные колонны словно ожили и задышали. Она бросила тело и схватила другого - молодого, обнаженного до пояса, изможденного мужчину; сила, исходящая от этого стоящего на пороге смерти человека, сводила ее с ума.
     Она насыщалась, сломав его нежную шею, и чувствовала, как увеличивается ее сердце, как кровь растекается даже по самой поверхности кожи. Прежде чем закрылись ее глаза, она успела увидеть цвет собственных рук, человеческих рук, смерть медлила, сопротивлялась и в конце концов отступила, сопровождаемая тускнеющим светом и грохотом. Жизнь!
     - Пандора! Пандора! Пандора!
     Господи, неужели нет справедливости, неужели не будет этому конца?
     Она стояла, покачиваясь взад и вперед, а перед ней мелькали в танце настороженные и мрачные человеческие лица. Кипевшая внутри ее кровь проникала в каждую ткань, в каждую клетку плоти. Она увидела свою третью жертву - юноша буквально набросился на нее, обвивая изящными конечностями: ах, какие мягкие волосы, как нежен пушок на руках, как легки его хрупкие кости... Такое впечатление, что настоящая здесь она, а все остальные - не более чем плод воображения.
     Она наполовину оторвала ему голову, пристально всмотрелась в белые кости сломанного позвоночника, а затем одним глотком выпила смерть - кровавый фонтан, яростно забивший из разорванной артерии. Но сердце, все еще бьющееся сердце - она должна увидеть его, ощутить его вкус. Перебросив тело на правую руку так, что затрещали кости, она левой рукой раздавила грудную клетку и, раздвигая ребра, проникла в горячую кровоточащую полость, чтобы вынуть из нее сердце.
     Оно было живым, во всяком случае еще не умерло окончательно. Скользкое, блестящее, похожее на мокрый виноград. Она подняла его над головой и слегка сжала, позволяя живительному соку просачиваться сквозь пальцы и стекать прямо в ее открытый рот. Да, только это, во веки веков. Со всех сторон к ней бросились верующие:
     - Богиня! Богиня!
     Азим смотрел на нее с улыбкой. Но она не обращала на него внимания. Она пристально следила за тем, как последние капли крови покидают трепещущее сердце. Осталась лишь бесформенная масса, и она бросила ее на пол. Ее испачканные кровью руки сияли как живые. Кровь прилила к лицу, она ощущала ее теплое покалывание. На нее угрожающе хлынула волна воспоминаний, не поддающихся пониманию видений. Но она отбросила их от себя. На этот раз она не позволит себя поработить.
     Она потянулась к своему черному плащу. И тут же ощутила его на своих плечах, в то время как чьи-то теплые услужливые руки накрыли теплым шерстяным капюшоном ее волосы и укутали нижнюю часть липа. Не обращая внимания на доносящиеся со всех сторон разгоряченные голоса, произносящие ее имя, она повернулась и вышла, руками и ногами расталкивая преграждавших ей путь неистовых почитателей.
     Как восхитителен царящий во дворе холод! Она слегка откинула голову назад, вдыхая свежий воздух, приносимый сюда бродягой-ветром, который своими порывами еще ярче разжигал пламя костров, а затем стремительно уносил прочь горьковатый запах их дыма. Ясная луна красиво освещала видневшиеся за стенами заснеженные горные вершины.
     Она остановилась, прислушиваясь к ощущению крови внутри себя, и при мысли о том, что она до сих пор способна освежить ее и придать сил, испытала чувство безумного отчаяния и изумления. Охваченная печалью, она скорбно всмотрелась в окружающую храм застывшую бесплодную пустоту, в темное небо с плывущими по нему рваными облаками. Как случилось, что кровь придала ей мужества, как случилось, что она позволила ей на миг поверить в абсолютную правильность устройства вселенной? Все это лишь результат ужасного и непростительного преступного деяния.
     "Если разум не в силах отыскать смысл, то его найдут чувства. Столь жалкое и отвратительное создание, как ты, способно существовать только ради этого”.
     Стараясь не подпалить одежду, она приблизилась к одному из погребальных костров и протянула над ним руки, позволяя очистительному огню убрать с них последние следы крови и частички сердца. Жар пламени был ничтожен по сравнению с жаром крови в ее теле. Едва почувствовав слабейшую боль, свидетельствующую о происходящих изменениях, она отпрянула от костра и бросила взгляд на свою безупречно белую кожу.
     Она должна немедленно уйти отсюда. Ее переполняли гнев и негодование. Она нужна Мариусу. “Опасность!” Вновь до нее донесся сигнал тревоги, но на этот раз он был намного сильнее - кровь сделала ее более восприимчивой. Складывалось впечатление, что сигнал исходит не из одного источника. Скорее голос принадлежал сразу многим - неясный призыв, отзвук общего знания. Ей стало страшно.
     Она выбросила из головы все мысли, но навернувшиеся вдруг на глаза слезы затуманили зрение. Она осторожно подняла кверху кисти рук, только кисти. И начала взлетать. Бесшумно и стремительно, как сам ветер, и так же, как он, наверное, незаметно для смертных.
     Высоко над храмом ее тело вонзилось в тонкий слой клубящегося мягкого тумана. Ее поразило обилие света. Повсюду - сияющая белизна. А ниже - зубчатые каменные пики и ослепительно сияющий ледник, спускающийся к сумеречно темнеющим лесам и долине. Беспорядочно разбросанные скопления искрящихся огней принадлежали, видимо, городкам и селениям. Она готова была вечно наблюдать эту картину. Но через несколько секунд все скрылось за колышущимся туманом облаков. И она осталась наедине со звездами.
     Словно принимая в свое сообщество, ее со всех сторон окружили суровые и равнодушные сверкающие звезды. Но ведь звезды ни в ком и ни в чем не нуждаются. Ее охватил ужас. А следом - глубокая печаль, однако не лишенная радости. Хватит борьбы. Хватит горя.
     Она обвела взглядом роскошное скопление созвездий, замедлила скорость своего подъема и простерла руки к западу.
     Она опережает рассвет на девять часов. И она начала свое путешествие в противоположную от него сторону, вместе с ночью, прокладывающей себе путь на другой конец света.

4

ИСТОРИЯ ДЭНИЕЛА, ПРИСПЕШНИКА ДЬЯВОЛА, ИЛИ МОЛОДОГО ЧЕЛОВЕКА ИЗ “ИНТЕРВЬЮ С ВАМПИРОМ”

     Мы ждем и верим, что однажды
     К нам тени спустятся с Небес,
     Примчатся в черных лимузинах.
     Но кто они?
     Роза знает ответ,
     Но языка не имеет и не может сказать.
     Смертная часть меня разражается смехом
     Видеть и понимать - очень разные вещи
     И если дух наркотика на свете существует,
     Быть может, это тот,
     Кого мы ангелом зовем?
     Стэн Райс
     "С небес”

     Он был высок, худощав и молод, с пепельными волосами и фиалкового цвета глазами. Грязно-серый спортивный джемпер и джинсы не спасали его от ледяного ветра, и сейчас, в пять часов вечера, шагая по Мичиган-авеню, он продрог до костей.
     Его звали Дэниел Моллой. Ему было тридцать два года, хотя благодаря юному выражению лица выглядел он значительно моложе и скорее походил на вечного студента, чем на взрослого мужчину.
     - Арман, ты мне нужен. Арман. Этот концерт состоится завтра ночью. Что-то ужасное должно случиться, что-то ужасное... - на ходу бормотал он.
     Его мучил голод. С тех пор как ему удалось последний раз перекусить, прошло уже тридцать шесть часов. В маленьком грязном номере отеля холодильник был пуст, и к тому же сегодня утром его вообще вышвырнули на улицу, потому что он не заплатил по счету. Невозможно помнить обо всем сразу.
     И тут ему вспомнился сон, который посещал его каждую ночь, стоило только закрыть глаза, - и ощущение голода как рукой сняло.
     Во сне он видел близнецов. Он видел лежащее перед ними обугленное женское тело с опаленными волосами и потрескавшейся кожей. Рядом с телом на блюде блестело ее сердце, похожее на какой-то вздувшийся плод. Мозг на втором блюде выглядел именно так, как выглядят жареные мозги.
     Арман знает о нем, он должен знать. Потому что это отнюдь не обычный сон. Он явно каким-то образом связан с Лестатом. И Арман обязательно скоро придет.
     Господи, он совсем ослаб и едва не обезумел. Нужно хотя бы выпить. Но вместо денег в кармане лежит лишь старый измятый чек - гонорар за книгу “Интервью с вампиром”, которую он “написал” под псевдонимом больше двенадцати лет назад.
     Это был совершенно другой мир. Тогда он, молодой репортер, болтался с магнитофоном по барам всего мира и пытался выведать хоть крупицу правды у их ночных обитателей - тех, кто оказался выброшенным за борт жизни. И вот однажды ночью в Сан-Франциско он нашел потрясающий объект для исследования. И свет обычной жизни внезапно померк навсегда.
     Теперь он - существо пропащее. Под низким октябрьским вечерним небом он стремительно мчится куда-то по Чикаго. В прошлое воскресенье он был в Париже, а еще раньше, в пятницу, - в Эдинбурге. Перед Эдинбургом он был в Стокгольме, а где до того - уже и не помнил. Чек настиг его в Вене, но когда именно это произошло, он вспомнить не мог.
     И повсюду прохожие в испуге отшатывались от него. В автобиографии Вампира Лестата есть прекрасное определение: “Один из тех утомительных смертных, кому довелось видеть духов...” Это о нем!
     Где же эта книга, “Вампир Лестат”? Понятно, кто-то стащил ее сегодня днем со скамейки в парке, пока Дэниел спал. Ладно. Дэниел и сам ее украл и успел прочитать уже три раза.
     Хотя... Если бы книга осталась у него, он мог бы ее продать, и кто знает, может, хватило бы денег на стаканчик бренди, чтобы согреться. А сколько он в данный момент стоит, голодный замерзший бродяга, шаркающей походкой бредущий по Мичиган-авеню, исполненный ненависти к ветру, пронизывающему его до костей сквозь рваную грязную одежду? Десять миллионов? Сто миллионов'' Никакого понятия. Это должен знать Арман.
     "Тебе нужны деньги, Дэниел? Я достану тебе денег Это проще, чем ты думаешь”.
     Арман ждал его в тысяче миль к югу на их собственном острове, на острове, принадлежащем на самом деле одному Дэниелу. И если бы только у него был сейчас четвертак, всего лишь четвертак, он бросил бы его в телефон-автомат и сказал Арману, что хочет домой. За ним бы спустились прямо с неба. Они всегда так делали. Прилетали либо на большом самолете, где имелась даже обитая бархатом спальня, либо на маленьком, с низким потолком и кожаными креслами. Согласится ли хоть один человек на этой улице одолжить ему четвертак в обмен на доставку самолетом прямо в Майами? Возможно, и нет.
     "Ну скорее же, Арман! Завтра вечером, когда Лестат выйдет на сцену, я хочу быть в безопасности рядом с тобой”.
     Кто обналичит ему чек? Никто. Уже семь часов, и большинство шикарных магазинов на Мичиган-авеню закрыто, а удостоверения личности у него нет, потому что позавчера его бумажник таинственным образом исчез. Как унылы эти серые зимние сумерки, когда небо затянуто низкими свинцовыми тучами. Даже магазины со своими массивными гранитными или мраморными фасадами, за которыми, словно археологические находки под музейным стеклом, сверкают дорогие вещи, выглядят непривычно мрачными. Ветер вдруг резко усилился, и с неба упали первые капли дождя. Он пригнул голову и сунул руки в карманы, чтобы хоть немного согреться.
     На самом деле ему было наплевать на чек. Он не представлял себе, как будет нажимать на кнопки телефона-автомата. Все здесь, включая леденящий холод, казалось ему каким-то ненастоящим. Реальным казался только сон - и еще ощущение надвигающейся опасности, каким-то образом спровоцированной Вампиром Лестатом и не поддающейся теперь даже его контролю.
     В случае нужды пропитание можно найти и на помойке, спать тоже можно где угодно, пусть даже в парке. Все это ерунда. Но если он снова ляжет спать на улице, то просто замерзнет. И кроме того, вновь вернется этот сон.
     Теперь сон приходил к нему всякий раз, как он закрывал глаза. И с каждым разом он становился все дольше и подробнее. Рыжеволосые близнецы были так нежны и прекрасны. Он не желал слушать, как они кричат.
     В первую ночь в отеле он не придал сну никакого значения. Бессмыслица. Он вновь стал читать автобиографию Лестата, время от времени поглядывая на экран маленького черно-белого телевизора, вполне соответствовавшего окружающему его убожеству. Там без конца крутили видеофильмы и клипы Лестата.
     Ему импонировала дерзость Лестата, хотя, если честно, замаскироваться под рок-звезду проще простого. Обжигающий взгляд, сильное, но при этом стройное тело, интригующая улыбка - вот, собственно, и все. И никто уже не поймет. Или все-таки поймет? Он никогда не присматривался к Лестату.
     Но он, безусловно, был экспертом во всем, что касалось Армана. Он тщательно изучил каждую деталь его вечно юного облика. Какое потрясающее удовольствие доставили ему посвященные Арману страницы в книге Лестата! И все же, читая их, он не мог не задаваться вопросом: а привели ли в бешенство самого Армана ядовитые оскорбления и благоговейные рассуждения Лестата?
     Онемев от восторга, Дэниел смотрел по MTV клип, где Арман выступал в роли главы общества старых вампиров, проводящего демонические ритуалы в недрах парижского кладбища, до тех пор пока Вампир Лестат, бунтарь восемнадцатого века, не разрушил древние обычаи.
     Арман, скорее всего, ненавидел этот клип, потому что в отличие от сочувственного повествования Лестата здесь его история была выставлена напоказ при помощи примитивных веселеньких картинок. А ведь речь идет об Армяне, который отказывался даже говорить о бессмертных и который неустанно изучающе вглядывался во всех, кто его окружал. Но не может быть, чтобы он не знал об этом.
     И все это сделано на потеху толпы, словно бульварное издание отчета антрополога, продающего сокровенные тайны какого-либо племени ради места в списке бестселлеров.
     Так пусть демонические боги сражаются между собой. Этот смертный побывал на вершине горы, где они скрестили мечи. И вернулся. Его отвергли.
     На следующую ночь сон повторился, явственный, как галлюцинация. Он был уверен, что сам не мог вообразить ничего подобного. Он никогда не видел ни таких людей, ни таких примитивных украшений из дерева и кости.
     Сон вернулся еще через три ночи. Перед этим он уже, наверное, раз в пятнадцатый смотрел клип Лестата, на этот раз о древних недвижимых египтянах - Отце и Матери вампиров, о Тех, Кого Следует Оберегать:

     Акаша, Энкил,
     Мы - ваши дети,
     Но что вы нам даете?
     Неужели ваше безмолвие
     Стало лучшим даром, чем истина?

     А потом Дэниелу приснился сон. И на этот раз близнецы собирались приступить к пиршеству. Они должны будут поделить то, что лежит на глиняных блюдах. Одной достанется мозг, другой - сердце.
     Он проснулся с ощущением тревоги и страха. Что-то должно произойти, всех нас ждет нечто ужасное... Именно тогда он впервые подумал, что это как-то связано с Лестатом. И хотел было немедленно броситься к телефону. В Майами тогда было четыре утра. Черт побери, ну почему он не позвонил?! Арман наверняка сидел в тот момент на террасе виллы, наблюдая за неустанным движением белых яхт, курсирующих между берегом и островом Ночи.
     "Алло, Дэниел? - О, этот завораживающе чувственный голос. - успокойся, Дэниел, и скажи мне, где ты сейчас находишься”.
     Но Дэниел не позвонил. Вот уже шесть месяцев, как он покинул остров Ночи, и на этот раз, полагал он, навеки. Он раз и навсегда отрекся от мира ковров, лимузинов и частных самолетов, от погребков с редчайшими винами, от гардеробов с роскошной, сшитой по последней моде одеждой, от неслышного и в то же время подавляющего присутствия своего бессмертного любовника, который дарил ему все, что только можно пожелать.
     Но сейчас очень холодно, а у него нет ни комнаты, ни денег, и ему страшно.
     "Ты же знаешь, где я, ты, демон! Ты знаешь, что сделал Лестат! И знаешь, что я хочу вернуться домой”.
     И каков в этом случае мог быть ответ Армана?
     "Но я не знаю, Дэниел. Я слушаю. Я стараюсь узнать. Ведь я не Господь Бог, Дэниел”.
     Не имеет значения - ты просто приди, Арман. Приди. В Чикаго темно и холодно. А завтра вечером в Сан-Франциско Вампир Лестат будет исполнять на сцене свои песни. И произойдет что-то плохое. Этот смертный знает что говорит.
     Не замедляя шага, Дэниел сунул руку за воротник своего мешковатого свитера и коснулся тяжелого золотого медальона, с которым никогда не расставался. Арман называл его амулетом - ему всегда была свойственна непреодолимая тяга к театральности, хотя сам он отказывался это признать. Внутри медальона находился крошечный флакончик с кровью Армана.
     Интересно, а если бы он никогда не пил из этой чаши, явился бы ему этот сон, это видение, это предзнаменование гибели?
     На него стали оборачиваться прохожие - наверное, он опять разговаривает сам с собой. Порыв ветра заставил его громко вздохнуть. Впервые за все эти годы у него возникло искушение вскрыть медальон и флакон и ощутить на языке обжигающий вкус крови.
     "Приди ко мне, Арман!”
     Сон, пришедший к нему сегодня в полдень, оказался самым тревожным из всех.
     Он сидел на скамейке в небольшом парке возле Уотер-тауэр. Раскрыв оставленную кем-то газету, он увидел объявление: “ЗАВТРА ВЕЧЕРОМ В САН-ФРАНЦИСКО СОСТОИТСЯ КОНЦЕРТ ВАМПИРА ЛЕСТАТА”. Кабельные телеканалы будут транслировать концерт в десять часов по чикагскому времени. Как хорошо тем, кто живет в доме, может платить за квартиру и электричество. Как же ему хочется побывать на этом концерте, получить истинное наслаждение при виде того, как Лестат всех удивит! Ему стало вдруг очень холодно, и он затрясся в сильнейшем ознобе.
     А что, если Арману ничего не известно? Но в витринах музыкальных магазинов на острове Ночи наверняка выставлены пластинки Вампира Лестата. Его пленительные, гипнотические песни непременно звучат во всех элегантных салонах и фойе.
     В какой-то момент Дэниелу даже пришло в голову отправиться в Калифорнию самостоятельно. Конечно, он сможет каким-нибудь чудом забрать из отеля свой паспорт и пойти с ним в банк. Богатый, ах, какой же он богатый, этот бедный смертный мальчик...
     Но о столь решительном поступке и думать нечего. Теплые лучи солнца согрели его лицо и плечи, и он поудобнее устроился на скамейке, подложив под голову свернутую газету.
     И вновь пришел сон, поджидавший его все это время-
     Полдень в стране близнецов: солнечный свет заливает поляну. В царящей вокруг тишине слышится только пение птиц.
     Близнецы неподвижно стоят в пыли, на коленях. Женщины очень бледны, у них зеленые глаза и длинные, вьющиеся медно-рыжие волосы. На них красивые одежды: белые полотняные платья прибыли из далекой Ниневия, где жители деревни купили их на рынке, чтобы умилостивить могущественных ведьм, которым подчиняются даже духи.
     Погребальное пиршество готово. С печи сняты и отложены в сторону глиняные кирпичи, и горячее, дымящееся тело, из-под потрескавшейся кожи которого сочится желтая жидкость, покоится на каменной плите. Почерневшее обнаженное существо, прикрытое только спекшимися листьями. Зрелище привело Дэниела в ужас.
     Но никого из присутствующих оно не ужасало - ни самих близнецов, ни жителей деревни, опустившихся на колени в ожидании начала пиршества.
     Это пиршество было и правом и обязанностью близнецов. Обугленное тело на каменной плите принадлежало их матери. Человеческое должно остаться с людьми. Возможно, трапеза продлится целые сутки, но все будут наблюдать за ней до самого конца.
     И вот по окружившей поляну толпе пробегает волна возбуждения. Одна из сестер поднимает блюдо, на котором лежат мозг и глаза, а другая кивает головой и берет блюдо с сердцем.
     Итак, раздел состоялся. Раздается барабанная дробь, однако самого барабанщика Дэниел не видит.
     Медленный, очень четкий и жесткий ритм.
     "И да начнется пир!..”
     Но вдруг раздается крик - Дэниел ожидал, что именно так и случится. “Остановите солдат!” Но он не в силах что-либо сделать. Именно так все это где-то произошло - теперь он в этом совершенно уверен. Это не сон, это видение. И он там не присутствует. Солдаты выскакивают на поляну, деревенские жители бросаются врассыпную, близнецы ставят блюда и пытаются прикрыть своими телами дымящееся угощение. Это походит на всеобщее сумасшествие.
     Солдаты с удивительной легкостью отрывают их от камня и поднимают плиту - тело падает, рассыпаясь на части, - а сердце и мозг швыряют в пыль. Близнецы пронзительно кричат, их вопль повторяется снова и снова...
     Отовсюду доносятся крики крестьян, солдаты убивают их прямо на бегу. Горные тропы усеяны мертвыми 11 умирающими. Упавшие с блюда глаза матери вместе с мозгом и сердцем втоптаны в грязь.
     Одна из сестер, с заломленными за спину руками, взывает к духам о мщении. И они откликаются, они действительно приходят. Поднимается вихрь. Но этого недостаточно.
     Только бы все это наконец закончилось. Но Дэниел не может проснуться.
     Безмолвие. В воздухе полно дыма. Там, где веками жили эти люди, не осталось ничего. Глиняные кирпичи разбросаны в беспорядке, глиняные горшки разбиты, все, что могло сгореть, сгорело. Мухи слетаются к лежащим на земле телам младенцев с перерезанным горлом. Никто не предаст огню эти трупы, никто не поглотит их плоть. Этот ритуал вместе со всеми его силами и тайнами навсегда исчезнет из жизни людей. Приближаются шакалы. Солдаты уже ушли. Где же близнецы? Он слышит их плач, но нигде не может их найти. Над узкой извилистой дорогой, пересекающей долину и уходящей в сторону пустыни, разражается невиданной силы гроза. Духи вызывают гром. Духи проливают дождь.
     Глаза его широко распахиваются. Чикаго, Мичиган-авеню, полдень. Сон исчез, как будто выключили свет. Он сидит, дрожащий, обливающийся потом.
     Неподалеку работает радиоприемник. Завораживающий, скорбный голос Лестата поет о Тех, Кого Следует Оберегать:

     Мать и Отец,
     Храните молчание,
     Храните свои тайны,
     Но те, кто еще способен,
     Пойте со мной эту песню.

     Сыновья и дочери - Дети Тьмы,
     Возвысьте свой голос
     И пойте хором,
     И да услышат нас Небеса.

     Собирайтесь все вместе,
     Братья и сестры,
     И приходите ко мне.

     Он поднялся и пошел. В Уотер-тауэр, так похожий на остров Ночи с его необъятными магазинами, нескончаемой музыкой, обилием огней и сияющими стеклами витрин.
     Сейчас уже почти восемь, а он все идет и идет, чтобы только не заснуть, сбежать от сна. Ему было совсем не до музыки и света. Как долго будет длиться этот сон в следующий раз? Суждено ли ему узнать, живы они или погибли? Мои красавицы, мои несчастные красавицы...
     Он остановился и на минуту повернулся спиной к витрине прислушиваясь к доносящемуся откуда-то издалека бою курантов, и тут заметил заляпанные грязью часы над прилавком дешевой забегаловки: так и есть, Лестат на Западном побережье уже поднялся. Интересно, кто с ним сейчас? Там ли Луи? И концерт... до него осталось чуть больше суток. Катастрофа! Арман, пожалуйста.
     Резкий порыв ветра заставил его отступить на несколько шагов, и его затрясло от холода. Руки заледенели. Кажется, никогда в своей жизни он еще так не замерзал Вместе с толпой он терпеливо пересек Мичиган-авеню возле светофора и остановился перед стеклянными витринами книжного магазина, увидев выставленную там книгу “Вампир Лестат”.
     Арман ее, конечно же, прочел, слово за словом проглотил в свойственной ему жуткой, просто кошмарной манере чтения: он безостановочно перелистывал страницу за страницей, сверкающим взглядом мгновенно схватывая текст, пока не добирался до конца книги; после этого он отбрасывал книгу в сторону. Как может создание, сияющее такой красотой, вызывать такое… как бы это сказать, отвращение, что ли? Нет, он вынужден признать, что никогда не испытывал отвращения к Арману Его неизменным чувством была скорее неутолимая и безнадежная страсть.
     Внутри теплого магазина молодая девушка взяла экземпляр книги Лестата и посмотрела в окно, пристально вглядываясь в стоящего на тротуаре Дэниела. Стекло перед ним запотело от дыхания.
     "Не волнуйся, милая, я богатый человек. Я мог бы купить этот магазин со всеми книгами и подарить тебе Я полновластный хозяин собственного острова, я приспешник дьявола, и он готов исполнить любое мое желание. Хочешь выйти и взять меня за руку?”
     На побережье Флориды давно стемнело. Остров Ночи уже заполонили толпы людей.
     С заходом солнца на каждом из пяти этажей устланного богатыми коврами особняка распахнули свои стеклянные двери магазины, рестораны и бары. Тихо загудели механизмы серебристых эскалаторов. Дэниел закрыл глаза, и перед его мысленным взором возникли стеклянные стены террас, с которых открывался вид на гавань. Он почти услышал грохот пляшущих струй фонтанов, увидел длинные узкие клумбы, на которых круглый год цвели нарциссы и тюльпаны, до него донеслась завораживающая музыка, звучащая словно биение сердца внутри всей этой красоты.
     А Арман... Наверное, он бродит сейчас по тускло освещенным комнатам виллы, в нескольких шагах от туристов и покупателей, но при этом надежно отрезанный от них стальными дверями и белыми стенами, - бродит по обширному пространству дворца с французскими окнами и широкими балконами, нависшими над светлым песком. Из уединенной, однако расположенной совсем недалеко от людской суеты просторной гостиной видны мерцающие береговые огни Майами.
     А может быть, он вышел через одну из замаскированных в стенах дверей прямо на галерею для публики. “Жить и дышать среди смертных” - именно так он называл эти прогулки в стенах совершенно безопасной и изолированной от мира вселенной, созданной им вместе с Дэниелом. Как же Арман любит теплые бризы Мексиканского залива и вечную весну, царящую на острове Ночи!
     Огни будут гореть до самого рассвета.
     "Пришли за мной кого-нибудь, Арман! Ты мне нужен! Признайся, ведь ты же сам хочешь, чтобы я вернулся домой!”
     Нечто подобное происходило и раньше, причем неоднократно. И никоим образом не было связано ни со Странными снами, ни с возвращением Лестата, рычащего с экранов и кассет, словно Люцифер.
     Обычно, когда Дэниел, испытывая потребность в смене обстановки, переезжал из города в город и бродил по улицам Нью-Йорка, Чикаго или Нового Орлеана, в течение нескольких месяцев все шло нормально. И вдруг происходил полный разлад. В какой-то момент он осознавал, что вот уже целых пять часов не встает с кресла. Или внезапно, охваченный страхом, просыпался в несвежей, вонючей постели, не в силах вспомнить даже название города, в котором находится или в котором был несколько дней назад. И тогда за ним приезжала машина, а чуть позже самолет уносил его домой.
     И разве не Арман стоял за всем этим? Разве не он каким-то образом провоцировал такие периоды умопомрачения у Дэниела? Разве не Арман с помощью черной магии искушал все источники удовольствия и буквально выбивал у него почву из-под ног? А ведь дело доходило до того, что при виде знакомого лица шофера, везущего его в аэропорт, - человека, которою не шокировали ни выходки Дэниела, ни его небритое лицо, ни грязная одежда, - он приходил едва ли не в восторг?
     Но каждый раз, когда Дэниел оказывался в конце концов на острове Ночи, Арман все отрицал.
     - Ты вернулся ко мне, потому что сам этого хотел, - как ни в чем не бывало говорил Арман, и его сияющее лицо оставалось при этом невозмутимым, а глаза излучали любовь. - Теперь у тебя нет ничего, Дэниел, только я. И это тебе известно. За пределами этого острова тебя ждет безумие.
     - Старая песня, - неизменно отвечал Дэниел. Но вокруг царила такая роскошь, что голова шла кругом: мягкие постели, музыка, стакан вина в руке... В комнатах всегда полно цветов, любимые блюда подают на серебряных подносах.
     Полулежа в огромном черном обитом бархатом кресле, Арман смотрел телевизор: новости, фильмы, кассеты *. записью стихов в собственном исполнении, идиотские комедии, драмы, мюзиклы, немое кино - он походил на Ганимеда в белых брюках и белой шелковой рубашке.
     - Входи, Дэниел, садись. Вот уж не ожидал, что ты так скоро вернешься.
     - Сукин ты сын, - отвечал Дэниел. - Ведь это ты хотел моего возвращения, ты призывал меня. Я не мог ни есть, ни спать, только и делал, что думал о тебе. Это твоих рук дело.
     Арман улыбался, иногда даже смеялся. Звучный, богатый оттенками смех Армана всегда красноречиво свидетельствовал о его признательности и в то же время о том, что он относится к ситуации с юмором. Когда он смеялся, его вполне можно было принять за смертного.
     - Успокойся, Дэниел. У тебя чересчур сильно бьется сердце. Это меня пугает. - Едва заметная морщинка на гладком лбе, исполненный сочувствия голос. - Скажи мне, чего ты хочешь, Дэниел, и я дам это тебе. Почему ты все время убегаешь?
     - Врешь, ублюдок! Признайся, что я тебе нужен. Ведь ты будешь мучить меня до конца жизни, а потом с интересом наблюдать, как я умираю! Разве не так? Луи был совершенно прав, когда говорил, что смертные рабы для тебя ничего не значат, что тебя занимает только их смерть! Я буду умирать, а ты в это время - следить за тем, как изменяется цвет моего лица.
     - Это Луи так говорит, - терпеливо отвечал Арман. - И будь добр, не приводи мне больше цитаты из этой книги. Я скорее умру сам, чем увижу мертвым тебя, Дэниел.
     - Так дай же мне его - будь ты проклят! - дай мне бессмертие, до которого уже рукой подать!
     - Нет, Дэниел, я скорее умру, чем совершу с тобой такое.
     Но даже если и не Арман был причиной тех приступов безумия, которые заставляли Дэниела возвращаться домой, он, несомненно, всегда знал, где находится Дэниел. Он мог услышать его зов. Иначе и быть не могло, ведь их связывала кровь - драгоценные капли обжигающей сверхъестественной крови. Их оказалось достаточно лишь для того, чтобы пробудить в Дэниеле мечты и жажду вечности, заставить цветы на обоях петь и танцевать. Как бы то ни было, Дэниел был уверен, что Арман может найти его в любой момент.

***

     В первые годы, еще до обмена кровью, Арман преследовал Дэниела с хитростью гарпии. Не было на земле места, где Дэниел мог бы спрятаться.
     Исполненным кошмара и в то же время чрезвычайно заманчивым было начало их общения в Новом Орлеане, когда двенадцать лет назад Дэниел вошел в полуразрушенный старый дом в Садовом квартале и сразу же понял, что это тайное убежище вампира Лестата.
     Десятью днями раньше он сбежал из Сан-Франциско, еще не успев прийти в себя, после того как получил окончательное подтверждение правдивости страшной исповеди вампира Луи в данном им интервью. Неожиданно схватив его, Луи продемонстрировал свои сверхъестественные способности и опустошил Дэниела почти до смерти. Следы укуса исчезли, но воспоминание о нем едва не свело Дэниела с ума. В лихорадке, иногда даже в бреду, он преодолевал всего лишь по несколько сотен миль в день. В дешевых придорожных мотелях, где он с трудом заставлял себя хоть немного перекусить, Дэниел постепенно переписал пленки с интервью, одну за другой отсылая копии своему нью-йоркскому издателю; так что задолго до того, как он появился у ворот дома Лестата, книга уже была в работе.
     Но публикация книги отошла для него на второй план - как событие, связанное с ценностями далекою скрывающегося в тумане мира.
     Он просто обязан был найти вампира Лестата. Ему необходимо было откопать бессмертного создателя Лун, который по-прежнему существует где-то в этом сыром, декадентском и прекрасном старом городе и, возможно, ждет его, Дэниела, ждет, когда он разбудит его и вернет в тот век, который привел его в ужас и заставил уйти под землю.
     Луи, конечно же, добивался именно этого. А иначе зачем стал бы он давать смертному посланнику столько подсказок относительно местонахождения Лестата? Некоторые детали, однако, сбивали его с толку. Интересно, Луи намеренно допустил эти неточности? Впрочем, теперь это уже не важно. Просмотрев регистрационные книги, Дэниел выяснил номер дома, а также кто и на каком основании является его собственником; имя владельца говорило о многом: Лестат де Лионкур.
     Железные ворота даже не были заперты; Дэниел буквально прорубил себе путь через заросший сад и без труда сломал ржавый замок на входной двери.
     С собой у него был только карманный фонарик. Однако сквозь дубовые ветки пробивался белый свет ясной и полной луны. Он увидел бесчисленное множество томов, сложенных вдоль стен от пола до потолка, - такое впечатление, что перегородки между комнатами были построены из книг. Человек не смог бы действовать столь одержимо и методично. Дойдя до спальни наверху, он опустился на колени и в толстом слое пыли поверх полусгнившего ковра на полу нашел золотые карманные часы, на которых было выгравировано имя: “Лестат”.
     О, этот восхитительный до дрожи миг - мгновение, когда маятник наконец качнулся и на смену все возрастающему безумию пришла новая страсть! Теперь, убедившись в реальности существования этих ужасных и смертоносных созданий с бледной кожей, он будет разыскивать их по всему свету.
     К чему он стремился в те первые недели? Надеялся стать обладателем удивительных секретов бытия? Но разве могло такого рода знание принести хоть какую-то пользу тому, чье существование уже преисполнено разочарования? Нет, он хотел навеки отказаться от всего, что когда-то любил. Его манил к себе жестокий и чувственный мир Луи.
     Зло. Теперь он навсегда избавился от страха.
     Возможно, чувства его были сродни тем, которые испытывает заблудившийся в джунглях исследователь, после многодневных скитаний вдруг увидевший перед собой увитые лианами стены легендарного храма, резьба и надписи на которых скрыты под слоем паутины. Его не волнует тот факт, что он может погибнуть и не успеет поведать миру о своей находке, - он своими глазами узрел истину, и только это имеет значение.
     Если бы только он мог приоткрыть дверь чуть пошире, увидеть все величие этого мира! Если бы только ему позволили туда войти! Может быть, ему просто хотелось жить вечно. Кто посмеет винить его за это?
     В разбитые окна полуразрушенного старого дома Лестата заглядывали ветки шиповника, от некогда удобной кровати с пологом остался один лишь остов, и все же здесь, в этих стенах, он чувствовал себя в безопасности
     Он сумел приблизиться к ним, оказался совсем рядом с их драгоценной Тьмой, с их чудесным всепоглощающим мраком. Царящая здесь атмосфера безнадежности, заплесневелые резные кресла, еще сохранившие фрагменты резьбы и бархатной обивки, даже черви, доедавшие остатки ковра, - все приводило его в восторг.
     Но главное - его находка! Поистине неоценимая реликвия - блестящие золотые часы с именем бессмертного!
     Чуть погодя он открыл гардероб: черные сюртуки рассыпались от малейшего прикосновения, стоящие на кедровых полках ботинки ссохлись и утратили форму.
     Но ты же здесь, Лестат! Он достал из сумки магнитофон, вставил первую кассету, и в темной комнате тихо зазвучал голос Луи. Шли часы, одна кассета сменяла другую...
     Перед самым рассветом в доме кто-то появился, и Дэниел понял, что эта встреча предначертана ему судьбой. Лунный свет упал на совсем юное лицо, на каштановые волосы. Земля под ногами качнулась, и все вокруг окутал мрак. Последним его словом было с трудом произнесенное имя: “Арман”.
     Он должен был тогда умереть. Так по чьей же прихоти он выжил?
     Он очнулся в темном и сыром подземелье. Со стен капала вода. Двигаясь на ощупь в кромешной тьме, он обнаружил заложенное кирпичом окно и запертую стальную дверь.
     Утешением ему могло послужить лишь то, что он нашел еще одного бога из тайного пантеона - Армана, старейшего из упомянутых Луи бессмертных; Армана, главу общины парижского Театра вампиров в девятнадцатом веке, того, кто поведал Луи страшную тайну: “О нашем происхождении ничего не известно”. - Похоже, Дэниел пролежал в этой тюрьме три дня и три ночи. Точно сказать невозможно. Он находился на грани жизни и смерти, его тошнило от запаха собственной мочи, насекомые сводили с ума. Тем не менее он был охвачен благоговейным трепетом. Наконец-то он приблизился к тем волнующим воображение тайнам Тьмы, которые открыл ему Луи. То приходя в себя, то снова теряя сознание, он грезил о Луи: вот они с Луи беседуют в грязной комнатушке в Сан-Франциско - “всегда существовали такие, как мы, всегда”, - а вот Луи обнимает его, и в тот момент, когда Дэниел видит его клыки, зеленые глаза вампира темнеют.
     На четвертую ночь Дэниел проснулся и понял, что он уже не один - кто-то или что-то находится совсем рядом. Дверь открыта, и за ней виден коридор. Слышалось журчание воды, как будто в подземной сточной трубе. Постепенно глаза привыкли к грязно-зеленоватому свету, проникавшему через дверь, и он увидел, что кто-то с очень белой кожей стоит, прислонившись к стене.
     Безукоризненно сшитый черный костюм, накрахмаленная белая рубашка - выглядел он вполне современно. Каштановые волосы коротко подстрижены, блеск ногтей заметен даже в этой полутьме. Словно покойник в гробу - стерильный, безупречно подготовленный
     Голос его звучал тихо, и в нем слышался едва заметный акцент, но не европейский, а более резкий и одно временно более мягкий. Возможно, арабский или греческий, во всяком случае похожий на них. Он говорил медленно, и в тоне его не было и тени гнева:
     - Убирайся. Забирай свои кассеты. Они лежат возле тебя. Я знаю о твоей книге. Никто ей не поверит. Немел ленно уходи и забирай свои вещи.
     "Значит, ты не убьешь меня? И не сделаешь одним из вас?”
     Даже думать об этом было глупо, но он не мог остановиться. Он видел эту силу своими глазами! Ни о какой хитрости или лжи и речи быть не могло! Он настолько ослабел от страха и голода, что заплакал вдруг как ребенок.
     - Сделать тебя одним из нас? - Акцент усилила, придав голосу нежную мелодичность. - А с какой стати? - Глаза его сузились. - Я не поступил бы так даже с теми, кого презираю, кого предпочел бы видеть горящими в адском огне. Так почему же я должен совершить это с таким наивным дураком, как ты?
     "Я этого хочу. Хочу жить вечно”. - Дэниел сел, потом медленно, с трудом поднялся на ноги, пытаясь лучше разглядеть Армана. В дальнем конце коридора тускло светилась лампочка. - “Я хочу быть с Луи и с тобой”.
     В ответ - тихий, слабый смешок. Но в нем звучит презрение.
     - Понимаю, почему он выбрал тебя для своих откровений. Ты наивен и красив. Но, знаешь, достаточно было бы и одной красоты. 
     Молчание.
     - У тебя необычный цвет глаз, почти фиолетовый. И в тебе удивительным образом сочетаются дерзость и в то же время подобострастие.
     "Сделай меня бессмертным! Подари мне вечность!”
     И вновь смешок, но на этот раз с оттенком печали. И вновь тишина, нарушаемая лишь отдаленным журчанием воды. Помещение приобрело очертания - грязная дыра, подвал какого-то здания. Неясный силуэт постепенно вырисовывался все отчетливее. Можно было даже увидеть слабый розоватый оттенок гладкой кожи.
     - Все, что он рассказал тебе, - правда. Но никто и никогда этому не поверит. А твое знание когда-нибудь доведет тебя до безумия. Так происходит всегда. Но пока еще ты не сумасшедший.
     "Нет, я не сумасшедший. Все происходит на самом деде. Ты - Арман, и мы с тобой беседуем”.
     - Все так. И мне представляется довольно занятным… занятным, что тебе известно мое имя и при этом ты все еще жив. Я никогда не открывал свое имя кому-либо из живых. - Арман заколебался. - Я не хочу тебя убивать. По крайней мере, сейчас.
     Дэниел испытал первый приступ страха. Если приглядеться к этим существам повнимательнее, становится понятно, кем они являются на самом деле. То же самое было и с Луи. Нет, они не живые люди, а всего лишь отвратительная их имитация. А этот - сияющий манекен в образе юноши!
     - Я намереваюсь выпустить тебя отсюда, - очень тихо, можно даже сказать учтиво, сказал Арман. - Я хочу последовать за тобой, буду наблюдать, следить за тем, куда ты пойдешь. И до тех пор пока ты будешь мне интересен, я тебя не убью. Может случиться и так, что я совершенно утрачу к тебе интерес и тоже не стану утруждать себя убийством. Такая вероятность всегда существует. Тебе остается только надеяться. Возможно, если тебе повезет, я потеряю твой след. Для меня, конечно, тоже существуют пределы. В твоем распоряжении весь мир, и к тому же ты можешь передвигаться при свете дня. А теперь убирайся. Беги! Я хочу посмотреть, что ты станешь делать, хочу понять, что ты собой представляешь.
     "А теперь убирайся. Беги!”
     Наутро он уже летел в Лиссабон, сжимая в кулаке часы Лестата. Но через две ночи в Мадриде, в городском автобусе, он обернулся и всего лишь в нескольких дюймах от себя увидел Армана. А неделю спустя, бросив взгляд в окно венского кафе, он вновь заметил Армана, следившего за ним с улицы. В Берлине Арман уселся рядом с ним в такси и уставился на него так пристально, что Дэниел не выдержал и, выскочив из машины прямо посреди проезжей части, бросился прочь.
     Однако через несколько месяцев на смену такого рода изматывающему безмолвному противостоянию пришли более активные действия.
     Однажды, проснувшись в номере пражского отеля, он обнаружил возле себя кипящего в неистовой ярости Армана.
     - Я требую, чтобы ты немедленно поговорил со мной! Просыпайся! Сейчас же! Я хочу, чтобы ты сопровождал меня и показал все, что есть в этом городе. Почему ты приехал именно сюда?
     Путешествуя поездом по Швейцарии, он вдруг увидел напротив Армана, наблюдающего за ним поверх поднятого воротника мехового пальто. Выхватив у него из рук книгу, Арман потребовал объяснить ему, о чем она, почему он ее читает и что означает рисунок на обложке.
     В Париже Арман каждую ночь упорно следовал за ним по бульварам и улочкам, время от времени донимая его вопросами о тех местах, где он бывал, и о том, чем он занимался. В Венеции он выглянул из своей комнаты в “Даниэли” и увидел, что Арман следит за ним из окна напротив.
     После этого Арман не появлялся в течение нескольких недель. Дэниел испытывал нечто среднее между ужасом и неясной надеждой и вновь засомневался в здравости своего рассудка. Но Арман ждал его в нью-йоркском аэропорту. А когда следующей ночью Дэниел вошел в ресторан бостонского отеля “Копли”, Арман ждал его там. Обед для него был уже заказан. Арман пригласил Дэниела за свой столик и поинтересовался, известно ли ему, что “Интервью с вампиром” уже в продаже?
     - Должен признаться, меня радует моя небольшая доля славы, - сказал Арман с безукоризненной вежливостью и недоброй улыбкой. - Однако твое нежелание стать известным меня озадачило. Ты не поставил свое имя как “автора”, и это означает, что ты либо слишком скромен, либо труслив. И тот и другой варианты для меня одинаково скучны.
     - Я не голоден, давай уйдем отсюда, - слабым голосом попросил Дэниел. Но тут на их столик потекла нескончаемая вереница блюд; все присутствующие смотрели на них во все глаза.
     - Я не знал, что именно ты предпочитаешь, - с восторженной улыбкой признался Арман. - Поэтому заказал все подряд.
     - Решил, что можешь свести меня с ума, да? - рявкнул Дэниел. - Нет, не можешь. Вот что тебе скажу. Каждая встреча с тобой еще раз убеждает меня в том, что я ничего не выдумал и пока еще в своем уме!
     И он начал есть, жадно, яростно: немного рыбы, немного говядины, немного телятины, немного сыра - всего понемногу, смешав все вместе, - какая разница! - а Арман наблюдал за ним, скрестив руки, и от восторга смеялся как мальчишка. Именно тогда Дэниел впервые услышал этот мягкий шелковистый смех. Такой соблазнительный! Он постарался напиться как можно быстрее.
     Их встречи становились все более продолжительными. Беседы, споры, безжалостные словесные баталии вошли в привычку. Однажды в Новом Орлеане Арман с воплем вытащил Дэниела из постели:
     - Телефон! Звони в Париж, сейчас же! Я хочу проверить, действительно ли смогу разговаривать с Парижем.
     - Черт побери, сам звони, - взорвался Дэниел. - Тебе уже пятьсот лет, а ты до сих пор не научился пользоваться телефоном? Прочти инструкцию. Ты кто - идиот бессмертный? Ничего подобного я делать не буду.
     Как же удивился тогда Арман!
     - Ладно, соединю я тебя с Парижем. Но счет оплатишь ты.
     - О чем разговор, - самым невинным тоном ответил Арман. Вытащив из кармана пачку стодолларовых купюр, он веером рассыпал их по кровати Дэниела.
     Встречаясь, они все чаще спорили на философские темы. В Риме, вытащив Дэниела из какого-то театра, Армен спросил, что он думает о сущности смерти. Живым должны быть известны такие вещи! Знает ли Дэниел, чего боится Арман?
     Но Дэниелу было наплевать. Давно перевалило за полночь, он устал, напился и крепко спал в театре, пока его не нашел Арман.
     - Я скажу тебе, чего я боюсь, - серьезно заговорил Арман, и голос его звучал напряженно. - Того, что после смерти наступает хаос, что начинается сон, от которого нельзя пробудиться. Представь, что ты впал в полубессознательное состояние и тщетно пытаешься вспомнить, кто ты сейчас и кем был прежде. Представь, что ты обречен на вечные напряженные поиски ясности, доступной лишь живым...
     Его слова испугали Дэниела. Все это звучало вполне правдоподобно. Ведь ходят же слухи о том, что медиумы беседуют с неосязаемыми, но могущественными призраками. Но сам он не знал. Откуда ему, черт возьми, знать? Может быть, за порогом смерти вообще ничего нет. Это приводило Армана в ужас, и он даже не пытался скрыть свои страдания.
     - Ты думаешь, что меня это не приводит в ужас? - пристально глядя на белолицее создание, спросил Дэниел. - Сколько лет мне еще осталось? Можешь ты определить это просто на взгляд? Скажи!
     Когда Арман разбудил его в Порт-о-Пренс, то пожелал поговорить о войне. Что все-таки думают о ней люди этого века? Знает ли Дэниел, что Арман был еще очень юным, когда все началось? Ему было семнадцать лет - совсем мало по тем временам, совсем мало. Семнадцатилетние мальчики двадцатого века в сущности взрослые люди - у них растут бороды и волосы на груди; и тем не менее их считают детьми. А тогда все было иначе. Будучи детьми, они работали как взрослые.
     Давайте, однако, не будем отклоняться от темы. Дело в том, что Арман понятия не имел о том, что чувствуют мужчины. Он никогда не был мужчиной. Конечно, он познал плотские наслаждения, это было в порядке вещей. В те времена никто не считал, что детям неведомы чувственные наслаждения. Но он практически не знал, что такое настоящая агрессия. Он убивал только потому, что такова была его природа вампира: кровь неотразима. Но почему мужчины находят неотразимой войну? Откуда возникает желание нападать с оружием на другое живое существо? Каковы истоки физической потребности к разрушению?
     В такие моменты Дэниел старался найти наилучший ответ: некоторые люди испытывают потребность в самоутверждении путем уничтожения других. Арман, без сомнения, знает об этом.
     - Знаю? Знаю? Да какое это имеет значение, если ты не в силах понять? - возбужденно спрашивал Арман, и акцент его при этом становился непривычно резким. - Если одно твое понимание не переходит в другое? Разве тебе не ясно, что именно этого мне и недостает.
     Когда он разыскал Дэниела во Франкфурте, речь зашла о природе истории, о невозможности написания последовательного изложения событий, которое по сути своей не было бы ложью. О том, что обобщения не способствуют установлению истины, и о том, что без них невозможно дальнейшее развитие знаний.
     Не всегда, однако, Арман встречался с ним в корыстных целях. Однажды в Англии на постоялом дворе он разбудил Дэниела и приказал ему немедленно уходить оттуда. Меньше чем через час здание сгорело.
     В другой раз, в Нью-Йорке, Арман заплатил за него залог и вытащил из тюрьмы, куда он угодил за пьянство и бродяжничество. Как всегда после плодотворной охоты, он выглядел вполне обыкновенным человеком - молодой адвокат в твидовом пиджаке и фланелевых брюках. Проводил Дэниела в отель “Карлайл”, чтобы тот проспался, и оставил ему полный чемодан одежды, а в кармане - набитый деньгами бумажник.
     После приблизительно полутора лет такою сумасшествия Дэниел в конце концов и сам начал задавать Арману множество вопросов: “Как на самом деле жили тогда в Венеции?”; “Посмотри этот фильм, действие которого происходит в восемнадцатом веке, и скажи, что в нем не правильно”.
     Но Арман отвечал на удивление неохотно.
     - Я не могу рассказать тебе о такого рода вещах, потому что мне не довелось испытать их на себе. Видишь ли, моя способность синтезировать знания весьма ограниченна; я сосредоточенно и глубоко рассматриваю каждый определенный момент. Какой была жизнь в Париже? Спроси меня, шел ли дождь в субботнюю ночь пятого июня тысяча семьсот девяносто третьего года. На этот вопрос я, возможно, смогу ответить.
     Но иногда он вдруг взахлеб начинал говорить об окружающих его вещах, о пугающе нарочитой чистоплотности нынешней эры, об ужасающем ускорении перемен.
     - Вот возьми, к примеру, изобретения, которые потрясли мир, но в течение всего лишь одного века стали бесполезными или устарели: пароход и железные дороги.
     А известно ли тебе, какое значение они имели после шести тысяч лет рабства на галерах и путешествий верхом? Теперь танцовщица покупает химический препарат, чтобы убить семя своих любовников, и доживает до семидесяти пяти лет в комнате, где полно приспособлений, охлаждающих воздух и полностью поглощающих пыль! Однако, несмотря на множество костюмированных фильмов и дешевых изданий исторических книг, которыми завалена любая аптека, публика не имеет достоверных сведений ни о чем; каждая общественно значимая проблема рассматривается с точки зрения “норм”, которых в действительности никогда не существовало, люди воображают, что их “лишили” роскоши и покоя, в то время как на самом деле никто и никогда не имел их в достаточном количестве.
     - Но какой была Венеция, когда ты там жил? Расскажи мне...
     - Что рассказать? Что она была грязной? Что она была прекрасной? Что одетые в лохмотья люди с гнилыми зубами и отвратительным запахом изо рта веселились во время публичных казней? Хочешь знать, в чем состоит главное отличие? В том, что в настоящее время люди страшно одиноки. Нет, ты выслушай меня. В те годы, когда я еще принадлежал к числу живых, мы жили по шесть-семь человек в комнате. Городские улицы заполняло море людей; а сейчас смятенные души наслаждаются в своих высотных домах роскошью и уединением и сквозь стекло телевизионных экранов взирают на далекий мир поцелуев и прикосновений. Непременно нужно было накопить такое огромное количество знаний и достичь нового уровня человеческого сознания, любопытствующего скептицизма, чтобы стать столь одинокими.
     Дэниел завороженно слушал и иногда даже пытался записывать высказывания Армана. И все же Арман по-прежнему пугал его. Дэниел постоянно переезжал с места на место.

***

     Он не мог точно сказать, сколько времени прошло до того момента, когда закончилось его бегство, однако забыть ту ночь совершенно невозможно.
     Вероятно, игра продолжалась уже года четыре. Дэниел провел спокойное лето на юге Италии и за все это долгое время ни разу не встретил своего знакомого демона.
     В дешевом отеле, стоявшем в полуквартале от развалин древних Помпеи, он читал, писал и пытался определить, как повлияла на него встреча со сверхъестественным и каким образом он может вернуть себе желания, мечты и способность к воображению. Бессмертие на этой земле возможно. В этом он не сомневался, но что в нем проку, если Дэниелу не суждено его обрести?
     Днем он бродил по открывшимся взору благодаря раскопкам разрушенным улицам древнеримского города. А в полнолуние прогуливался там в одиночестве и по ночам. Казалось, он вновь обрел душевное равновесие. Быть может, вскоре вернется и жизнь. Когда он растирал в пальцах зеленые листья, они пахли свежестью. Он смотрел на звезды и чувствовал скорее печаль, чем гнев и возмущение.
     Но бывали минуты, когда он просто сгорал от желания видеть Армана, словно тот был своего рода эликсиром, жизнь без которого невозможна. Ему недоставало темной энергии, поддерживавшей его на протяжении четырех лет. Во сне он часто видел рядом с собой Армана; он просыпался и рыдал как последний дурак. Наутро он грустил, но был спокоен.
     Потом Арман вернулся.
     Было поздно, часов, наверное, десять вечера, и небо, приобрело тот сверкающий темно-синий цвет, какой часто можно видеть в южной Италии. Дэниел одиноко прогуливался по длинной дороге, ведущей от Помпеи к Вилле Мистерий, надеясь, что охранники его не прогонят
     Когда он добрался до древнего строения, все вокруг словно застыло. Никакой охраны. Ни единой живой души. И вдруг перед самым входом в дом беззвучно возник Арман. Опять Арман.
     Он молча вышел из тени в поток лунного света - совсем еще мальчик в грязных джинсах и потертой джинсовой куртке; его рука легко скользнула, обнимая Дэниела за плечи, и он нежно поцеловал Дэниела в щеку. Как тепла его кожа, наполненная кровью очередной жертвы. Дэниелу показалось даже, что он ощущает ее запах, пропитавший Армана аромат жизни.
     - Хочешь зайти в этот дом? - прошептал Арман. Никакие запоры не могли стать ему преградой. Дэниел дрожал с головы до ног и был готов расплакаться. Ну почему все так? Почему, черт его побери, он так рад видеть его, прикасаться к нему?
     Они вошли в темные комнаты с низкими потолками. Ощущая на своей спине тяжесть руки Армана, Дэниел чувствовал странное успокоение. Ах да, интимная близость - так это, кажется, называется. Ты мой тайный...
     Тайный любовник.
     Да.
     Позже, когда они стояли рядом в разрушенной столовой с едва различимыми в темноте знаменитыми фресками, изображающими ритуальные бичевания, Дэниела вдруг осенило: “Так, значит, он не собирается меня убивать. Он не станет это делать. Он, конечно, не намеревается сделать меня таким же, как он, но и убивать не будет. Все закончится по-другому”.
     - Но как мог ты считать иначе? - прочитав его мысли, спросил Арман. - Я же люблю тебя. Если бы я не влюбился в тебя, то, разумеется, давно бы убил.
     Сквозь деревянные решетки в комнату проникал лунный свет. Великолепно выписанные фигуры словно ожили на темно-красном - цвета засохшей крови - фоне фресок.
     Дэниел пристально вгляделся в стоявшее перед ним существо, в того, кто выглядел как человек и разговаривал как человек, но при этом человеком не был. В его сознании произошел какой-то страшный сдвиг: он вдруг словно увидел перед собой гигантское насекомое, хищное и злобное чудовище, поглотившее миллионы человеческих жизней. И тем не менее он любил его. Любил его гладкую белую кожу и огромные темно-карие глаза. Он любил не того, кто внешне походил на нежного и чуткого юношу, а нечто отвратительное, ужасное, омерзительное и в то же время прекрасное. Он любил его так, как люди любят зло, потому что оно приводит их в восторг и заставляет трепетать их души. Вы только представьте себе: убивать таким образом, по своему желанию отбирать жизнь, вонзать зубы в любого и брать у него все, что он только может дать!
     Посмотрите на его одежду. Голубая хлопчатобумажная рубашка, джинсовая куртка с латунными пуговицами. Откуда у него все это? Конечно же, снял с жертвы. Словно содрал с нее, еще теплой, кожу. Неудивительно, что вещи по-прежнему пахнут потом и кровью, хотя на вид совершенно чистые. А волосы подстрижены так, будто и не собираются в ближайшие двадцать четыре часа вновь, как обычно, отрасти до плеч. Вот оно, зло. Вот она, иллюзия. “Вот кем я хочу стать, и вот почему я не в силах видеть его”.
     Губы Армана дрогнули в едва заметной нежной улыбке. Глаза его подернулись пеленой и закрылись. Он склонился над Дэниелом и прижался губами к его шее.
     И вновь Дэниел почувствовал, как его кожу пронзили острые зубы, - совсем как тогда, в комнатушке на Дивисадеро-стрит в Сан-Франциско, где он был с вампиром Луи. Он ощутил острую боль и пульсирующее тепло.
     - И все-таки ты меня убиваешь? - Он вдруг почувствовал слабость, жар и переполняющую его любовь. - Что ж, сделай это.
     Но Арман выпил лишь несколько капель. Он отпустил Дэниела и слегка надавил ему на плечи, заставляя опуститься на колени. Подняв глаза, Дэниел увидел, что из запястья Армана течет кровь. Вкус этой крови был равносилен электрошоку. Ему вдруг на мгновение показалось, что Помпеи наполнились шепотом и плачем; словно из древних времен до него донесся волнующий душу слабый отголосок давних смертей и страданий. Среди дыма и пепла погибают тысячи людей. Тысячи людей умирают вместе. Вместе. Дэниел теснее прильнул к Арману. Но крови больше не было. Остался лишь ее вкус на губах.
     - Теперь ты принадлежишь мне, красавчик, - сказал Арман.
     На следующее утро, проснувшись в номере отеля “Эксельсиор” в Риме, Дэниел знал, что впредь никогда не будет убегать от Армана. Тот пришел к нему меньше чем через час после захода солнца. Они отправляются в Лондон, машина ждет, чтобы отвезти их в аэропорт. Но у них есть еще время, чтобы вновь броситься в объятия друг друга и обменяться кровью.
     - Вот отсюда, из горла, - прошептал Арман, ладонью прижимая к себе голову Дэниела.
     Волнующая, приводящая в трепет беззвучная пульсация” Свет ламп усилился, стал ярче, залил всю комнату...
     Любовники. Итак, их отношения переросли в самозабвенный, всепоглощающий роман.
     - Ты будешь моим учителем, - сказал ему Арман. - Ты расскажешь мне все об этом веке. Я уже начал познавать тайны, ускользнувшие от моего внимания с самого начала. Если захочешь, ты будешь ложиться спать с восходом солнца, но ночи принадлежат мне.

***

     Они с головой погрузились в самую гущу жизни. В том, что касается притворства, Арман был поистине гением, каждый вечер он отправлялся на охоту пораньше, и куда бы они ни отправились, его всюду принимали за человека. Кожа его была горячей, с лица не сходило выражение страстного любопытства, объятия становились торопливыми и лихорадочными.
     Выдержать такой темп по силам только другому бессмертному. Дэниел клевал носом на симфонических концертах, в опере и на тысячах разных фильмов, которые заставлял его смотреть Арман. Потом были бесчисленные вечеринки, суматошные, шумные сборища от Челси до Мэйфейр, где Арман вел бесконечные политические и философские споры со студентами или светскими дамами - с любым, кто предоставлял ему хоть малейшую возможность для этого. Глаза его влажнели от возбуждения, голос терял сверхъестественное звучание и обретал вполне человеческую тональность, ничем не отличавшуюся от манеры говорить, свойственной прочим присутствующим.
     Его завораживала любая одежда, но не красотой, а тем значением, которое он ей приписывал. Он носил джинсы и джемперы, как Дэниел; он надевал на себя свитеры, связанные из толстых ниток, рабочие башмаки, кожаные ветровки и сдвинутые на макушку очки с зеркальными стеклами. Иногда ему вдруг приходило в голову нарядиться в безупречно сшитый парадный костюм, смокинг или фрак с белым галстуком-бабочкой. Сегодня он мог носить короткую стрижку, делавшую его похожим на студента Кембриджа, а назавтра явиться с длинными, как у ангела, волосами.
     Казалось, они с Дэниелом только и делают, что поднимаются по четырем пролетам темной лестницы, чтобы нанести визит какому-нибудь художнику, скульптору, фотографу или же посмотреть совершенно особенный, так и не вышедший на экраны фильм, который произвел переворот в искусстве. Они часами просиживали в холодных квартирах темноглазых молодых женщин, исполнявших рок-композиции и заваривавших травяной чай, который Арман никогда не пил.
     Стоит ли говорить, что в Армана влюблялись и мужчины и женщины - “такой невинный, такой страстный, такой великолепный”. Кто бы сомневался. Действительно, способность Армана к обольщению практически не поддавалась его контролю. А ложиться в постель с теми несчастными, кого Арману удавалось туда заманить, приходилось Дэниелу, в то время как темноглазый купидон, сидя в кресле, с нежной одобрительной улыбкой наблюдал за происходящим. Вдохновляемый двусмысленностью каждого интимного жеста, Дэниел трудился с величайшим самозабвением; присутствие свидетеля делало его страсть еще более жаркой, опаляющей и иссушающей душу. Однако после, чувствуя себя опустошенным и исполненный негодования, он лежал и холодно смотрел на Армана.

***

     В Нью-Йорке они продолжали метаться между вернисажами, кафе и барами, а однажды усыновили молодого танцора и оплатили его обучение. Они сидели на верандах Сохо и Гринвич-виллидж, проводя часы с каждым, кто готов был к ним присоединиться. Они посещали вечерние курсы по литературе, философии, истории искусств и политике. Они изучали биологию, покупали микроскопы, собирали образцы. Они штудировали книги по астрономии и устанавливали гигантские телескопы на крышах домов, в которых жили всего лишь по несколько дней, самое большое - месяц. Они ходили на боксерские матчи, рок-концерты и бродвейские шоу.
     Воображением Армана завладевало то одно, то другое техническое изобретение. Сначала это были миксеры, в которых он готовил чудовищные смеси, в основном руководствуясь цветами ингредиентов; за ними последовали микроволновые печи, где он жарил тараканов и крыс. Его очаровали агрегаты для уничтожения мусора; он скармливал им бумажные полотенца и целые пачки сигарет. Следом шли телефоны. Он названивал во все концы планеты и вел многочасовые беседы со смертными в Австралии или Индии. В конце концов его полностью поглотило телевидение, и квартира оказалась битком забитой грохочущими колонками и мерцающими экранами.
     Любое изображение голубого неба он воспринимал как захватывающее зрелище. Потом ему захотелось смотреть новости, популярные сериалы, документальные фильмы и, наконец, все фильмы подряд, вне зависимости от их художественных достоинств.
     В конце концов он стал отдавать предпочтение отдельным фильмам. Он снова и снова смотрел фильм Ридли Скотта “Бегущий по лезвию бритвы”, а могучий Рудгер Хауэр в роли лидера восставших андроидов, который лицом к лицу сталкивается со своим создателем-человеком, целует его и тут же проламывает ему череп, приводил Армана в восторг. Хруст костей и ледяное выражение голубых глаз Хауэра заставляли его губы медленно растягиваться в проказливой улыбке.
     - Вот он, твой друг Лестат, - однажды шепнул Арман Дэниелу. - У Лестата бы хватило на это... как ты выражаешься... пороху!
     После “Бегущего по лезвию бритвы” настала очередь глупой, но веселой британской комедии “Бандиты во времени”, в которой карлики похищают “Карту Творения” и таким образом обретают возможность путешествовать сквозь временные дыры. Вместе с маленьким мальчиком они оказываются то в одном, то в другом столетии, совершают кражи и устраивают перебранки, и в конце концов попадают в логово дьявола.
     Любимой сценой Армана, доводившей его до настоящего безумия, была та, где на проломленной сцене в Кастильоне карлики поют для Наполеона “Я и моя тень”. Куда только девалась вся его сверхъестественная сдержанность - он хохотал до слез, как самый обыкновенный человек.
     Дэниел вынужден был признать, что эпизод с песней “Я и моя тень” обладал своего рода жутковатым очарованием: сталкивающиеся и дерущиеся друг с другом карлики в конце концов проваливают все дело, а ошарашенные музыканты восемнадцатого века сидят в оркестровой яме и понятия не имеют, что делать с песней века двадцатого. Поначалу ошеломленный Наполеон приходит в восхищение. Гениально выстроенный комический эпизод… Но сколько раз его может смотреть смертный? Арман, казалось, не ведал пределов.
     И все же через полгода он забросил кино и предпочел ему видеокамеры, чтобы снимать собственные фильмы. На ночных улицах Нью-Йорка он брал интервью у прохожих и ради этого таскал Дэниела по всему городу. У Армана появились кассеты с записями, запечатлевшими, как он читает стихи на итальянском или латинском языке или просто стоит, скрестив руки и глядя прямо перед собой, - мерцающий бледный призрак, то исчезающий, то появляющийся вновь в тусклом бронзовом свете.
     Потом каким-то образом в неизвестном Дэниелу месте и без его ведома Арман записал длинный фильм о том, как сам лежит в гробу во время дневного сна - сна, подобного смерти. Дэниел не в силах был на это смотреть. Арман же часами просиживал, не отрываясь от экрана, наблюдая за тем, как медленно отрастают его обрезанные на восходе солнца волосы, в то время как сам он с закрытыми глазами неподвижно лежит на белом атласе.
     Следующими стали компьютеры. Диск за диском он заполнял какими-то таинственными записями. Чтобы разместить текстовые процессоры и приставки для видеоигр, он даже снял дополнительные помещения на Манхэттене.
     И наконец, он заинтересовался самолетами.
     Дэниелу поневоле пришлось стать путешественником - он прятался от Армана в крупнейших городах мира, и, конечно же, они с Арманом летали вместе. В этом не было ничего нового. Но теперь они перешли к сосредоточенным исследованиям и должны были проводить в воздухе ночи напролет. Для них стало вполне привычным полететь сначала в Бостон, потом в Вашингтон, а после него в Чикаго и вновь вернуться в Нью-Йорк. Арман пристально разглядывал все и всех - и стюардесс и пассажиров; он беседовал с пилотами; удобно устроившись в глубоком кресле первого класса, он вслушивался в рев моторов. В особенности ему нравились двухэтажные самолеты. Он жаждал совершать более длительные, более рискованные перелеты: в Порт-о-Пренс, Сан-Франциско, Рим, Мадрид или Лиссабон - куда угодно, если самолет успеет благополучно приземлиться до рассвета
     На рассвете Арман буквально испарялся. Дэниелу не положено было знать, где именно спит Арман. Но к рассвету Дэниел и сам буквально валился с ног. Вот уже целых пять лет он не видел полуденного солнцестояния.
     Часто Арман появлялся в комнате еще до того, как просыпался Дэниел. Весело кипел кофе, играла музыка - Вивальди или кабацкое пианино, ибо Арману они нравились в равной степени, - а сам Арман слонялся по комнате в ожидании пробуждения Дэниела.
     - Вставай, любовник, сегодня вечером мы идем на балет, я хочу увидеть Барышникова. А потом отправимся в Виллидж. Помнишь тот джаз-бонд, который понравился мне прошлым летом, - ну так они вернулись. Давай скорее, любовь моя, я голоден. Мы должны идти.
     В тех случаях, когда Дэниел чувствовал себя вялым, Арман заталкивал его в душ, намыливал с головы до но, ополаскивал, вытаскивал, тщательно вытирал, с любовью и нежностью, словно парикмахер старых времен, брил и в довершение всего одевал, тщательно отбирая вещи из запущенного и грязного гардероба Дэниела.
     Дэниелу нравилось ощущать прикосновение твердых, сияющих белых рук к обнаженной коже - словно его касались атласные перчатки. Он любил эти карие глаза, которые, казалось, вытягивали из него душу; его приводила в восхищение утрата всяческой ориентации, уверенность в том, что его уносит прочь от всего материального; и наконец на шее нежно смыкаются руки, и зубы вонзаются в кожу...
     Он закрывал глаза, и тело его постепенно становилось все горячее и горячее, но по-настоящему оно вспыхивало лишь в тот момент, когда кровь Армана касалась его губ. И вновь до него доносились далекие стоны и плач - быть может, это рыдали заблудшие души? У него возникало ощущение какой-то великой сияющей непрерывности, словно все сны его вдруг сливались воедино и обретали жизненно важное значение; но все опять ускользало...
     Однажды он изо всех сил обхватил Армана и попытался впиться ему в горло. Арман очень терпеливо сделал для него надрез и позволил Дэниелу надолго припасть к восхитительному источнику, но потом нежно отстранил его от себя.
     Дэниел потерял способность принимать решения. Дэниел жил лишь в двух альтернативных состояниях - страдания и экстаза, объединенных любовью. Он никогда не знал, когда именно ему дадут кровь. Он так и не смог понять, почему все вокруг так изменилось: гвоздики пристально смотрели на него из ваз, отвратительные небоскребы напоминали растения, за ночь возникшие из стального семени, - кровь ли была тому причиной или же он просто сходит с ума.
     Затем наступила ночь, когда Арман сказал, что готов всерьез войти в этот век, - он изучил его в достаточной мере. Он пожелал обрести “несметное” богатство. Ему необходимы просторные апартаменты, наполненные теми вещами, которые он научился ценить. И еще яхты, самолеты, машины, миллионы долларов. Он готов был купить Дэниелу все, что тот пожелает.
     - О, каких миллионах ты говоришь?! - насмешливо воскликнул Дэниел. - Ты выбрасываешь одежду, успев показаться в ней лишь раз, ты арендуешь квартиры и забываешь, где они находятся. Ты знаешь, что такое почтовый индекс или ставка налога? Миллионы! Откуда мы возьмем миллионы? Укради себе еще один “Мазерати” и ради Бога успокойся на этом!
     - Дэниел, в твоем лице Луи сделал мне чудесный подарок, - нежно произнес Арман. - Что бы я без тебя делал? Ты все понимаешь не так, как надо. - Выражение его огромных глаз было по-детски невинным. - Я хочу быть в самом центре событий, как тогда, в Париже, в Театре вампиров. Конечно, ты помнишь об этом. Я хочу быть язвой в самой сердцевине мира.

***

     Далее события развивались с такой скоростью, что у Дэниела голова пошла кругом.
     Все началось с сокровищ, найденных под водой неподалеку от Ямайки. Арман нанял судно, чтобы показать Дэниелу, где следует проводить операцию по подъему. Через несколько дней был обнаружен затонувший испанский галеон, нагруженный золотыми слитками и драгоценными камнями. За ним последовала археологическая находка бесценных статуэток ольмеков. Вскоре одно за другим были точно указаны места гибели еще двух кораблей. На дешевом участке земли в Южной Америке открыли давно заброшенную шахту, в которой было полно изумрудов.
     Они купили особняк во Флориде, яхты, катера и небольшой, но изысканно оборудованный реактивный самолет.
     Теперь они должны были по любому поводу наряжаться, как принцы. Арман лично наблюдал за тем, как с Дэниела снимают мерки для шитья на заказ рубашек, костюмов, ботинок. Он выбирал ткани для бессчетного числа спортивных курток, брюк, халатов, шелковых фуляров. Конечно, для холодной погоды Дэниелу потребуются плащи с подкладкой из норки, а для Монте-Карло - смокинги и драгоценные запонки, и даже длинный черный замшевый плащ, в котором Дэниел с его “ростом двадцатого века” чувствовал себя вполне комфортно.
     На закате, когда Дэниел просыпался, одежда для него была уже приготовлена. И Боже упаси заменить хоть одну мелочь, будь то льняной носовой платок или черные шелковые носки. ужин накрывали в огромной столовой, окна которой выходили на пруд. Арман уже сидел за письменным столом в смежном кабинете. У него всегда была работа: изучить новые карты, приобрести новые ценности.
     - Но как тебе это удается? - требовательно спрашивал Дэниел, наблюдая, как Арман делает пометки и пишет указания относительно новых приобретений.
     - Если умеешь читать мысли людей, можешь получить все, что захочешь, - терпеливо объяснял Арман. Ах, этот тихий рассудительный голос, открытое и почти доверчивое мальчишеское лицо, каштановые волосы, небрежно соскальзывающие на глаза, тело, наводящее на мысли о человеческой чистоте и непринужденности.
     - Дай мне то, что я хочу, - требовал Дэниел.
     - Я даю тебе все, о чем ты только можешь попросить.
     - Да, но не то, о чем я уже просил, не то, что мне нужно!
     - Оставайся среди живых, Дэниел. - Тихий шепот, похожий на поцелуй. - Позволь сказать тебе от чистого сердца, что жизнь лучше смерти.
     - Я не хочу оставаться среди живых, Арман, я хочу жить вечно, и тогда я сам скажу тебе, действительно ли жизнь лучше смерти.
     Дело в том, что богатство сводило его с ума, заставляло как никогда остро ощущать собственную смертность. Плавая вместе с Арманом под парусом в теплых водах Гольфстрима, любуясь россыпью звезд в ночном небе, он сгорал от желания обладать ими вечно. С ненавистью и в то же время с любовью он наблюдал, как легко управляет судном Арман. Неужели Арман действительно позволит ему умереть?
     Игра в обогащение продолжалась.
     Пикассо, Дега, Ван Гог - это лишь несколько из похищенных картин, найденных Арманом и без каких-либо объяснений переданных им Дэниелу для перепродажи или получения вознаграждения. Конечно, последние владельцы картин не осмеливались заявить о себе, если они вообще оставались в живых после безмолвных ночных визитов, нанесенных Арманом в святилища, где хранились краденые сокровища. Иногда невозможно было даже установить, кому принадлежала та или иная работа. На аукционах они приносили миллионы. Но ему и этого было мало.
     Он приносил Дэниелу жемчуг, изумруды, бриллиантовые тиары. Не стоит волноваться о том, что они краденые, никто не заявит на них права. А у жестоких торговцев наркотиками, промышлявших на побережье Майами, Арман похищал все, что под руку попадалось, - оружие, чемоданы с деньгами и даже их суда
     Дэниел наблюдал, как секретари пересчитывали и упаковывали пачки зеленых банкнот, чтобы перевести на закодированные счета в европейских банках.
     Дэниел часто видел, как Арман в одиночестве отправляется на охоту в теплые южные воды: юноша с развевающимися на ветру длинными волосами, одетый в мягкую черную шелковую рубашку и черные брюки, с легкостью управлял юрким катером без огней. Смертоносный противник. Где-то очень далеко, вне пределов видимости с суши, он находит своих контрабандистов и наносит удар - одинокий пират, смерть. Когда его жертвы погружаются в бездну и в лунном свете пред ними на миг возникает тот, кто стал причиной их гибели, встают ли у них волосы дыбом? Этот мальчик! А они-то считали злодеями себя!..
     - Ты позволишь мне сопровождать тебя? Позволишь увидеть, как ты это делаешь?
     - Нет.
     Наконец достаточный капитал был накоплен; Арман счел себя готовым к настоящим действиям.
     Он приказал Дэниелу совершать покупки без колебаний и консультаций: флот круизных пароходов, сеть ресторанов и отелей. В их распоряжении были теперь четыре частных самолета. У Армана появилось восемь телефонов.
     И тогда пришло время воплощения в жизнь последней мечты. Остров Ночи, персональное творение Армана с пятью ослепительно сияющими стеклянными этажами театров, ресторанов и магазинов. Он выбирал архитекторов и рисовал для них эскизы. Он представил им бесконечные списки требовавшихся ему материалов, тканей, скульптур для фонтанов, даже цветов и деревьев в горшках.
     Смотрите! Перед вами остров Ночи. От заката до рассвета его заполняли толпы туристов, прибывавших сюда из Майами на бесчисленном множестве катеров и яхт. В холлах и танцевальных залах непрерывно звучала музыка. Стеклянные лифты не переставая возносились к небесам. В окружении росших по берегам влажных хрупких цветов сверкали пруды, ручьи и водопады.
     На острове Ночи можно было купить все, что угодно: бриллианты, кока-колу, книги, пианино, попугаев, авторские модели одежды от лучших дизайнеров, фарфоровых кукол. Вас ожидали изысканные блюда любой кухни мира. В кинотеатрах каждую ночь демонстрировались пять фильмов. Здесь было все: английский твид и испанская кожа, индийский шелк, китайские ковры, серебро установленной пробы, мороженое в рожках, сахарная вата, костяной фарфор и итальянская обувь.
     Можно было жить по соседству со всем этим, в тайной роскоши, то появляясь среди всеобщей суеты, то исчезая снова, когда вам того хотелось.
     - Все это твое, Дэниел, - говорил Арман, медленно проходя по просторным, наполненным воздухом помещениям их собственной “Виллы Мистерий”, занимавшей три этажа и имевшей к тому же подвалы, доступ в которые был Дэниелу воспрещен; из окон открывался вид на далекое ночное зарево Майами и проносящиеся высоко в небе облака.
     Мастерски выполненное сочетание старого и нового вызывало восхищение. Двери лифта бесшумно открываются, и вы оказываетесь в больших прямоугольных комнатах, заполненных средневековыми гобеленами и антикварными люстрами; и в каждой комнате стоит гигантских размеров телевизор. Стены апартаментов Дэниела украшали картины эпохи Ренессанса, а паркет был покрыт персидскими коврами. В кабинете, где на полу лежал белоснежный ковер, а все свободное пространство было заставлено компьютерами, переговорными устройствами и сияющими мониторами, Армана окружали произведения лучших мастеров венецианской школы Книги, журналы и газеты поступали сюда из всех уголков мира.
     - Это твой дом, Дэниел.
     Так оно и было, и, надо признаться, Дэниел полюбил его, но еще больше он полюбил свободу, власть и роскошь, окружавшие его повсюду, куда бы он ни направился.
     По ночам они с Арманом забирались в глубину джунглей Центральной Америки, чтобы увидеть то, что осталось от поселений племени майя, или поднимались по склонам Аннапурны, чтобы при лунном свете полюбоваться вздымающейся вдали вершиной. Они пробирались сквозь толпы людей в центре Токио, бродили по улицам Банкгока и Каира, Дамаска и Лимы, Рио и Катманду. Днем Дэниел наслаждался комфортом в лучших отелях, а ночью бесстрашно отправлялся на прогулку вместе с Арманом.
     Время от времени, однако, иллюзия цивилизованной жизни рушилась в прах. Иногда, в каком-нибудь отдаленном месте, Арман вдруг ощущал присутствие других бессмертных. Это его беспокоило, хотя он объяснял, что Дэниел находится под его защитой. Дэниел должен всегда оставаться рядом с ним.
     - Сделай меня таким же, как ты, и повода для беспокойства не будет.
     - Ты сам не понимаешь, что говоришь, - ответил Арман. - Сейчас ты - один из миллиарда безликих смертных. Став одним из нас, ты превратишься свечу, горящую в темноте.
     Дэниел не желал с этим смириться.
     - Они тебя немедленно обнаружат, - продолжал Арман. Он рассердился, но вовсе не на Дэниела. Дело в том, что он вообще терпеть не мог любые разговоры о бессмертных. - Разве ты не знаешь, что старые без колебаний уничтожают молодых? - спросил он. - Неужели твой любимый Луи не рассказал тебе об этом? Да и сам я делаю то же: где бы мы ни жили, я очищаю территорию от молодых, от этого сброда. Но и меня нельзя считать непобедимым. - Он помолчал, как бы раздумывая, стоит ли продолжать, затем заговорил снова:
     - Я похож на крадущегося по лесу зверя. У меня есть враги, которые старше и сильнее и которые, я уверен, без колебаний уничтожат меня, если это будет в их интересах.
     - Старше, чем ты? Но я всегда считал самым старым тебя, - удивленно заметил Дэниел. Прошло уже несколько лет, с тех пор как они обсуждали “Интервью с вампиром”. Да и, по правде говоря, они никогда не вдавались в детали.
     - Конечно же, я не самый старый, - ответил Арман. Чувствовалось, что ему слегка не по себе. - Просто твоему другу Луи не посчастливилось отыскать тех, кто постарше. Есть и другие. Мне неизвестны их имена, я редко вижу их лица. Но иногда я их чувствую. Можно сказать, что мы чувствуем друг друга. И посылаем беззвучные, но мощные сигналы: “Держись от меня подальше”.
     На следующую ночь он подарил Дэниелу медальон, или, как он его называл, амулет. Сначала он поцеловал его и потер в ладонях, словно хотел согреть. Зрелище такого ритуала вызывало странные ощущения. Но еще более странно выглядел сам медальон с выгравированной на нем буквой “А” и миниатюрным флакончиком с кровью Армана внутри.
     - Вот, возьми. Как только они к тебе приблизятся, открой замок. И немедленно разбей флакон. Тогда они почувствуют ту силу, которая тебя защищает. Они не посмеют...
     - Ну да, ты позволишь им убить меня. Ты знаешь, что позволишь, - холодно возразил Дэниел. - Дай мне силу, чтобы я смог защитить себя сам.
     Но с тех пор он постоянно носил амулет. Под ярким светом лампы он внимательно рассмотрел букву “А” и замысловато выгравированные по всей поверхности амулета миниатюрные рисунки и обнаружил, что на них изображены люди, но все они представлены в искаженном виде: одни искалечены, другие извиваются в агонии, третьи мертвы. Поистине кошмарный подарок. Он спрятал цепочку с медальоном под рубашку - холодное прикосновение к обнаженной коже заставило его вздрогнуть, но там амулет останется скрытым от посторонних глаз.
     Дэниелу так и не довелось повстречаться с другими сверхъестественными созданиями или почувствовать их присутствие. В его воспоминаниях Луи остался чем-то вроде галлюцинации, лихорадочного видения. Арман представлялся Дэниелу единственным оракулом, безжалостным и в то же время любящим демоническим богом
     Мучительная горечь в его душе все возрастала. Жизнь с Арманом воспламеняла его и сводила с ума. Уже много лет Дэниел не вспоминал ни о семье, ни о прежних друзьях. Родственники его - он был уверен - регулярно получали чеки, но этим все и ограничивалось.
     - Ты никогда не умрешь, но каждую ночь наблюдаешь, как умираю я!
     Отвратительные, чудовищные ссоры... В конце концов Арман взрывался и глаза его стекленели от безмолвной ярости, потом он тихо, но безудержно плакал, словно давно забытое чувство, способное разорвать на части его душу, вернулось вновь.
     - Я не стану это делать, я не могу. Попроси лучше убить тебя, для меня это гораздо проще. Как ты не можешь понять, что сам не знаешь, о чем просишь?! Опять то же проклятое заблуждение! Неужели до тебя все еще не дошло, что любой из нас отказался бы от всего ради возможности прожить одну человеческую жизнь?!
     - Оказаться от бессмертия, чтобы прожить одну жизнь? Я тебе не верю. Ты впервые лжешь мне столь откровенно.
     - Да как ты смеешь!
     - Не бей меня! Ты же можешь меня убить. Ты очень сильный.
     - Я бы от всего отказался. Если бы не был таким трусом, когда доходит до дела, если бы после пятисот лет жажды и страстей я по-прежнему до мозга костей не боялся смерти.
     - Нет, не отказался бы. И страх здесь ни при чем. Вспомни только, что представляла собой одна человеческая жизнь в те времена, когда ты родился. Потерять все это? Будущее, где ты получишь власть и роскошь, о которых не мог мечтать даже Чингисхан! Оставим в стороне чудеса техники. Разве ты захотел бы остаться в неведении о судьбах мира? Ах, только не говори, что согласился бы на это.
     Словесных примирений после таких ссор никогда не было. Все завершалось объятиями, поцелуем... кровь обжигала его, словно жалила, над ним огромной сетью раскидывался покров видений... и голод! “Я люблю тебя! Дай мне еще. Еще! Мне никогда не будет достаточно”.
     Все было бесполезно.
     Что принесли такие вливания его телу и душе? То, что он теперь во всех подробностях может рассмотреть падение листа с ветки? Арман не собирается дарить ему бессмертие!
     Арман видел, как время от времени Дэниел уходит, чтобы с головой окунуться в таящую множество опасностей повседневную жизнь; он предпочитал рисковать таким образом, но не делать то, что от него требовали. Дэниел ничего не мог сделать, он ничего не мог дать.
     Так начались его странствия и побеги, но Арман не следовал за ним. Каждый раз Арман ждал, когда Дэниел начнет проситься обратно. Или же окажется вне пределов досягаемости, на грани смерти. Тогда, и только тогда, Арман привозил его домой.

***

     На широкий тротуар Мичиган-авеню упали капли дождя. Книжный магазин опустел, свет погас. Где-то часы пробили девять. Он стоял, прислонясь к стеклу, и смотрел на проносящиеся мимо машины. Идти некуда. Выпить каплю крови в медальоне? Почему бы и нет?
     Лестат в Калифорнии; он, наверное, уже вышел на охоту и преследует свою жертву. А зал готовят к концерту. Смертные рабочие устанавливают световую аппаратуру, микрофоны, места для публики, не подозревая о секретных приказах, которые были отданы, о зловещих зрителях, чье присутствие в огромной, равнодушной и истеричной людской толпе останется до поры до времени незамеченным. А что, если Дэниел допустил чудовищную ошибку? Вполне возможно, что Арман уже там!
     То, что поначалу казалось невероятным, постепенно переросло в уверенность. Почему Дэниел не подумал об этом раньше?
     Конечно же, Арман уехал! Если в сочинении Лестата содержится хоть крупица правды, Арман ответит на приглашение, захочет увидеть все своими глазами и, возможно, найти тех, кого потерял много веков назад и кто теперь откликнулся на зов Лестата.
     И какое дело будет ему до смертного любовника, человеческого существа, служившего ему последние десять лет не более чем игрушкой? Конечно, Арман уехал без него. И помощи на этот раз ждать не приходится.
     Он замерз и чувствовал себя ничтожным, жалким и совершенно одиноким. Предзнаменования не имеют никакого значения - явившийся ему сон о близнецах умчался прочь, оставив его наедине с дурными предчувствиями. Такого рода события пролетали над его головой, как огромные черные крылья, после взмаха которых он ощущал лишь дуновение равнодушного ветра. Арман без него отправился навстречу судьбе, но Дэниелу не дано постичь ее в полной мере.
     Ужас и грусть переполняли Дэниела. Выхода нет. Беспокойство, вызванное сном, смешалось с тупым тошнотворным страхом. Он дошел до ручки. Что ему теперь делать? Он устало представил себе, как перед ним закрывается остров Ночи. Он увидел окруженную белыми стенами виллу, возвышающуюся над морем, - до нее не добраться. Он представил, что у него нет ни прошлого, ни будущего. Единственный выход для него - смерть: ничего другого в конце концов не осталось.
     Он сделал несколько шагов. Руки занемели. Свитер промок от дождя. Ему захотелось лечь прямо на тротуар и позволить близнецам появиться вновь. На память пришли выражения Лестата. Момент перерождения он называл Обрядом Тьмы. А мир, способный принять в свои объятия столь утонченных монстров, ассоциировался в его сознании с Садом Зла.
     "Позвольте мне оставаться всего лишь любовником в Саду Зла, но быть рядом с вами, и свет, ушедший из моей жизни, вернется вновь - яркой вспышкой великолепия и гордости. Лишившись своей смертной плоти, я перейду в вечность. Я стану одним из вас”.
     Головокружение... Кажется, он чуть не упал. Кто-то с ним разговаривает, кто-то спрашивает, все ли у него в порядке. Нет, конечно. Как может он быть в порядке?
     На плечо ему вдруг легла чья-то рука.
     "Дэниел”.
     Он поднял голову.
     У самого края тротуара стоял Арман.
     Поначалу он даже глазам своим не поверил - ведь он так сильно этого хотел; но оказалась, что зрение его не обманывает. Там действительно стоял Арман. Окруженный аурой всегда, казалось, сопровождавшего его неземного спокойствия, он молча всматривался в Дэниела; несмотря на слабый налет неестественной бледности, было заметно, как пылает его лицо. Каким обычным он выглядел, если красота вообще бывает обычной. И каким невероятно отстраненным от окружающих его материальных вещей, от своей помятой белой куртки и брюк. За его спиной, словно еще одно видение, маячил в ожидании массивный серый “Роллс-Ройс”, с серебристой крыши которого сбегали струйки дождя.
     "Ну же, Дэниел. На этот раз ты задал мне трудную задачу. Очень трудную”.
     Почему столь настойчиво звучит его приказ, если рука, потянувшая его вперед, и без того сильна? Как редко Арман сердился по-настоящему! И как Дэниел любил его в гневе! Ноги вдруг перестали его держать. Он почувствовал, что его поднимают. Потом под ним простерся мягкий бархат заднего сиденья. Он упал головой на руки и закрыл глаза.
     Но Арман ласково усадил его прямо и обнял. Восхитительно мягко качнувшись, машина тронулась с места. Какое это блаженство вновь спать в объятиях Армана! Но ведь он должен рассказать ему так много - о сне, о книге.
     - Неужели ты думаешь, что я не знаю? - прошептал Арман. Глаза его излучали непонятно откуда взявшийся странный свет. Во взгляде появилась какая-то новая мягкость, а от прежней сдержанности не осталось следа. Арман взял бокал с бренди и вложил его в руку Дэниела.
     - А ты убегаешь от меня, - сказал он, - из Стокгольма, Эдинбурга, Парижа. За кого ты меня принимаешь, заставляя с такой скоростью следовать за тобой повсюду? Да еще и перед лицом такой опасности...
     Он внезапно коснулся губами лица Дэниела.
     "Ну вот, это уже лучше, целоваться мне нравится. И прижиматься к мертвецам всем телом тоже. Держи меня крепче. - Он уткнулся лицом в шею Армана. - Твоя кровь...”
     - Не сейчас, любовь моя. - Арман отстранил Дэниела от себя и прижал пальцы к его губам. Его обычно тихий, бесстрастный голос был на удивление эмоциональным. - Послушай меня. Нас уничтожают по всему миру.
     Уничтожают?.. Это слово вызвало панику в его душе, А тело, несмотря на беспредельную усталость, резко напряглось. Он попытался сосредоточить все свое внимание на Армане, но перед глазами вновь возникли рыжеволосые близнецы, солдаты, обугленное тело матери, падающее в пыль... Но в чем смысл всего этого? Какова связь? Почему?..
     - Не могу объяснить, - ответил Арман, имея в виду сон, поскольку он являлся и к нему тоже. Он поднес бренди к губам Дэниела.
     О, как тепло. Если бы он не держал себя в руках, то непременно потерял бы сознание. В маленьком обитом бархатом салоне они были вдвоем и теперь молча неслись по пустому шоссе прочь от Чикаго, а дождь заливал стекла. Ах, как прекрасен этот серебряный дождь. Губы Армана дрогнули, как будто он намеревался что-то сказать, и вдруг застыли; он отвернулся, словно прислушиваясь к привлекшим его внимание далеким звукам музыки.
     "Я с тобой, и я в безопасности”.
     - Нет, Дэниел, не в безопасности, - ответил он. - Возможно, ни на одну ночь, ни даже на один час.
     Дэниел попытался осмыслить сказанное и сформулировать вопрос, но он слишком ослаб, его клонило в сон. В машине было так уютно, ее мягкий ход действовал так успокаивающе. И близнецы... Прекрасные рыжеволосые сестры хотели вернуться к нему! На долю секунды веки его сомкнулись, и он упал на плечо Армана, чувствуя на своей спине его руку.
     - Что мне с тобой делать, любовь моя? Особенно сейчас, когда я сам так испуган, - словно издалека донесся до него голос Армана.
     Снова темнота... Он пытался сосредоточиться на вкусе бренди, на прикосновении руки Армана, но сон уже завладел его сознанием.
     Близнецы брели по пустыне; солнце стояло высоко в небе. Его лучи обжигали их белые руки и лица. Их губы распухли и потрескались от жажды. Платья запачканы кровью.
     - Сделайте так, чтобы пошел дождь, - прошептал вслух Дэниел. - Это в ваших силах, сделайте так, чтобы пошел дождь.
     Одна из сестер упала на колени, вторая опустилась рядом и обхватила ее руками. Рыжие волосы смешались с рыжими волосами.
     И вновь откуда-то издалека послышался голос Армана. Он говорил, что они слишком углубились в пустыню. Даже их духи не могут вызвать дождь в таком месте.
     Но почему? Разве духам не все под силу?
     Он почувствовал еще один поцелуй Армана.
     Близнецы вошли в проход между невысокими горами. Но тени не было, так как солнце стояло прямо над головой, а каменистые склоны слишком коварны, и взбираться по ним опасно. Они все продолжают идти. Неужели никто не в силах им помочь? Через каждые несколько шагов они спотыкаются и падают. До раскаленных камней нельзя даже дотронуться. В конце концов одна из них падает лицом в песок, а вторая накрывает ее своим телом и пытается защитить от солнца завесой волос.
     О, только бы наступил вечер и подул прохладный ветер.
     Вдруг та, которая пыталась защитить сестру, смотрит вверх. Какое-то движение на скалах. И вновь - тишина. Падает камень, и эхо отчетливо доносит характерный тихий шорох. Дэниел видит появившихся на скалах людей - типичных темнокожих жителей пустыни в тяжелых белых одеждах.
     Завидев приближающихся мужчин, близнецы одновременно поднимаются на колени. Мужчины предлагают им воду. Они брызгают на близнецов холодной водой. Близнецов переполняет радость, и они принимаются истерически смеяться и что-то говорят, но люди их не понимают. Красноречивыми жестами одна из сестер указывает на живот другой и, сложив руки, изображает общепринятые движения, как будто укачивает ребенка. Так вот оно что. Мужчины поднимают беременную женщину. И все вместе они направляются к оазису, вокруг которого разбиты палатки.
     И вот наконец при свете костра, горящего рядом с палаткой, близнецы засыпают; среди бедуинов, этого народа пустыни, они чувствуют себя в безопасности. Неужели бедуины действительно столь древний народ, что их история насчитывает многие тысячелетия? На рассвете одна из сестер - та, что не носит в себе ребенка, - встает и направляется к оливковым деревьям, в то время как другая пристально следит за ней взглядом... Она поднимает руки, и поначалу кажется, что она всего лишь приветствует солнце. Остальные уже проснулись и подходят поближе, чтобы посмотреть. А потом поднимается ветер и начинает нежно теребить ветви оливковых деревьев. И наконец, с неба падают первые капли дождя, ласкового, легкого дождя.
     Он открыл глаза...
     И увидел, что находится в салоне самолета.

***

     Маленькую спальню он узнал сразу же - по белым пластиковым стенам и умиротворяюще спокойному тускло-желтому свету. Здесь кругом сплошная синтетика, все сияет и блестит, как отполированные кости доисторических животных. Неужели круг замкнулся? Технология возродила пристанище Ионы во чреве китовом.
     У кровати, где он лежал, не было ни изголовья, ни спинки, ни ножек, ни даже каркаса. Кто-то вымыл ему руки и лицо. Он был чисто выбрит. И чувствовал себя просто великолепно. Грохот моторов превратился во всеобъемлющую тишину, в дыхание рассекающего волны кита. Поэтому он смог более отчетливо рассмотреть окружавшие его предметы. Графин. Бурбон. Как хочется бурбона. Но он не в силах двигаться - слишком измотан. И что-то не так, что-то... Он поднял руку и ощупал шею. Амулет пропал! Но это неважно. Он с Арманом.
     Арман сидел за столиком рядом с окном - китовым глазом, чье белое пластиковое веко было опущено до упора. Он подстригся. Он был одет в прекрасно сшитый, изящный костюм из черной шерстяной ткани и вновь походил на подготовленного к похоронной церемонии покойника, а блестящие черные ботинки дополняли картину. Мрачное зрелище. Самое время прочесть двадцать третий псалом.
     - Ты умираешь, - мягко сказал Арман.
     - И пусть бродил я по долине смерти... и так далее, - прошептал Дэниел. В горле у него пересохло. Голова раскалывалась от боли. Стоит ли говорить, о чем он сейчас думает? Все уже давным-давно сказано.
     Арман вновь заговорил, теперь уже на языке безмолвия - словно в мозг Дэниела проникал лазерный луч.
     "Стоит ли вдаваться в подробности? Ты весишь не больше ста тридцати фунтов. Алкоголь разъедает внутренности. Ты наполовину безумен. Практически ничто в мире не доставляет тебе радости”.
     - За исключением бесед с тобой. Так приятно слушать все, что ты говоришь.
     "Но будет еще хуже, если ты перестанешь встречаться со мной. Ты и пяти дней не протянешь, если будешь продолжать в том же духе”.
     "Невыносимо даже думать об этом. Но почему же тогда я убегал от тебя?”
     Ответа не последовало.
     Каким отчетливым кажется все вокруг! Он не только слышал рев моторов, но и странным образом ощущал движение самолета - нескончаемые неровные, волнообразные толчки, как если бы он несся не по воздуху, а по ухабистой дороге, по ямам и пригоркам, и время от времени взбирался в гору. Кит на своем пути китовом, как сказал бы Беовульф.
     Волосы Армана были аккуратно зачесаны набок. На запястье сверкали золотые часы, одно из тех выдающихся достижений техники, которые он обожает. Можно себе представить, как весь день сияют в гробу эти цифры! Его черный пиджак с узкими лацканами выглядел несколько старомодно, а жилет был, кажется, сшит из черного шелка. Но его лицо... да, он отменно насытился. Весьма отменно.
     "Ты помнишь что-нибудь из того, что я рассказывал тебе раньше?”
     - Да, - ответил Дэниел. Но на самом деле с памятью у него было совсем плохо. Потом внезапно нахлынуло гнетущее воспоминание: “Что-то о повсеместном уничтожении. Но я же умираю. Они умирают. И я умираю тоже. Но прежде, чем это случилось, они успели обрести бессмертие; я же просто оставался живым. Видишь? Я помню. А теперь я бы выпил бурбона”.
     "И ты уверен, что я ничего не могу сделать, чтобы пробудить в тебе желание жить?”
     - Только не начинай опять этот разговор! Еще одно слово, и я выпрыгну из самолета
     "В таком случае будешь ты слушать меня наконец? По-настоящему слушать?”
     - А что еще мне остается? Если ты хочешь, чтобы я, мне некуда деться от твоего голоса; он как встроенный микрофон у меня в голове. Что я вижу? Слезы? Ты собираешься меня оплакивать?
     На секунду он показался таким юным. Что за обман зрения!
     - Будь ты проклят, Дэниел! - эти слова он произнес вслух, и Дэниел их услышал.
     По телу Дэниела пробежал холодок. Как страшно видеть, его страдания! Дэниел промолчал.
     - Тебе прекрасно известно, что такие, как мы, не имеют права на существование, - сказал Арман. Чтобы осознать это, совсем не обязательно читать книгу Лестата. Любой из нас скажет тебе, что это было отвратительное, демоническое слияние...
     - Значит, Лестат написал правду?! О демоне, вселившемся в Мать и Отца в Древнем Египте. Ну хорошо, пусть будет о духе. Демонами их называли в те времена.
     - Правда это или нет, теперь уже не важно. Не имеет значения, с чего все началось. А вот что действительно имеет значение, так это реальная возможность близкого конца.
     Его охватывает паника, возвращается атмосфера сна, слышатся пронзительные крики близнецов.
     - Послушай меня, - терпеливо заговорил Арман, отвлекая его внимание от двух женщин. - Лестат разбудил что-то - или кого-то...
     - Акашу... Энкила.
     - Возможно. Вполне вероятно, что не одного и не двух. Точно никто не знает. До нас слабо доносится предупреждение об опасности, но, похоже, никто не знает, когда именно ее ждать. Известно одно: нас ищут и уничтожают, дома общин и места встреч ни с того ни с сего вспыхивают и сгорают дотла.
     - Я слышал предупреждение об опасности, - прошептал Дэниел. - Иногда посреди ночи, очень отчетливо, а иногда - как эхо. - Перед ним вновь возникли образы близнецов. Это непременно должно быть связано с близнецами. - Но откуда тебе все это известно - про дома общин, про...
     - Хватит испытывать мое терпение, Дэниел. У нас мало времени. Я знаю об этом. Знают и другие. Все происходит примерно так, как электрический ток распространяется по проводам огромной разветвленной сети.
     - Да, наверное, так. Каждый раз, когда Дэниел чувствовал на своих губах вкус крови, перед ним на миг возникала сверкающая смесь информации, знания, неясных видений... Значит, это было правдой. Начало “сети” положили Отец и Мать, когда...
     - Когда-то, много лет назад, - прервал его размышления Арман, - все это не имело бы для меня никакого значения.
     - Что ты имеешь в виду?
     - Но сейчас я не хочу, чтобы все вот так закончилось. Но и продолжать свое существование не хочу, если ты... - Он слегка изменился в лице. Во взгляде мелькнуло легкое удивление. - Я не хочу, чтобы ты умер.
     Дэниел промолчал.
     В наступившей тишине было что-то жуткое. Даже несмотря на то, что самолет плавно скользил в воздушных потоках и Арман, такой сдержанный, такой терпеливый, оставался рядом. Смысл сказанного им противоречил умиротворенно-спокойному тону его голоса.
     - Я не боюсь, потому что ты здесь, - неожиданно сказал Дэниел.
     - В таком случае ты глупец. Но во всем этом есть еще один таинственный момент.
     - Какой?
     - Лестат по-прежнему существует. Он воплощает в жизнь свои планы. И все, кто его окружает, тоже целы и невредимы.
     - Но как ты можешь быть уверен?
     Короткий бархатный смешок.
     - Ну вот, опять ты за свое. Человеческое начало в тебе непреодолимо. Ты меня либо переоцениваешь, либо недооцениваешь. И очень редко попадаешь в точку.
     - Мои возможности ограничены. Клетки моего тела подвержены изнашиванию, процессу, известному как старение, и...
     - Сейчас все они в Сан-Франциско. Они заполнили задние помещения кабачка “Дочь Дракулы”. Возможно, я знаю об этом, потому что это известно остальным и чей-то могущественный разум выхватывает из чужих мыслей образы и невольно или намеренно передает их дальше Вероятно, один свидетель передает образ увиденного сразу нескольким другим. Точно сказать не могу. Мысли, чувства, голоса - они возникают, и все. Они блуждают по сети, по ее ответвлениям. Одни более отчетливы, другие окутаны туманом. Но время от времени предупреждение заглушает все остальное: “Опасность!” Такое впечатление, что в нашем мире на секунду вдруг наступает полная тишина. А потом другие голоса начинают звучать вновь.
     - А Лестат? Где Лестат?
     - Его видели, но лишь мельком. Никому не удается обнаружить его убежище. Он слишком умен, чтобы позволить им это. Но он их дразнит. Он носится по улицам Сан-Франциско в черном “Порше”. Возможно, он не в курсе всего, что происходит.
     - Объясни.
     - Способность к общению у всех разная. Умение слушать чужие мысли зачастую влечет за собой вероятность того, что услышат и тебя. Лестат скрывает свое присутствие. Его разум может быть полностью закрыт.
     - А близнецы? Две женщины из сна, кто они?
     - Не знаю. Их видят далеко не все. Но многие знают о них, и, судя по всему, все их боятся, и все убеждены в том, что каким-то образом вина лежит на Лестате. Во всем, что происходит, виноват именно Лестат.
     - Он поистине дьявол среди дьяволов, - тихо засмеялся Дэниел.
     Арман одобрил шутку, едва заметно кивнув. И даже улыбнулся.
     Тишина. Рев мотора.
     - Ты понимаешь, что я имею в виду? На нас нападают повсюду, но только не здесь.
     - Потому что здесь Лестат.
     - Вот именно. Но существо, которое нас уничтожает передвигается беспорядочно. Создается впечатление, что ему необходимо находиться радом с тем, кто будет уничтожен. Возможно, оно ждет концерта, чтобы завершить начатое.
     - Тебе оно не может причинить вред. Иначе оно давно уже...
     И вновь в ответ иронический смешок, едва слышный. Телепатический смех?
     - Я, как всегда, тронут твоей верой, но сейчас не время для восхвалений. Это существо не всемогуще. Скорость его перемещений тоже имеет свои пределы. Ты должен понять, почему я сделал именно такой выбор. Мы едем к нему, потому что другого безопасного места просто не существует. Это существо обнаружило и сожгло дотла даже бродяг в самых отдаленных местах...
     - И еще потому, что ты хочешь быть рядом с Лестатом.
     Молчание.
     - Ты же не станешь это отрицать. Тебе необходимо его увидеть. Ты хочешь быть там на случай, если вдруг ему понадобишься. Если начнется война...
     Ответа не последовало.
     - И если причиной всему Лестат, то, может быть, он сумеет это остановить.
     Арман по-прежнему молчал. Он выглядел очень смущенным.
     - Все гораздо проще, - произнес он наконец. - Я вынужден поехать.
     Казалось, что самолет купается в звуковой пене. Дэниел перевел сонный взгляд на потолок, на движущийся свет.
     Наконец-то увидеть Лестата! Он вспомнил старый Дом Лестата в Новом Орлеане. И золотые часы, найденные под слоем пыли на полу. А теперь он возвращается в Сан-Франциско, туда, где все началось, возвращается к Лестату. Господи, как хочется бурбона! Почему бы Арману не дать ему выпить? Он так слаб. Они поедут на концерт, он увидит Лестата...
     Но тут его вновь охватил ужас, внушенный снами о близнецах, и ужас этот становился все сильнее и сильнее...
     - Не позволяй мне больше видеть их во сне, - неожиданно прошептал он.
     Ему показалось, что Арман ответил “да”.
     Внезапно Арман оказался рядом с кроватью и тенью навис над Дэниелом. Чрево кита сжалось до размеров светового пятна, окружавшего Армана.
     - Посмотри на меня, любовь моя, - сказал он.
     Кромешная тьма. И вдруг железные ворота распахнулись, и сад за ними залит потоком лунного света. Что это за место?
     О, должно быть, это Италия, где теплый воздух ласкает вас в нежных объятиях и полная луна сияет над безбрежным морем деревьев и цветов. А там, дальше, на самом краю древнего города Помпеи - Вилла Мистерий.
     - Но как мы сюда попали?! - Он повернулся к Арману, который стоял рядом с ним в очень странном наряде: на нем был старинного покроя бархатный костюм. Он вдруг замер, не в силах отвести взгляд от Армана, от его черной бархатной туники и обтягивающих ноги лосин, от длинных вьющихся каштановых волос.
     - Ты же знаешь, что на самом деле нас здесь нет, - сказал Арман и, едва слышно ступая по старым серым камням, направился в глубину сада, к Вилле.
     Но все было настоящим! Достаточно взглянуть на осыпающиеся кирпичные стены, на цветы, в изобилии растущие на длинных низких клумбах, на влажные следы, оставленные Арманом на тропинке. А звезды в небе? Это же звезды! Он потянулся к лимонному дереву и сорвал всего лишь один ароматный листок.
     Арман обернулся и взял его за руку. От клумб исходил запах свежевскопанной земли.
     "О, я готов здесь умереть!”
     - Ты прав, - откликнулся Арман. - И ты действительно умрешь. Видишь ли, я никогда раньше этого не делал. Я говорил тебе, но ты не хотел верить. А теперь и Лестат сказал тебе об этом в своей книге. Я никогда этого не делал. Ему ты веришь?
     - Конечно, я тебе поверил. Ты же объяснил, что все дело в данной тобой клятве. Но, Арман, позволь задать тебе вопрос: кому ты дал эту клятву?
     Смех.
     Их голоса разносились по всему саду. Ах, какие огромные здесь розы и хризантемы! Из двери Виллы Мистерий лился свет. Неужели оттуда доносятся звуки музыки? Подумать только, все развалины ярко освещены и на фоне раскаленной синевы ночного неба ослепительно сияют разноцветными огнями!
     - Итак, ты вынуждаешь меня нарушить клятву. Ты получишь то, что, как тебе кажется, ты хочешь. Но сейчас получше рассмотри этот сад, потому что, как только я это сделаю, ты навсегда перестанешь слышать мои мысли и никогда больше не станешь свидетелем моих видений. Завеса безмолвия опустится навеки.
     - Но разве ты не понимаешь, что мы станем братьями? - спросил Дэниел.
     Арман стоял так близко, что губы их почти соприкасались. Смятые ими цветы - большие сонные желтые георгины и белоснежные гладиолусы - источали приятный дурманящий аромат. Они остановились под засыхающим деревом, увитым буйно разросшейся дикой глицинией. Нежнейшие цветы подрагивали на огромных, белых, как кость, лозах. С Виллы донеслись голоса. Что это? Там кто-то поет?
     - Но где же мы сейчас на самом деле? - спросил Дэниел. - Скажи мне!
     - Я уже сказал: это всего лишь видение. Но если ты хочешь дать ему имя, то я назову его вратами, разделяющими жизнь и смерть. Я сам проведу тебя через эти врата. Почему я это сделаю? Потому что я трус. И я люблю тебя слишком сильно, чтобы позволить тебе уйти.
     Дэниел преисполнился радости и холодного торжества. Наконец-то! Настал его час! Он больше не будет чувствовать себя затерянным в страшном свободном падении времени. Он больше не принадлежит к бесчисленным миллионам тех, кто, утратив имя и способность видеть, обречен спать в безвестности под слоем сырой душистой земли, покрытой сломанными увядшими цветами.
     - Я ничего тебе не обещаю. Как я могу обещать? Я уже объяснил, что ждет тебя впереди.
     - Мне все равно. Я отправлюсь навстречу этому вместе с тобой.
     Глаза Армана покраснели, взгляд их был утомленным и старческим. Словно тонкая материя ручной работы покрылась пылью и стала больше походить на призрачную Возможно, дух, желающий наконец стать самим собой, с легкостью проделывает такие фокусы.
     - Не плачь! Это несправедливо, - сказал Дэниел. - Ведь наступает момент моего возрождения. Как же можешь ты плакать? Разве ты не понимаешь, что это значит? Неужели ты никогда не испытывал ничего подобного?
     Он огляделся, пытаясь охватить весь зачарованный пейзаж целиком - далекую Виллу, холмистую землю вокруг... А потом он посмотрел вверх, и раскинувшиеся над ними небеса поразили его до глубины души. Никогда еще ему не приходилось видеть такое обилие звезд.
     Подумать только, как будто само небо уходит все выше и выше, а звезд на нем так много и они такие яркие, что невозможно различить контуры созвездий. Никакой системы. Никакого смысла. Только восхитительное торжество чистой энергии и материи. Но потом он увидел Плеяды - любимое созвездие обреченных рыжеволосых близнецов из сна - и улыбнулся. Он увидел близнецов, стоящих на вершине горы, - они были счастливы. Он так обрадовался.
     - Слово за тобой, любовь моя, - проговорил Арман.
     - Прикажи - и я это сделаю. И в конце концов мы окажемся в аду вместе.
     - Ну как ты не понимаешь, - сказал Дэниел, - так принимаются все человеческие решения. Неужели ты полагаешь, что мать заранее знает, какое будущее ждет ребенка, которого она носит во чреве? Бог ты мой, мы же потерянные создания, уверяю тебя. И что из того, что, подарив мне бессмертие, ты совершишь ошибку? Никакой ошибки быть не может. Может быть только отчаяние, но я получу бессмертие! Я хочу жить вечно, вместе с тобой.
     Он открыл глаза и увидел потолок салона самолета, мягкий желтый свет отражающийся от обитых деревом стен… а потом опять оказался в саду, почувствовал благоухание цветов, едва не падающих со стеблей...
     Они стояли под засохшим деревом, сплошь увитым пышно цветущими глициниями. Пурпурные воздушные соцветия ласково касались его лица восковыми лепестками. На память ему вдруг пришло нечто такое, о чем он знал когда-то давно и потом забыл: в языке какого-то древнего народа цветы и кровь обозначались одним и тем же словом. Внезапно он почувствовал, как ему в шею вонзились острые зубы.
     Его сердце болезненно сжалось, словно кто-то очень сильный держал его в кулаке. Давление было чрезмерным. Но поверх плеча Армана он видел все, что происходит вокруг: ночные тени сгущались, звезды вырастали на глазах и стали такими же огромными, как эти влажные благоуханные цветы. Но что это? Они поднимаются в небо!
     На долю секунды он увидел вампира Лестата за рулем мчащегося сквозь ночь блестящего черного автомобиля. Как сильно походил он сейчас на льва: развевающаяся на ветру грива волос, сверкающие безумством и весельем глаза”. Вот он обернулся и посмотрел на Дэниела, и из его горла вырвался низкий тихий смех.
     Луи тоже был там. Он стоял у окна в комнате на Дивисадеро-стрит и словно чего-то ждал, а потом сказал: “Добро пожаловать, Дэниел, раз этому суждено было случиться”.
     Но они не знали о сожженных домах общин! Они не знали о близнецах! И о предупреждениях об опасности!
     На самом деле все они находились в одном из залов Виллы, и одетый в сюртук Луи облокотился о каминную доску. Там собрались все! Даже близнецы! “Слава Богу, вы пришли!” - воскликнул Дэниел. Он церемонно поцеловал Луи в одну щеку, потом - в другую. “Подумать только, у меня такая же бледная кожа!”
     Сердце его вдруг обрело свободу, и легкие наполнились воздухом - от неожиданности он даже вскрикнул. И снова он очутился в саду. Вокруг расстилался травяной ковер, а кроны деревьев смыкались высоко над головой. “Не оставляй меня здесь, только не здесь, не на земле”.
     - Пей, Дэниел, - по-латыни произнес священник, вливая ему в рот вино Святого причастия. Рыжеволосые близнецы взяли священные блюда - сердце, мозг. “В знак величайшего почтения к духу моей матери я принимаю в себя ее мозг и сердце...”
     - Господи, ну дай же мне ее! - Он столкнул кубок на мраморный пол церкви - как неловко получилось! О Боже! Кровь!
     Он сел и, крепко прижав к себе Армана, принялся вытягивать ее, глоток за глотком. В тесном объятии они упали на мягкое ложе из цветов. Он прижимался ртом к шее лежащего рядом Армана, и поток крови лился не останавливаясь.
     "Добро пожаловать на Виллу Мистерий. - Луи коснулся его плеча. - Мы ждем”.
     Близнецы обнимались и гладили друг друга по длинным вьющимся рыжим волосам.
     Возле концертного зала вопили юнцы, потому что им не досталось билетов. Они разобьют лагерь на стоянке и останутся там до завтрашнего вечера.
     - у нас есть билеты? - спросил он. - Арман, билеты!
     "Опасность!” Лед. Предупреждение исходит от кого-то, попавшего в ледяную ловушку.
     Его с силой ударило что-то. Он куда-то плыл.
     - Спи, любовь моя.
     - Я хочу вернуться в сад, на Виллу. - Он попытался открыть глаза. Живот сильно болел. Странная боль, кажущаяся такой далекой...
     - Тебе известно, что он погребен подо льдом?
     - Спи, - произнес в ответ Арман, укрывая его одеялом. - А когда проснешься, ты будешь таким же, как я. Мертвым.

***

     Сан-Франциско. Он знал, что находится именно там, даже не успев открыть глаза. И этот кошмарный сон - он был рад от него избавиться - удушье, чернота, несущее его куда-то бурное и страшное морское течение! Но сон постепенно рассеивался. Сон, лишенный образов, - только шум воды, ощущение воды! Сон о невыразимом страхе. В нем он виделся себе женщиной, беспомощной, без языка, утратившей способность кричать.
     Пусть он уйдет.
     Ощущение ледяного воздуха на лице было каким-то необычным - он почти ощущал его белоснежно-свежий вкус. Конечно же, это Сан-Франциско. Холод сковал его тело, но внутри разливалась приятная теплота.
     Бессмертный. Навсегда.
     Он открыл глаза. Это Арман принес его сюда. Сквозь вязкую темноту сна до него доносились слова Армана, его приказание оставаться здесь. Арман говорил, что здесь он будет в безопасности.
     Здесь.
     Французские окна во всю ширину дальней стены были распахнуты настежь. А сама комната была именно такой, какие так любил Арман и какие с необычайной легкостью умел находить только он: пышно отделанная, хаотически загроможденная множеством вещей.
     Достаточно взглянуть на развеваемые ветром кружевные занавеси на окнах. А как прекрасны сверкающие, завивающиеся белые перья обюсонского ковра! Он с трудом поднялся на ноги и вышел в открытую дверь.
     За переплетающимися ветвями пышных крон монтеррейских кипарисов с жесткими листьями влажно сияло небо. А внизу на бархатно черном фоне светится арка “Золотых Ворот”. Над высокими башнями моста клубится туман, похожий на густой белый дым. Он налетает на пилоны и канаты, как будто норовит поглотить их навсегда, и вдруг исчезает бесследно, словно сжигаемый сверкающим потоком несущихся по мосту машин.
     Поистине восхитительное зрелище дополняют виднеющиеся вдали очертания низких холмов с наброшенной на них мантией из теплых огней.
     Бессмертный... навсегда.
     Он провел рукой по волосам и почувствовал мягкое покалывание. Даже после того, как он убрал руку, слабое ощущение прикосновения пальцев осталось. Ветер нежно пощипывал кожу. Словно вдруг вспомнив что-то, он нащупал клыки. Какие они потрясающе длинные и острые.
     Почувствовав чье-то легкое прикосновение, он резко обернулся и чуть не упал. Как все невообразимо изменилось! Он восстановил равновесие, но при виде Армана ему вдруг захотелось плакать. Несмотря на окружавшую его глубокую тень, темно-карие глаза Армана были наполнены трепещущим светом. А в выражении лица было столько любви! Осторожно протянув руку, он дотронулся до ресниц Армана. Еще ему очень хотелось погладить тонкие линии его губ. Поцелуй Армана привел его в трепет. Ни с чем не сравнимое ощущение прикосновения его прохладного шелковистого рта... поцелуй самого разума, электрическая чистота мысли!
     - Войди в дом, ученик, - сказал Арман. - У нас осталось меньше часа.
     - А остальные?..
     Арман уезжал, чтобы выяснить нечто очень важное. Что именно? Происходят ужасные вещи, горят дома общин. Но ничто в этот момент не казалось более важным, чем ощущение внутреннего тепла и покалывания при каждом движении.
     - С ними все в порядке, они продолжают строить планы, - ответил Арман. Он произнес эти слова вслух? Должно быть. Но голос был таким чистым! - Они напуганы повсеместным разрушением, но Сан-Франциско это не коснулось. Некоторые говорят, что это устроил Лестат, чтобы привлечь всех к себе. Другие - что это дело рук Мариуса, или даже близнецов. Или же Тех, Кого Следует Оберегать, которые наносят невероятно сильные удары, не покидая святилища.
     Близнецы! Он почувствовал, как вокруг него снова смыкается темнота сна: тело женщины, лишенной языка… его вновь охватывает ужас. Но ведь теперь ему нечего бояться - ни снов, ни заговоров. Он - дитя Армана.
     - Но все это может подождать, - ласково сказал Арман. - Ты должен пойти со мной и сделать все, как я скажу. Необходимо завершить начатое.
     - Завершить? - Но ведь все уже закончилось. Он родился заново.
     Арман увел его в дом, где не было ветра. В темноте ярко блестит латунная кровать, позолоченные драконы на фарфоровой вазе словно вдруг ожили. Сияющие клавиши огромного рояля напоминают ухмыляющийся рот. Как приятно дотронуться до них, пощупать слоновую кость, бархатные кисти, свисающие с абажура...
     Музыка, откуда доносится музыка? Тихие, печальные звуки одинокой джазовой трубы. Приглушенная меланхоличная мелодия, звуки которой плавно перетекали один в другой, заставила его остановиться. Ему не хотелось двигаться. Хотелось сказать, что он понимает, что происходит, но он продолжал впитывать каждый отдельный звук.
     Он стал благодарить за музыку, но его голос тоже почему-то звучал очень странно - он стал более резким и звонким. Странным было даже ощущение собственного языка во рту... А там, снаружи... он показал пальцем за окно, где проносящийся мимо террасы туман поглощал ночь...
     Арман был терпелив с ним. Арман все понимал. Арман медленно провел его через затемненную комнату.
     - Я люблю тебя, - сказал Дэниел.
     - Ты уверен? - ответил Арман.
     Он засмеялся.
     Они вышли в длинный коридор с высокими потолками. В полумраке виднелись уходящие вниз ступени и отполированная балюстрада. Арман подтолкнул его вперед. Ему хотелось получше рассмотреть ковер под ногами - длинную цепь увитых лилиями медальонов, но Арман ввел его в ярко освещенную комнату.
     От ослепительно яркого света, скользившего по низким кожаным диванам и креслам, у него перехватило дыхание. А какая на стене картина!
     Как живо изображены на ней фигуры - бесформенные существа, созданные широкими густыми мазками ярко-желтой и красной краски. Все, что казалось живым, таковым и было - возможность вполне реальная. Нарисованные безрукие существа, купающиеся в ослепительных красках, обречены на вечную жизнь в этом облике. Способны ли они видеть нас своими крошечными, широко расставленными глазами? Или они видят лишь рай и ад своего собственного сияющего королевства?
     Одна только мысль об этом способна была довести до слез, как могли заставить его разрыдаться тяжелые стоны трубы, - но он тем не менее не заплакал. До него вдруг донесся сильный соблазнительный аромат. Господи, что это? Казалось, тело его стало вдруг необычайно твердым. Неожиданно перед ним возникла юная девушка.
     Она сидела в небольшом позолоченном кресле с прямой спинкой, скрестив лодыжки; бледное лицо обрамляла густая копна блестящих коричневых волос. Маленькая беглянка в рваных джинсах и запачканной рубашке.
     Совершенный образчик, вплоть до веснушек на носу и засаленного рюкзака у ног. Но как прекрасна форма ее маленьких ручек! А ноги!.. И карие глаза!... Он тихо рассмеялся, но смех его был скорее безумным, чем веселым. Странно, но он звучал поистине зловеще. Дэниел вдруг осознал, что держит ее лицо в руках, а она смотрит прямо на него и улыбается, и на ее теплых щечках играет едва заметный алый румянец.
     Так вот что это был за аромат - кровь! Его пальцы горели. Невероятно, но он ясно видит даже сосуды под кожей! И отчетливо слышит биение ее сердца. Оно становится все громче, и звук такой... такой влажный. Он попятился.
     - Господи, да убери же ее отсюда! - вскричал он.
     - Возьми ее, - прошептал Арман. - И сделай это немедленно.

5

ХАЙМАН, МОЙ ХАЙМАН

     Никто не слушает.
     Пой вольно и свободно,
     Пой только для себя –
     Как птица, что поет
     Не ради власти на земле иль в небе,
     А ради счастья выйти за пределы
     Самой себя.
     Пусть из ничего возникнет что-то.
     Стэн Райс
     "Техасская сюита”

     До этой ночи, этой ужасной ночи, он любил подшучивать над собой: он не знает, кто он и откуда, но знает, что ему нравится. А ему нравилось многое из того, что его окружало: Цветочные лотки на углах, сияющие по вечерам молочно-белым светом огромные здания из стали и стекла, деревья и, конечно, трава под ногами. И купленные им вещи из блестящей пластмассы и металла, будь то игрушки, компьютеры, телефоны - неважно. Ему нравилось разбираться в них, осваивать, а потом сминать в крошечные разноцветные шарики, которыми можно жонглировать или вышвыривать их из окон, когда поблизости никого нет.
     Ему нравились звуки рояля, кино и стихи, которые он находил в книгах.
     Еще ему нравились автомобили, сжигавшие, подобно лампадам, добытую из-под земли нефть. И огромные реактивные самолеты, летавшие на основе тех же научных принципов выше облаков.
     Каждый раз, когда над его головой пролетал самолет, он останавливался и прислушивался к доносящимся сверху людским разговорам и смеху.
     Самым большим наслаждением для него было вождение машины. В течение одной ночи он мог промчаться в своем серебристом “Мерседесе” по гладким пустым дорогам от Рима до Флоренции и до Венеции. Ему также нравилось телевидение - крошечные пучки света и весь электронный процесс в целом. Как спокойно чувствовал он себя в обществе телевизора, наедине с огромным числом мастерски накрашенных лиц, дружески разговаривающих с ним со светящегося экрана.
     Рок-н-ролл ему тоже нравился. Ему нравилась любая музыка. Ему нравилось, как Вампир Лестат поет “Реквием для маркизы”. Он не вслушивался в слова. Важнее была печальная мелодия и мрачный аккомпанемент барабанов и тарелок. У него возникало желание танцевать.
     Ему нравились гигантские желтые машины, которые поздней ночью взрезали землю в больших городах, в то время как вокруг суетились люди в униформе; нравились двухэтажные лондонские автобусы и, конечно же, люди - умные и ловкие смертные.
     Он любил прогуливаться вечерами по Дамаску, когда перед его глазами внезапно вспыхивали картины разрозненных воспоминаний о том, каким был этот город в древности. Он вновь видел на этих улицах римлян, греков, персов, египтян...
     Ему нравились библиотеки, где в больших, глянцевых, приятно пахнущих книгах можно найти фотографии древних памятников. Он и сам фотографировал новые города, в которых бывал, и иногда накладывал на изображения те образы, которые по-прежнему присутствовали в его памяти. Например, на фотографии, сделанной в Риме, вместо современных жителей города в их тяжелой, грубой одежде он мог увидеть людей в туниках и сандалиях.
     В общем, вокруг было множество вещей, достойных восхищения: скрипичная музыка Бартока, церковные певчие - девочки в белоснежных платьях, выходящие в полночь из храма после христианской мессы.
     Конечно же, ему нравилась и кровь его жертв. Об этом и говорить не стоит. Кровь не имела отношения к его развлечениям. Смерть вовсе не казалась ему забавной. Он преследовал добычу молча и не желал с ней знакомиться. Достаточно было смертному просто заговорить с ним, как он тут же поворачивался и уходил. Неприлично, считал он, разговаривать с этими нежными, ласково смотрящими на вас созданиями, а потом торопливо поглощать их кровь, ломать им кости и слизывать мозг, превращать их тела во влажное месиво. А охотился он теперь именно так, с невероятной жестокостью. Он больше не испытывал острой потребности в крови, но хотел ее. Им руководила не жажда, но овладевавшее всеми помыслами неистовое желание. За одну ночь он мог выпить кровь трех, а то и четырех жертв.
     И все же он был уверен, абсолютно уверен в том, что когда-то был человеком. Да, когда-то он гулял под жаркими лучами полуденного солнца, хотя сейчас, конечно же, это ему недоступно. Ему виделось, как он сидит за простым деревянным столом и маленьким медным ножиком разрезает спелый персик. Лежащий перед ним плод очень красив. Ему был знаком вкус персика. Он знал вкус хлеба и пива. Он помнил, как солнце освещало простирающееся на многие мили вокруг тускло-желтое песчаное пространство. “Приляг и отдохни под полуденным солнцем”, - кто-то когда-то сказал ему эти слова. Был ли это последний день его жизни? Да, нужно было отдохнуть, ибо вечером царь и царица призывали к себе всю знать, и что-то ужасное, что-то...
     Но что именно, он вспомнить не мог.
     Нет, он просто знал об этом - точнее, до этой ночи. До этой ночи...
     Он не вспомнил даже тогда, когда услышал песни Вампира Лестата. Надо сказать, что этот рок-музыкант, называющий себя тем, кто пьет кровь, слегка заинтриговал его как личность. Он действительно обладал какой-то неземной внешностью - но ведь это телевидение. Многие люди из головокружительного мира рок-музыки выглядели как существа из другого мира. А голос Вампира Лестата был так по-человечески эмоционален.
     В его голосе звучали не только эмоции, но и человеческие амбиции, причем совершенно специфического рода. Вампир Лестат хотел быть героем. Когда он пел, то заявлял: “Вы должны признать важность моего существования! Я - символ зла; и если я подлинный символ, значит, я творю добро”.
     Очаровательно. Только человек способен додуматься до такого парадокса. Ему это было хорошо известно, поскольку он и сам когда-то был человеком.
     Теперь же он обладал сверхъестественным восприятием окружающего. Это правда. В отличие от него люди не способны с одного только взгляда постичь принципы работы любого механизма. Именно сверхъестественными силами можно объяснить тот факт, что все вокруг казалось ему “знакомым”. Ничто в мире не могло его теперь удивить - ни квантовая физика, ни теории эволюции, ни картины Пикассо, ни тот факт, что детям вводят вирусы, чтобы защитить их от болезни. Создавалось впечатление, что задолго до своего появления здесь он уже имел представление обо всем этом. Даже задолго до того, когда мог сказать: “Я мыслю, значит, я существую”.
     Но, несмотря ни на что, он во многом сохранил человеческое восприятие мира. Этого нельзя отрицать. Он мог чувствовать человеческую боль, причем настолько сильно, что иногда это даже пугало. Он знал, что такое любовь, что такое одиночество - о да, эти чувства были ему известны, пожалуй, лучше всего, и особенно остро он переживал их, слушая песни Вампира Лестата. Вот почему он не обращал внимания на слова.
     И что еще важно: чем больше крови он пил, тем более походил на человека.
     Когда он впервые появился в этой эпохе, он даже отдаленно не был похож на человека - ни в собственных глазах, ни в глазах окружающих: отвратительный скелет, бредущий по обочине автострады в сторону Афин, - кости, плотно обтянутые тугими венами и покрытые загрубевшей белой кожей. При виде его людей охватывал ужас. Они резко и до упора выжимали педаль газа, лишь бы только поскорее умчаться прочь. Но он успевал прочесть их мысли, увидеть себя их глазами - он понимал их и, конечно, испытывал перед ними неловкость.
     В Афинах он раздобыл перчатки, свободного покроя шерстяную одежду с пластмассовыми пуговицами и эти забавные современные ботинки, целиком скрывающие стопу. Он обмотал лицо тряпками, оставив только отверстия для глаз и рта. Грязные черные волосы он прикрыл серой фетровой шляпой.
     На него по-прежнему смотрели с любопытством, но хотя бы не убегали с воплями. С наступлением сумерек он бродил в густой толпе на площади Омония, и никто не обращал на него внимания. Как приятно видеть современную суету в этом древнем городе, где и в старину, много веков назад, царило такое же оживление, когда со всего мира съезжались сюда студенты, чтобы изучать философию и искусство. Он смотрел на Акрополь и видел перед собой не современные развалины Парфенона, а тот храм, который возвышался здесь когда-то в древности, - совершенный и прекрасный, истинный дом богини.
     Греки, как всегда, были чудесными людьми - деликатными и доверчивыми, хотя теперь из-за примеси турецкой крови их волосы и кожа стали более темными. Они не обращали внимания на его странную одежду. Он идеально имитировал их язык, лишь иногда допуская забавные ошибки, и им нравилось мягкое, успокаивающее звучание его голоса. Оставаясь один, он замечал, что его плоть постепенно восстанавливается. На ощупь она оставалась твердой как камень. И тем не менее внешность его изменялась. В конце концов, развернув однажды тряпки, он увидел очертания человеческого лица. Так вот, значит, как он когда-то выглядел!
     Большие черные глаза с тонкой сеточкой едва заметных морщинок в уголках и довольно гладкими веками. Красивой формы улыбающийся рот. Аккуратный, хорошо вылепленный нос тоже пришелся ему по вкусу. Но больше всего ему понравились брови: очень черные и прямые, не изогнутые и не слишком густые, они располагались довольно-таки высоко над глазами и придавали лицу открытое и слегка удивленное выражение - такие лица внушают доверие. Словом, весьма привлекательное лицо молодого мужчины.
     Теперь отпала необходимость скрывать свою внешность, и он стал одеваться в современные рубашки и брюки. Приходилось, однако, держаться в тени - слишком уж гладкой и белой была его кожа.
     Знакомясь с людьми, он называл свое имя: Хайман. Однако он понятия не имел, откуда оно взялось. Когда-то, в более поздние времена, его называли Бенджамином, это он тоже помнил. Были и другие имена... Но когда? Хайман… Это его первое и тайное имя, он его никогда не забудет. Он мог нарисовать два крохотных рисунка, означавших слово “Хайман”, но откуда взялись эти символы, он не знал.
     Не меньше, чем все остальное, его озадачивали собственные возможности и сила. Он мог пройти сквозь пластиковую стену, поднять автомобиль и зашвырнуть его на близлежащее поле. И это при условии, что сам он обладал на удивление хрупким телосложением и весил очень мало. Он мог вонзить себе в руку тонкий длинный нож, испытывая при этом весьма странное ощущение. Крови было много. Потом рана закрывалась, и, чтобы вытащить нож, приходилось вскрывать ее заново.
     Если говорить о весе, не было в мире такой высоты, на которую он не смог бы подняться. Как будто он решил не признавать существование силы притяжения, и с тех пор она перестала на него действовать. Однажды ночью он взобрался на крышу высотного здания в центре города, а потом полетел вниз и мягко приземлился прямо посреди улицы.
     Как приятно сознавать все это. Он знал, что при желании может преодолевать большие расстояния. И он уверен, что когда-то именно так и поступал - поднимался к самым облакам. Но тогда... Впрочем, может быть, и нет.
     У него были и другие способности. Каждый вечер, едва успев проснуться, он обнаруживал, что слышит голоса, доносящиеся со всех концов света. Лежа в темноте, он буквально купался в звуках. Он слушал разговоры на греческом, английском, румынском, хинди... Он слышал и смех, и крики боли. А если лежал совсем тихо, то мог расслышать даже мысли людей - но беспорядочный поток, исполненный неоправданных преувеличений, пугал его. Он не знал, откуда долетают до него эти голоса. Или почему один голос заглушает другой. Как будто он - Бог, внимающий молитвам.
     Время от времени он слышал голоса других бессмертных, совершенно не похожие на голоса людей. Где-то там существуют другие такие же, как он, они думают, чувствуют, посылают предупреждения. Мощные серебряно чистые голоса исходили откуда-то издалека, но он без труда отличал их от бессмысленной человеческой болтовни.
     Но воспринимать голоса бессмертных было мучительно больно. Они вызвали в памяти какие-то ужасные воспоминания о бесконечно долгих годах, проведенных в замкнутом темном пространстве, где такие голоса оставались его единственными спутниками. Он едва не впадал в отчаяние. Нет, он не хочет даже вспоминать об этом! Есть вещи о которых лучше забыть навсегда. О том, как ты сгорел или попал в плен. Или о том, как воспоминания мучили тебя и заставляли безудержно плакать и душераздирающе кричать.
     Да, он видел немало плохого. Он был на этой земле в другие времена и под другими именами. Но неизменно оставался благожелательным и оптимистичным, с любовью относился ко всему, что его окружало. Быть может, у него блуждающая душа? Нет, он всегда обладал именно этим телом. Вот почему оно такое легкое и сильное.
     Он неизменно заставлял голоса смолкнуть. Он вспомнил старое пророчество: если не научишься отсекать голоса, они сведут тебя с ума. Но теперь это не представляло для него труда. Достаточно было встать и открыть глаза, и они мгновенно стихали. Для того чтобы расслышать хоть что-то, требовалось приложить усилия. Голоса не смолкали совсем, но сливались в единый и однообразный, раздражающий слух гул.
     Впереди его ждали прекрасные минуты. Заглушить мысли находящихся рядом смертных было легко. Например, он мог запеть или сосредоточить внимание на чем-нибудь конкретном. И наступала благословенная тишина. В Риме повсюду находилось, на что отвлечься. Как он любил римские дома, выкрашенные в желтовато-коричневые, рыжеватые или темно-зеленые тона. Как он любил узкие вымощенные камнем улочки. Он мог мчаться на машине по широкому бульвару, полному беззаботных смертных, или же бродить по виа Венето в поисках женщины, в которую можно было ненадолго влюбиться.
     А какую любовь он испытывал к умным и образованным людям этой эпохи! Они так много знали и в то же время оставались людьми. В Индии убивают руководителя страны, и уже через час его оплакивает весь мир. Разум самого обычного человека переполнен всякого рода сведениями о катастрофах, изобретениях и медицинских чудесах. Люди умело сочетают факты и фантазии. Официантки пишут по ночам романы, чтобы наутро проснуться знаменитыми. Работяги влюбляются в обнаженных кинозвезд со взятых напрокат видеокассет. Богачи носят фальшивые украшения, а бедняки покупают крошечные бриллианты. Принцессы отправляются на Елисейские Поля в аккуратно потертых лохмотьях.
     О, ему хотелось быть человеком. Кто он такой, в конце концов? И кто те, другие, чьи голоса он заглушал? Они не из Первого Поколения - в этом он уверен. Первое Поколение никогда не имело мысленного контакта. Черт возьми, а что такое Первое Поколение? Он не мог вспомнить! Его охватило отчаяние. Нельзя думать об этом. Он записывал в блокнот стихи - современные и весьма незамысловатые, но при этом знал, что сочиняет их в самом старом стиле, который только был ему известен.
     Он неустанно путешествовал по Европе и Малой Азии, иногда шел пешком, иногда поднимался в воздух и усилием воли направлял свой полет в нужное ему место. Он очаровывал всех, кто с ним сталкивался, а днем беззаботно спал в темных укрытиях. Вообще-то, солнечные лучи уже не могли спалить его. Но солнце лишало его возможности действовать. Как только небо по утрам светлело, глаза его закрывались. И снова возникали эти голоса - исполненные муки душераздирающие крики Других пьющих кровь... а потом - ничего. А на закате он просыпался, готовый ко всему, что предначертано звездами.
     Наступил момент, когда он почувствовал уверенность в своих силах и уже без малейшего страха отправлялся в полет. На окраине Стамбула он поднялся вверх и, словно воздушный шарик, помчался высоко над крышами. Он взмывал вверх и кувыркался в воздухе, он смеялся, радуясь ощущению свободы, а потом приказал себе лететь в Вену и оказался там до восхода солнца. Никто его не увидел. Он передвигался слишком быстро, чтобы его могли заметить. К тому же он не проделывал свои маленькие эксперименты у всех на виду.
     Обладал он и еще одной интересной особенностью: умел путешествовать вне тела. Ну, не в прямом смысле путешествовать. На самом деле он мог словно бы отсылать свое зрение в самые отдаленные уголки и видеть все, что там происходит. Лежа совершенно неподвижно, он, например, мог подумать о каком-то далеком месте, которое ему хотелось бы увидеть, и внезапно оказывался именно там. Конечно, нечто подобное могли проделывать и некоторые смертные - кто-то во сне, а кто-то и во время бодрствования, - но им для этого требовалась сильнейшая и целенаправленная концентрация. Проходя мимо их спящих тел, он зачастую ощущал, что души их в тот момент находятся совсем в другом месте. Но сами души он никогда не видел. Он не обладал способностью видеть призраков или каких-либо иных духов.
     Но он знал, что они существуют. Их не может не быть.
     На память ему пришло старое воспоминание из времен его молодости: он был тогда еще смертным, и жрецы в храме дали ему какое-то сильнодействующее снадобье, выпив которое, он точно таким же образом покинул свое тело и взлетел прямо в небесный свод. Жрецы призывали его обратно, но он не хотел возвращаться. Он оказался среди мертвых, которых любил. Но он знал, что должен вернуться. Именно этого от него ожидали.
     Тогда он был вполне обыкновенным человеком. Никаких сомнений. Он помнил ощущение пота на своей груди, когда он лежал в пыльной комнате и они принесли ему зелье. Ему было страшно. Но в те времена всем приходилось через это пройти.
     Наверное, лучше все-таки быть тем, кто он есть сейчас, и иметь возможность летать, не разделяя тело и душу.
     Но то, что он не знал, не помнил, не понимал, как он мог делать подобные вещи или почему он живет за счет человеческой крови, причиняло ему острую боль.
     В Париже он ходил на “вампирские” фильмы - было любопытно посмотреть, что в них похоже на правду, а что вранье. Все было ему знакомо, хотя и глупостей хватало. Вампир Лестат позаимствовал свой наряд именно из этих старых черно-белых фильмов. В большинстве своем “создания ночи” одевались совершенно одинаково: черный плащ, накрахмаленная белая рубашка, элегантный черный фрак и черные брюки.
     Чепуха, конечно, но смотреть на это было приятно. В, конце концов, все они принадлежали к племени пьющих кровь - они разговаривали как вполне благовоспитанные существа, любили поэзию и при этом все время убивали смертных.
     Он покупал комиксы о вампирах и вырезал из них картинки с изображением красивых и благородных джентльменов, пьющих кровь, похожих на Вампира Лестата. Может быть, и ему стоит примерить такой костюм - еще раз доставить себе удовольствие. Это даст ему возможность почувствовать себя частью чего-то, даже если это что-то в действительности и не существует. Однажды ночью в одном из лондонских магазинов, где давно уже погасли огни, он нашел для себя костюм вампира: пиджак и брюки, сияющие черные ботинки из лакированной кожи, жесткую, как новый папирус, рубашку и белый шелковый галстук. И конечно же, великолепный черный бархатный плащ на белой атласной подкладке, который доходил до самого пола.
     Он грациозно вертелся перед зеркалом. Как бы позавидовал ему сейчас Вампир Лестат; и подумать только, ведь он, Хайман, не какой-нибудь смертный притворщик - он настоящий. Он впервые расчесал свои густые черные волосы. Отыскав духи и благовония в стеклянных флаконах, он щедро помазался ими - его ожидала грандиозная ночь. Затем нашел золотые перстни и запонки.
     Теперь он стал таким же красивым, как прежде, когда он носил другую одежду. И немедленно привел в восхищение всех прохожих, встречавшихся ему на лондонских улицах. Так и должно быть. Они смотрели, как он шествовал по тротуару, а он время от времени улыбался им и кланялся, иногда даже подмигивал. Убивать тоже стало приятнее. Жертва воспринимала его как видение и, казалось, понимала, что происходит. Он склонялся над ней - точно так же, как делал это Вампир Лестат в телевизионных клипах, - и поначалу нежно пил из горла, а уж затем только разрывал жертву на части.
     Конечно, все это было не более чем шуткой. И во всем этом присутствовало что-то пугающе обыденное, ровным счетом никакого отношения не имеющее к мрачным тайнам тех, кто пьет кровь, равно как и к смутным обрывкам время от времени всплывающих в голове воспоминаний. Тем не менее в настоящий момент его забавляла возможность стать “кем-то” и “чем-то”.
     Да, настоящий момент... И этот момент прекрасен. А ничего другого у него никогда и не было. В конце концов он рано или поздно забудет и эту эпоху. Эти ночи со всеми их чудесными деталями испарятся из его памяти; и когда-нибудь в будущем, в еще более сложные и требовательные времена, он снова будет чувствовать себя потерянным и будет помнить лишь свое имя. Наконец он отправился домой, в Афины. По ночам он бродил по музеям с огарком свечи б руке, рассматривая старинные надгробия с резными фигурами, которые трогали его до слез. Вот как, например, эта сидящая мертвая женщина - мертвых всегда изображают сидящими, - протягивающая руки к живому ребенку, которого держит на руках ее муж. Он вспоминал имена, словно их нашептывали летучие мыши. “Поезжай в Египет, и ты вспомнишь все”. Но он не поехал. Слишком рано молить о безумии и забвении. В Афинах, прогуливаясь неподалеку от Акрополя по древнему кладбищу, откуда убрали все могильные стелы, он чувствовал себя в безопасности - несмотря на шум проносящихся мимо машин, земля здесь прекрасна. И она по-прежнему принадлежит мертвым.
     Он приобрел целый гардероб вампирских одеяний. Он даже купил гроб, но предпочитал в него не ложиться. Ему не нравилось, что гроб не повторяет форму человеческого тела, что на нем нет лица, нет надписей, указывающих путь душе усопшего. Так не делается. Гроб казался ему больше похожим на шкатулку для драгоценностей. Но коль скоро он вампир, то нужно все-таки иметь гроб, думал он, и это было даже забавно. Его квартира нравилась смертным. Когда они приходили к нему в гости, он подавал им кроваво-красное вино в хрустальных бокалах. Он декламировал им “Балладу о старом мореходе” и пел песни на неизвестных языках, которые им нравились. Иногда он читал им свои стихи. Они все такие добросердечные, эти смертные! В квартире не было никакой мебели, поэтому он усаживал гостей на гроб.
     Но со временем его начали беспокоить песни американского рок-певца Вампира Лестата. Они больше не казались ему забавными. Как и старые глупые фильмы. Но Вампир Лестат тревожил его по-настоящему. Ну кто из пьющих кровь стал бы мечтать о чистоте и мужестве? В этих песнях было столько трагизма!
     Те, кто пьет кровь... Иногда, в одиночестве просыпаясь на полу душной, жаркой квартиры, когда за плотно занавешенными окнами исчезал последний луч дневного света, он чувствовал, как спадает с него тяжелый, наполненный стонами и криками боли сон. Неужели он вновь брел в ночи по каким-то ужасным местам вслед за двумя прекрасными рыжеволосыми женщинами, с которыми так несправедливо обошлись, - за двумя красивейшими сестрами-близнецами? Когда одной из рыжеволосых женщин отрезали язык, она выхватила его из рук солдат и проглотила. Они были поражены ее мужеством... Нет, смотреть на это невозможно! У него болело лицо, как будто он тоже плакал от горя. Он начинал медленно приходить в себя. Смотрел на лампу. На желтые цветы. Все в порядке. Он в Афинах, вокруг множество ничем не примечательных оштукатуренных зданий, а на холме, неясно вырисовывающиеся в наполненном дымом воздухе, возвышаются над всем остальным величественные развалины храма. Вечер. Дивная суета многотысячных толп скромно одетых людей, спешащих после рабочего дня на эскалаторы, чтобы спуститься в подземные поезда. Площадь Синтагма, заполненная страдающими от вечерней духоты людьми, лениво попивающими рецину или оузо. И маленькие киоски, торгующие журналами и газетами со всего света. Он больше не слушал песни Вампира Лестата. Он перестал посещать американские дискотеки, где они постоянно звучали. Он обходил стороной студентов с прицепленными к поясам кассетными плейерами.
     Однажды ночью в самом центре района Плака, среди ослепительных огней и шумных баров, он увидел тех, кто пьет кровь, - они поспешно пробирались сквозь толпу. Сердце его замерло от ощущения одиночества и страха. Он не мог ни двигаться, ни говорить. Потом он долго шел за ними по крутым улицам, провожал их от одной дискотеки до другой, где так же гремела электронная музыка. И все это время он пристально изучал их, но в тесной круговерти туристов они не замечали его присутствия.
     Двое мужчин и женщина в не слишком вяжущихся с окружающей обстановкой черных шелковых одеяниях, ноги женщины тесно зажаты в туфли на высоких каблуках. Пряча глаза за зеркальными стеклами солнечных очков, и в то же время выставляя напоказ сияющую кожу и блестящие волосы, увешанные драгоценностями и благоухающие дорогими ароматами, они перешептывались и громко смеялись над чем-то.
     Но и без учета всех этих сугубо внешних деталей они были совершенно не похожи на него. Прежде всего, тела их были совсем не такими твердыми и белыми. В них оставалось еще так много плоти, что по сути своей они по-прежнему были ожившими трупами. Обманчиво розовыми и слабыми. И они остро нуждались в человеческой крови. Даже сейчас их мучает агония жажды, которую они, несомненно, испытывают каждую ночь. Потому что кровь должна постоянно воздействовать на мягкие человеческие ткани. Она не только оживляет их, но постепенно превращает в материю совершенно иного рода
     Что касается его, то он целиком состоит именно из такой “материи иного рода”. В нем не осталось ни грамма мягкой человеческой плоти. Да, он испытывал жажду крови, но не для перерождения. Он вдруг осознал, что кровь, скорее, освежает его, усиливает телепатические возможности, способность к полету или путешествию вне тела, увеличивает его и без того недюжинную силу. Наконец-то он понял! Он превратился в практически идеального носителя той безымянной силы, которая присутствовала в каждом из них.
     Все так. А они просто моложе. Они едва лишь начали свой путь к истинному вампирскому бессмертию. Разве сам он не помнит?.. По правде говоря, нет, но он знает, что они принадлежат к молодому поколению и следуют Путем Тьмы не более ста или двухсот лет. Это весьма опасный период - время, когда впервые сходишь с ума от всего происходящего или же становишься добычей других, которые запирают тебя, сжигают... Многим не довелось пережить этот период. А как давно это случилось с ним, принадлежащим к Первому Поколению! Даже представить себе невозможно, сколько с тех пор минуло времени! Он остановился у крашеной ограды сада, протянул руку к сучковатой ветке и провел по лицу прохладными ворсистыми листьями. И его вдруг охватила невыразимая печаль, печаль, еще более ужасная, чем страх. Он услышал плач, но плач раздавался не здесь, а у него в голове. Чей это плач? Пусть он прекратится!
     Что ж, он не причинит зла этим нежным детям! Он хочет только познакомиться с ними, заключить их в свои объятия: “В конце концов, все мы принадлежим к одной семье, и вы, и я, - мы те, кто пьет кровь!”
     Он подошел ближе и безмолвно, но весьма эмоционально их приветствовал. Но когда они обернулись в его сторону, в их глазах не было ничего, кроме невыразимого ужаса. А потом они убежали. Они помчались прочь от огней Плаки, вниз по склону холма, и ничто не могло их остановить.
     Чувствуя неведомую прежде боль, он молча застыл на месте. И тут произошло нечто удивительное и в то же время ужасное. Он бросился вдогонку и в конце концов увидел их снова. Он рассердился, и рассердился по-настоящему. “Будьте вы прокляты! За нанесенную мне обиду вы заслуживаете наказания!” И кто бы мог подумать, в голове у него, прямо за лобной костью, вдруг возникло странное ощущение - непонятный холодный спазм! И вдруг из него вылетело нечто невидимое, какая-то сила, и мгновенно проникло в женщину, самую слабую из убегавшей троицы. Тело женщины вспыхнуло.
     Он ошеломленно смотрел на это зрелище. И тем не менее понимал, что произошло. В нее проникла точно направленная им сила. И эта сила воспламенила такую же, как и у него, могущественную горючую кровь. Огонь мгновенно распространился по всей системе сосудов, попал в костный мозг и вызвал взрыв. Через несколько секунд ее не стало.
     О боги! И это сделал он! Охваченный скорбью и ужасом, он смотрел на пустую одежду, которая не сгорела, но лишь почернела и покрылась жировыми пятнами. Оставшиеся на камнях мостовой пряди волос задымились и исчезли прямо на глазах.
     Быть может, он все же ошибается? Нет, это действительно совершил он! Он чувствовал, как это происходило. А она была такой испуганной!
     Не в силах вымолвить ни звука от потрясения, он побрел домой. Он был уверен, что никогда прежде не пользовался этой силой, даже не подозревал о ее существовании. Быть может, он обрел ее только сейчас, после многовекового воздействия крови, иссушившей его клетки, сделавшей их тонкими, белыми и крепкими, как перегородки осиного гнезда?
     Оказавшись наконец в своей квартире, где аромат свечей и благовоний действовал на него успокаивающе, он снова проткнул себя ножом и наблюдал за тем, как течет кровь. Густая и горячая, она образовала на столе лужицу и в свете лампы сверкала словно живая. И она действительно была живой!
     Глядя на себя в зеркало, он видел, что после многих недель самоотверженной охоты и насыщения кровью кожа его вновь приобрела свойственные ей смуглость и сияние. На щеках появился слабый желтоватый оттенок, а губы слегка порозовели. Впрочем, какое это имеет значение: он все равно похож на оставленную на камне змеиную кожу - мертвую, невесомую и хрустящую, разве что за исключением постоянно пульсирующей крови. Его отвратительной крови. А мозг... Интересно, каким теперь стал его мозг? Прозрачным, как хрустальное изделие, по крошечным отсекам которого струится кровь? Наверное, именно в них и живет сила, обладающая невидимым языком?
     Он вновь вышел на улицу и испытал новоприобретенную способность на животных: на кошках - к этим злобным созданиям он питал необъяснимую ненависть - и на крысах, которых терпеть не могут все без исключения люди. С ними получалось иначе. Он действительно убивал этих существ. Невидимый поток его энергии убивал их, но не сжигал. Точнее говоря, мозг и сердце в конце концов разрывались, но текшая в них естественная кровь не воспламенялась. Поэтому они не сгорали.
     Все произошедшее потрясло его до боли в душе.
     - Да, я поистине великолепный объект для изучения, - прошептал он, и глаза неожиданно заблестели от непрошеных слез. Плащи, белые галстуки, “вампирские” фильмы - что ему до них? Да кто же он, черт побери?! Игрушка богов, скитающаяся в вечности? Увидев в витрине видеомагазина огромный плакат, с которого на него с издевкой смотрело зловещее лицо Вампира Лестата, он мгновенной вспышкой энергии вдребезги разнес стекло.
     Ну что ж, прекрасно. Пусть будет так. В ту ночь он беззвучно поднялся в темноте над землей и отправился в Дельфы. Влажная трава нежно приняла его в свои объятия, и он пошел туда, где когда-то сидел оракул, в развалины обиталища бога.
     Но он не собирался покидать Афины. Он должен найти двоих оставшихся вампиров и сказать им, что он очень сожалеет о случившемся и никогда, никогда больше не будет использовать против них свою силу. Они должны поговорить с ним! Они должны остаться с ним!.. Должны!
     Пробудившись на следующую ночь, он стал прислушиваться. Через час они поднялись из своих могил. Убежищем им служил дом в Плаке, где находилась одна из шумных и дымных таверн, выходящих на улицу. Он понял, что днем они спали в подвале, а с наступлением темноты выходили посмотреть, как поют и танцуют в таверне смертные. “Ламия”, старое греческое название вампира. Так называлось и это заведение, где потоком текла рецина, электрогитары исполняли простенькие греческие мелодии, а молодые люди танцевали друг с другом, соблазнительно, словно женщины, покачивая бедрами. Стены украшали плакаты с эпизодами из “вампирских” фильмов - Бела Лугоши в роли Дракулы, белолицая Глория Холден в роли его дочери - и портреты голубоглазого блондина Вампира Лестата.
     Значит, у них тоже есть чувство юмора, с нежностью подумал он, заглядывая внутрь. Но лица сидевшей за столиком пары вампиров не выражали ничего, кроме скорби и страха. И вид у них был совершенно беспомощный.
     Когда в проеме открытой двери на фоне уличного света возник его силуэт, они даже не шелохнулись. Что они подумали, увидев его длинный плащ? Что он чудовище, сошедшее с плаката, дабы уничтожить их, в то время как они практически неуязвимы для всего остального в этом мире?
     "Я пришел с миром. Я только хочу с вами поговорить. Ничто не вызовет во мне гнева. Я пришел с... любовью”.
     Вампиры словно оцепенели от ужаса. Вдруг один из них вскочил из-за стола, и одновременно раздался душераздирающий вопль обоих. Огонь буквально ослепил его, как ослепил и смертных, в панике протискивавшихся мимо него к выходу. Вампиров охватило пламя, и они погибали в неистовом и жутком танце, широко раскидывая в стороны ноги и руки. Загорелся и дом - дымились балки, взрывались стеклянные бутылки, в низкое небо взлетали оранжевые искры.
     Неужели это сделал он? Неужели он - хочет он того или нет - несет смерть всем остальным?
     По белому лицу на накрахмаленную рубашку стекали кровавые слезы. Он прикрыл лицо плащом в знак уважения к тому, что происходило на его глазах: к погибающим в доме вампирам.
     Нет, он не мог совершить такое, не мог. Смертные толкали его со всех сторон, отпихивая с дороги, но он словно даже не замечал этого. Вой сирен резанул слух. Он моргал, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в сиянии ослепительных огней.
     И тогда, в минуту жестокого прозрения, он понял, что его вины здесь нет. Потому что увидел ту, которая сотворила весь этот кошмар! Закутавшись в серый шерстяной плащ, она стояла в глубине темной аллеи и молча наблюдала за ним.
     И когда их глаза встретились, она тихо прошептала его имя:
     - Хайман, мой Хайман!
     Его разум вдруг опустел, словно кто-то одним движением начисто стер из него все мысли. Как будто снизошедший сверху белый свет разом уничтожил все детали. В первый момент он не чувствовал ничего, кроме спокойствия и безмятежности. Он не слышал яростного рева пламени, не ощущал отчаянных толчков смертных...
     Охваченный непреодолимым ужасом, он просто смотрел на нее, такую же прекрасную, изящную и утонченную, какой она была всегда. Он вспомнил все, чему когда-либо был свидетелем, что представлял собой сам и что знал.
     Перед ним распахнулось время - века и тысячелетия словно помчались назад, к самым истокам. Первое Поколение... Он знал все. Он дрожал и плакал. И вдруг услышал собственный голос, враждебный и обвиняющий:
     - Ты!
     Внезапная испепеляющая вспышка раскрыла перед ним и позволила в полной мере ощутить ее могущество. Жар ударил в грудь, и он, спотыкаясь, попятился.
     "О боги, ты и меня убьешь!”
     Но она не могла услышать его мысли! Он ударился о выбеленную стену. Голову наполнила сильнейшая боль.
     Но он не утратил способности видеть, слышать и думать! Сердце по-прежнему билось ровно. Его не охватило пламя!
     Он сосредоточился и, собрав все силы, бросился в жестокую атаку на невидимую энергию.
     - Опять замышляешь козни, моя повелительница? - вскричал он на древнем языке. И столько человечности звучало в его голосе!
     Но все закончилось. Аллея была пуста. Она исчезла.
     Точнее говоря, она взлетела, поднялась вертикально вверх, точно так же, как часто делал это и он; ее стремительное движение было недоступно глазам. И тем не менее он ощущал, как она постепенно удаляется. Взглянув вверх, он без усилий нашел ее взглядом - крошечная черточка, удаляющаяся на запад среди обрывков белесого облака.
     Резкие звуки заставили его вздрогнуть - вой сирен, громкие голоса, оглушительный треск обваливающихся балок сгоревшего дома. Узкая улочка была буквально запружена людьми, из близлежащих таверн по-прежнему доносилась музыка. Он бросил прощальный взгляд на последнюю обитель мертвых вампиров и, плача, пошел прочь. Сколько же минуло тысячелетий - даже не сосчитать, но старая война все продолжается.

***

     Вот уже много часов он бродил по темным и глухим улочкам.
     В Афинах царили тишина и спокойствие. За деревянными стенами домов спали люди. В густом, как дождь, тумане поблескивали тротуары. История его жизни словно гигантская свернувшаяся раковина улитки навалилась на него всей своей тяжестью и придавила к земле.
     В конце концов он поднялся на вершину холма и вошел в прохладный, роскошно обставленный ресторан огромного современного отеля из стекла и стали. Все вокруг здесь было таким же черно-белым, как и он сам: танцевальная площадка, похожая на шахматную доску, черные столы, черные кожаные банкетки.
     Никем не замеченный в мерцающем полумраке затемненного зала, он без сил упал на скамью и дал волю слезам. Закрыв руками лицо, он плакал долго и безутешно.
     - Но его не охватило спасительное безумие, как не пришло и забвение. Он скитался во времени, вновь посещая те места, которые были ему когда-то близки и где он жил, не зная забот. Он оплакивал всех, кого знал и любил.
     Но наихудшую боль причиняло ему удушающе тяжкое воспоминание о том, как и когда все это началось. А истинное начало всему было положено задолго до того давнего полудня, когда он прилег в тишине своего дома на берегу Нила, размышляя о неизбежной необходимости ночью идти во дворец.
     Все началось годом раньше, когда царь сказал ему: “Если бы не моя возлюбленная царица, я бы и сам насладился этими двумя женщинами. И доказал бы, что никакие они не ведьмы и что бояться их не следует. Ты сделаешь это вместо меня”.
     Он словно наяву увидел перед собой столпившуюся в тревожном ожидании знать - черноглазых мужчин и женщин в тонких льняных юбках и искусно сделанных черных париках; одни сгрудились за резными перилами, другие гордо расположились возле самого трона. А перед ним стоят рыжеволосые близнецы, его прекрасные пленницы, которых он за время их заключения успел полюбить. “Я не могу совершить такое!” И все-таки он совершил. Этого ждали от него знатные люди, этого ожидали царь и царица, и тогда он надел ожерелье царя с золотым медальоном, чтобы действовать от его имени. Под пристальными взглядами близнецов он спустился по ступеням с помоста и по очереди осквернил обеих.
     Конечно, такая боль не может длиться вечно.
     Будь у него достаточно сил, он заполз бы в самое чрево земли. Благословенное неведение - как он в нем нуждался! Отправиться бы в Дельфы, побродить по высокой душистой зеленой траве. Нарвать крошечных полевых цветов. Интересно, если подержать их под светом лампы, раскроются они перед ним, как раскрываются навстречу лучам солнца?
     Но потом он уже не хотел ни о чем забывать. Что-то изменилось; произошло нечто, сделавшее это мгновение отличным от всех остальных. Она очнулась от долгого сна! Он своими глазами видел ее на афинской улице! Прошлое и настоящее слились воедино.
     Его слезы высохли, он выпрямился и прислушался, размышляя о чем-то.
     На освещенной шахматной доске перед ним извивались танцующие. Женщины улыбались ему. Быть может, в их представлении он походил на прекрасного фарфорового Пьеро с белым лицом и нарумяненными щеками? Он взглянул на мерцающий под потолком видеоэкран. Его разум стал таким же мощным, как и тело.
     Сейчас октябрь конца двадцатого века от Рождества Христова. И всего несколько ночей назад он видел близнецов во сне! Да, отступать некуда. Для него настоящие мучения только начинаются, но это не имеет ровным счетом никакого значения. Он жив как никогда
     Он медленно вытер лицо маленьким льняным носовым платком. Он омыл пальцы в стакане вина, словно освящая их. И снова бросил взгляд на видеоэкран, где Вампир Лестат пел свою трагическую песню.
     Голубоглазый демон, с яростно развевающимися золотистыми волосами, с сильными руками и грудью молодого мужчины. Его движения были резковатыми, но грациозными, губы - чувственными и обольстительными, а в голосе звучало столько тщательно смодулированной боли...
     "Так, значит, все это время ты говорил мне об этом? Ты призывал меня! Называл ее имя!”
     Казалось, видеообраз пристально смотрит на него в ответ и поет для него, хотя, конечно же, это не более чем иллюзия - он не может видеть его с экрана. “Те, Кого Следует Оберегать! Мой царь и моя царица...” И все же теперь он внимательно вслушивался в каждый отчетливо произносимый слог, ясно различимый на фоне грохота барабанов и духовых инструментов.
     Только после того как смолк звук и исчезло изображение, он поднялся, как слепой прошел по прохладным, отделанным мрамором коридорам отеля и наконец оказался на темной улице.
     Со всех концов мира к нему взывали голоса тех, кто пьет кровь, - они предупреждали его. И эти голоса звучали всегда. Они говорили о грозящем бедствии, о необходимости объединиться, чтобы предотвратить какую-то ужасную катастрофу: “Мать идет!” Они рассказывали о снах про близнецов, значение которых не в силах были постичь. А он все это время оставался слепым и глухим!
     - Сколь многого ты еще не понимаешь, Лестат, - прошептал он.
     В конце концов он поднялся на высокую скалу и обернулся, чтобы посмотреть на раскинувшийся далеко внизу Верхний Город. В неярком свете звезд поблескивали обломки беломраморных стен его многочисленных храмов.
     - Будь ты проклята, моя повелительница! - прошептал он. - За то, что ты сотворила со всеми нами, ты достойна поистине адского проклятия!
     "Подумать только! В мире стали и бензина, ревущей электронной музыки и беззвучного сияния компьютерных экранов мы все еще продолжаем существовать!”
     И тут он вспомнил другое проклятие, намного более сильное, чем его собственное. Оно прозвучало через год после того ужасного момента, когда он изнасиловал двух несчастных женщин. Под таким же далеким и равнодушным, как сегодня, ночным небом это проклятие страшным криком разнеслось по всей территории вокруг дворца:
     "Да будут свидетелями духи, ибо им принадлежит знание будущего - и того, каковым ему суждено быть, и того, какова на то моя воля. Имя тебе - Царица Проклятых! И судьбой предначертано тебе творить зло! Но я остановлю тебя, даже если для этого мне придется вернуться с того света. И в час твоего торжества именно я нанесу тебе сокрушительное поражение. Я свергну тебя с твоего трона. Запомни мое лицо. Я тебя уничтожу!”
     Сколько раз в те первые века вспоминал он эти слова? Сколько пустынь, гор и плодородных речных долин пересек он в поисках двух рыжеволосых сестер? Он расспрашивал бедуинов, однажды давших им приют, охотников, по-прежнему носивших одежды из шкур, жителей старейшего в мире города Иерихона. Они уже стали легендой.
     А потом на него снизошло благословенное безумие; он утратил память, гнев и боль. Он стал просто Хайманом, исполненным любви ко всему, что его окружало, и умевшим понимать и ценить радости мира.
     Неужели настал час расплаты? Что, если близнецы каким-то образом выжили, как и он сам? И память вернулась к нему во имя этой великой цели?
     Ах, какая ошеломляюще чудесная мысль! Первое Поколение соберется вместе. Первое Поколение наконец познает радость победы!
     Но он тут же с горькой улыбкой подумал о вполне человеческом стремлении к героизму Вампира Лестата: “Да, брат мой, прости мое пренебрежительное отношение. Я тоже жажду добра и славы. Но, похоже, не существует ни судьбы, ни искупления. Все, что я вижу, глядя на эту чужую мне древнюю землю, это рождение и смерть, и еще ужас, ожидающий нас всех.
     Он бросил последний взгляд на спящий город, на уродливый, обремененный разного рода проблемами современный город, где он с таким удовольствием прогуливался среди бесчисленных могил.
     А потом он взлетел и уже через несколько секунд оказался выше облаков. Настало время подвергнуть его удивительный дар величайшему испытанию - как счастлив он наконец-то обрести цель, пусть даже иллюзорную. Он полетел на запад, к Вампиру Лестату, к голосам, которые умоляли открыть им смысл сна о близнецах. Он направился на запад, куда чуть раньше направилась и она.
     Блестящие полы его плаща походили на гладкие крылья, восхитительно холодный воздух пощипывал кожу, и он вдруг рассмеялся, словно превратившись на миг в себя прежнего - наивного и счастливого.

6

ИСТОРИЯ ДЖЕСС, ВЕЛИКОГО СЕМЕЙСТВА И ТАЛАМАСКИ

     Мертвым мы безразличны.
     Да, они тянутся к нам
     Из могилы (клянусь, это правда),
     Но сердца их не с нами.
     Они просто смотрят на нас,
     Равнодушно и холодно.
     Стэн Райс
     "Их участие”

     Закрой ей лицо;
     Мои глаза ослепли от слез;
     Она умерла молодой.
     Джон Уэбстер

ТАЛАМАСКА

     Исследователи паранормальных явлений. Мы бдим. И мы всегда рядом.
     Лондон, Амстердам, Рим

     Джесс стонала во сне. Это была изящного сложения тридцатипятилетняя женщина с длинными, вьющимися рыжими волосами. Она буквально утонула в бесформенном пуховом матрасе, лежащем на деревянной кровати, которая была подвешена к потолку на четырех ржавых цепях.
     Где-то в большом разбросанном доме пробили часы. Ей пора вставать. До концерта Вампира Лестата осталось два часа. Но она не может оставить сейчас близнецов.
     Сон был раздражающе нечетким, как и все сны о близнецах, но те события, которые развивались в нем столь стремительно, были для нее новыми. Однако она догадалась, что близнецы вновь оказались в царстве пустыни и окружившая их толпа настроена враждебно. А сами близнецы очень изменились и побледнели. Возможно, исходящее от них фосфоресцирующее свечение всего лишь иллюзия, но казалось, что они сияют в полутьме и двигаются так плавно, как будто исполняют некий ритмический танец. Они стояли обнявшись, в то время как со всех сторон в них тыкали факелами. Но что это? С ними что-то случилось, что-то очень плохое... Одна из них теперь слепая.
     Ее веки плотно сжаты, нежная кожа вокруг впалых глазниц сморщилась. Ну конечно, ей выкололи глаза. А почему вторая сестра издает такие ужасные звуки?
     - Успокойся, не нужно больше сопротивляться, - сказала, слепая. Она произнесла эти слова на древнем языке, но в снах он всегда был понятен.
     Но из груди второй сестры вырвался в ответ лишь жуткий гортанный стон. Она не могла говорить! Они отрезали ей язык!
     "Не могу больше видеть все это, хочу проснуться!”
     Но, расталкивая в стороны толпу, к ним уже пробивались солдаты, вот-вот должно было произойти нечто ужасное. Близнецы неожиданно замерли. Солдаты схватили их и оттащили друг от друга.
     "Не разлучайте их! Разве вы не понимаете, что это для них значит? Уберите факелы. Не поджигайте их! Не сжигайте их рыжие волосы”.
     Протягивая руки к сестре, слепая отчаянно звала ее по имени:
     - Мекаре!
     А Мекаре, немая, не имея возможности ответить, ревела, как раненый зверь.
     Толпа расступалась, освобождая дорогу двум огромным тяжелым катафалкам, на которых стояли большие каменные гробы. На крышках грубо сделанных саркофагов были тем не менее наспех выбиты изображения человеческих лиц и тел.
     "За что же близнецов собираются положить в гробы? Я не вынесу этого зрелища!”
     Катафалки останавливаются, близнецов тащат к гробам, грубые каменные крышки открываются.
     "Не надо!”
     Слепая борется с ними, как будто видит все происходящее, но они все-таки побеждают, подхватывают ее и кладут в каменный ящик. Мекаре в немом ужасе смотрит на сестру, а тем временем и ее волокут ко второму катафалку.
     "Не опускайте крышку, иначе вместо Мекаре закричу я! Я буду кричать за обеих...”
     Джесс резко села с открытыми глазами. Она кричала.
     Она до сих пор ощущала эхо своих криков, но в доме она одна, и никто другой слышать их не мог. Потом все стихло, и в наступившей тишине лишь слабо поскрипывала кровать, покачиваясь на цепях. В густом лесу за окнами пели птицы; удивительно, но она почему-то была уверена, что часы уже пробили шесть.
     Сон быстро рассеивался. Она отчаянно пыталась удержать его, разглядеть детали, которые всегда ускользали: во что были одеты эти неизвестные ей люди, какое оружие держали в руках солдаты, лица близнецов... Но все исчезло. Остался только осадок в душе да отчетливое представление о том, что произошло, - и еще уверенность, что Вампир Лестат каким-то образом связан с этими снами.
     Еще не проснувшись окончательно, она взглянула на наручные часы. Времени нет. К моменту выхода Вампира Лестата она должна быть в зале, ей нужно стоять у самой сцены.
     И все же она колебалась и продолжала сидеть, задумчиво глядя на белые розы на столике рядом с кроватью. За ними в открытом окне она видела южное небо, окрашенное слабым оранжевым светом. Она взяла записку, лежавшую рядом с цветами, и перечитала ее еще раз.

     "Дорогая моя!
     Я только что получила твое письмо, так как нахожусь далеко от дома и прошло немало времени, пока оно наконец дошло до меня. Я понимаю твое увлечение этим созданием, Вампиром Лестатом. Его песни звучат даже в Рио. Я уже прочла присланные тобой книги. И мне известно о твоих исследованиях этого создания, проведенных для Таламаски. Что касается твоих снов о близнецах, то мы должны обсудить это вместе. Они чрезвычайно важны. Ибо подобные сны видят и другие. Но умоляю тебя - нет, я приказываю тебе: не ходи на концерт. До моего приезда ты должна оставаться на территории Сономы. Я выезжаю из Бразилии при первой же возможности.
     Дождись меня.
     С любовью,
     Твоя тетя Маарет”.

     - Маарет, прости меня, - прошептала она.
     Но о том, чтобы не поехать туда, даже и помыслить невозможно. И если кто-то в мире способен ее понять, так только Маарет.
     Руководители Таламаски, где она проработала двенадцать долгих лет, никогда не простят ей неподчинение их приказам. Но Маарет известно, почему она так поступает. Причиной тому сама Маарет. Маарет обязательно простит ее.
     У нее кружилась голова. Кошмар по-прежнему не отпускал ее. Обстановка комнаты скрывалась в полумраке, но неожиданно сумерки сменились таким ярким светом, что его отражали даже поросшие лесом холмы. Розы тоже слегка светились, как белая кожа близнецов в снах.
     Белые розы... Она попыталась вспомнить, что именно слышала о белых розах. Белые розы посылают на похороны. Но нет, Маарет, конечно, имела в виду совсем не это.
     Джесс взяла обеими руками один из бутонов, и лепестки мгновенно раскрылись. Какая прелесть! Она прижала его к губам, и к ней вдруг вернулось слабое, но сияющее воспоминание о давно прошедшем лете: этот же дом, освещаемая свечами комната и Маарет, лежащая на ковре из лепестков роз; их было так много - белых, желтых, розовых, и она собирала их в ладони и прижимала к лицу и к шее.
     Видела ли это Джесс на самом деле? Множество лепестков роз, запутавшихся в длинных рыжих волосах Маарет. Волосы - такие же, как у Джесс. И как у близнецов из сна - густые, вьющиеся, отливающие золотом.
     Это лишь один из сотни фрагментов воспоминаний, которые ей впоследствии так и не удалось сложить воедино. Но какие из событий того восхитительного, безвозвратно ушедшего лета она помнит сейчас или не помнит, теперь уже не имеет значения. Ее ждет Вампир Лестат: даже если она не получит ответ, развязка все равно наступит, и нельзя утверждать с уверенностью, что ею не станет смерть.
     Она встала и оделась. Потертая курка вместе с расстегнутой у горла мужской рубашкой и джинсами в последнее время словно превратились в ее вторую кожу. Она натянула потрепанные кожаные ботинки. Быстро прошлась по волосам расческой.
     Теперь пора оставить пустой дом, в который она вторглась сегодня утром. Тяжело уходить. Но еще тяжелее было решиться прийти сюда.

***

     Она дошла до конца просеки, когда еще только начало светать, и была потрясена, обнаружив, что за прошедшие пятнадцать лет здесь практически ничего не изменилось: беспорядочно выстроенное здание прилепилось к самому подножию горы, крыша и крыльцо с колоннами по-прежнему увиты голубоватыми лозами вьюнка пурпурного. Наверху, в наполовину скрытых поросшими травой склонами крошечных потайных оконцах отражался свет раннего утра.
     Поднимаясь по ступенькам парадного входа с зажатым в руке старым ключом, она чувствовала себя шпионкой. Судя по всему, здесь уже много месяцев никто не появлялся. Везде только пыль и листья.
     Однако в хрустальной вазе ее ждали розы, а к двери были приколоты записка и конверт с ключом.
     Несмотря на усталость после ночи, проведенной за рулем машины, она много часов бродила по знакомым местам, словно исследуя их заново. Ей необходимо было пройтись по длинным полутемным галереям, по подавляющим своей величиной комнатам. Дом с его громадными балками, поддерживающими потолки из нестроганых досок, и тянущимися вверх от круглых каменных очагов заржавевшими, покрытыми сажей трубами более чем когда-либо походил на неотделанный дворец.
     Даже мебель здесь была массивной - каменные столы, кресла и диваны из неполированного дерева с грудами мягких подушек, книжные полки и ниши в некрашеных кирпичных стенах.
     Этот дом отличался каким-то грубоватым средневековым величием. На фоне окон, напоминающих бойницы, и каменных полов вполне органично выглядели образчики искусства племени майя, чаши этрусков и хеттские статуэтки. Дом стоял словно крепость и дарил ощущение безопасности.
     Лишь творения Маарет сверкали яркими цветами, как будто заимствовали их у деревьев и неба. Память ни в малейшей степени не преувеличила их красоту. Повсюду лежали толстые, мягкие вязаные шерстяные коврики с разнообразными узорами из полевых цветов и травы, и создавалась впечатление, что под ногами у вас вовсе не коврики, а сама земля. Бесчисленное множество стеганых подушек украшали нашитые на них любопытные фигурки и странные символы. И наконец, стены были сплошь покрыты гигантскими матерчатыми коврами - своего рода современными гобеленами, на которых по-детски безыскусно были запечатлены поля и ручьи, леса и горы; солнце и луна, соседствующие друг с другом в небе, восхитительной прелести облака и даже падающие струи дождя. Мириады мельчайших лоскутков ткани, нашитые с поразительной аккуратностью, чтобы во всех подробностях воссоздать детали падающей каскадом воды или плавно опускающегося на землю листа, обладали жизненной силой примитивной живописи.
     Увидев все это вновь, Джесс чуть не умерла от восторга.

***

     К полудню, голодная, с кружащейся после бессонной ночи головой, она наконец осмелилась поднять засов двери, которая вела в тайные помещения без окон, расположенные внутри самой горы. Затаив дыхание, она пошла по каменному коридору. Когда она обнаружила, что библиотека не заперта, и зажгла лампу, сердце у нее бешено застучало.
     Господи, пятнадцать лет назад она провела здесь самое счастливое время своей жизни. Все ее удивительные приключения, погоня за призраками по заданию Тала-маски - ничто в сравнении с теми волшебными, незабываемыми днями.
     Вместе с Маарет они сидели здесь, в библиотеке, у пылающего огня. Ее приводили в восторг бесчисленные тома удивительной и восхитительной семейной истории. Родословное древо “Великого Семейства”, как неизменно называла его Маарет, - “нить, которая ведет нас по лабиринту, именуемому жизнью”. С какой любовью она доставала для Джесс эти книги, отпирала шкатулки, заполненные древними пергаментными свитками.
     В то лето Джесс не смогла до конца постичь все значение того, что ей посчастливилось увидеть. Постепенно она запуталась и утратила ощущение реальности происходящего, словно папирусы, усеянные неведомыми ей письменами, возникли из мира грез. К тому времени Джесс была уже опытным археологом, работала на раскопках в Египте и Иерихоне. И тем не менее она не могла расшифровать эти таинственные иероглифы. Господи, сколько же им лет?
     Много лет она пыталась вспомнить и другие документы, которые тогда видела. Наверное, однажды утром она зашла в библиотеку и обнаружила, что дверь в заднюю комнату открыта.
     Мимо нескольких неосвещенных комнат она прошла по длинному коридору и наконец нащупала выключатель. Она увидела огромную кладовую: великое множество глиняных табличек, покрытых крохотными рисунками! Стоит ли сомневаться, что она подержала их в руках.
     Но произошло и нечто еще, нечто такое, о чем ей никогда не хотелось вспоминать. Кажется, там был другой проход? Она была уверена в том, что где-то существовала винтовая железная лестница, уходившая в глубину, и что по ней она спустилась в комнаты нижнего яруса с гладкими земляными стенами. В старинные фарфоровые патроны были ввинчены маленькие лампочки. Дернув за цепочки, она зажгла их.
     Конечно, именно так она и сделала. И конечно, она открывала тяжелую дверь из красного дерева...
     В последующие годы воспоминания возвращались к ней лишь краткими вспышками: просторная комната с низким потолком, дубовые стулья, стол и скамьи, сделанные вроде бы из камня. И что-то еще, на первый взгляд показавшееся удивительно знакомым. А потом...
     Позже, вечером, она уже не могла вспомнить ничего, кроме лестницы. Она внезапно проснулась и увидела в ногах своей кровати Маарет. Оказалось, что уже десять часов. Маарет подошла и поцеловала ее. От ее приятного, теплого поцелуя по телу Джесс пробежала слабая дрожь Маарет сказала, что на закате они нашли ее внизу, у речки, где она заснула на поляне. Они перенесли ее в дом.
     Внизу, у речки? В течение нескольких месяцев она действительно “помнила”, как заснула. И “воспоминание” о лесной тишине и покое, о том, как пела вода среди камней, было достаточно ярким. Но сейчас она была уверена, что в действительности ничего подобного не было
     Однако в этот день, пятнадцать лет спустя, она не нашла ничего, что могло бы подтвердить или опровергнуть ее смутные воспоминания. От нее заперли все комнаты. Даже аккуратно переплетенные тома семейной истории лежали в закрытых стеклянных футлярах, которые она не посмела вскрыть
     Но никогда еще она не была так твердо уверена в безошибочности своих воспоминаний. Да, это действительно были глиняные таблички, испещренные клинописными изображениями людей, деревьев, животных. Она видела их, снимала с полок, подносила ближе к тусклому свету. И лестница, комната, которая вызвала в ее душе страх, скорее даже ужас... да... все это там...
     Тем не менее в те теплые летние дни и ночи, когда она часами беседовала с Маарет или танцевала с Милем и Маарет при свете луны, здесь был настоящий рай. Сейчас уже можно забыть о той боли, которую она испытывала, пытаясь понять, почему Маарет отослала ее домой, в Нью-Йорк, и не позволяла вернуться.

     "Дорогая моя!
     Все дело в том, что я слишком сильно тебя люблю. Если мы не расстанемся, то моя жизнь подчинит себе твою. Тебе нужна свобода, Джесс, чтобы выработать собственные планы, устремления, мечты...”

     Она вернулась сюда не затем, чтобы воскресить прежнюю боль, но для того, чтобы вновь, пусть ненадолго, познать давно покинувшую ее радость.

***

     К вечеру, сражаясь с усталостью, она в конце концов вышла из дома и по длинной дубовой аллее спустилась вниз. Ей не составило труда отыскать старые тропы среди густо растущих деревьев. Равно как и окруженную зарослями папоротника и клевера поляну на крутом каменистом берегу узкой и быстрой речушки.
     Однажды ее привела сюда Маарет. Вокруг царила кромешная тьма. Они ступили в воду и дальше прошли по камням. К ним присоединился Миль. Маарет налила Джесс вина, и вместе они запели песню, которую Джесс потом никак не могла вспомнить, хотя иногда вдруг ловила себя на том, что с необъяснимой точностью непроизвольно напевает странную мелодию. Осознав это, она тут же умолкала и больше уже не могла найти верную ноту.
     Убаюканная перемешавшимися между собой лесными звуками, она вполне могла бы заснуть возле речки - совсем как в “воспоминании” многолетней давности.
     Яркая зелень клена, отражающая редкие лучи солнца, слепила глаза. Застывшие в вечном покое красные деревья выглядели устрашающе - поистине исполинские, равнодушные ко всему, они вздымались на сотни футов ввысь, и там, чуть ниже кружевной полоски неба, смыкали свои мрачные кроны.
     Она понимала к тому же, сколько сил потребует от нее намеченный на вечер концерт, где будет полно вопящих фанатов Лестата. Но она боялась сна о близнецах.

***

     Наконец она вернулась в дом и взяла с собой розы и письмо. Ее старая комната. Три часа. Интересно, кто же заводит здесь часы, чтобы они всегда били вовремя? Сон о близнецах преследовал ее буквально по пятам. У нее не осталось сил для сопротивления. Она чувствовала себя здесь так чудесно. Ни единого призрака, с которыми ей приходилось иметь дело на службе. Только покой. Она легла на старую подвесную кровать, на стеганое одеяло, которое вместе с Маарет так старательно мастерила в то лето. Пришел сон, и вместе с ним вернулись близнецы.

***

     Теперь у нее осталось всего два часа, чтобы добраться до Сан-Франциско, и ей опять приходится покидать этот дом - и, возможно, снова со слезами. Она проверила карманы: паспорт, бумаги, деньги, ключи.
     Повесив на плечо кожаную сумку, она устремилась по длинному коридору к лестнице. Сумерки спускались быстро, и когда лес погрузится в темноту, вообще ничего не будет видно.
     Когда она достигла большого зала, туда еще проникало немного солнечного света. Несколько длинных тонких лучей, в которых плясали частички пыли, пробивались сквозь западные окна и падали на огромный гобелен на стене.
     При взгляде на него у Джесс перехватило дыхание. Этот гобелен всегда был ее любимым - из-за гигантских размеров и чрезвычайно сложного рисунка. Поначалу он производил впечатление множества беспорядочно нашитых маленьких заплаток - но постепенно сотни и тысячи лоскутков складывались в лесной пейзаж. Причем образ этот то появлялся, то вновь ускользал от взгляда. Именно так неоднократно происходило и в то лето, когда, захмелев от вина, она ходила взад и вперед перед этим гобеленом, то теряя изображение, то вновь находя нужный ракурс, и тогда ее глазам представали гора, лес, маленькая деревушка посреди зеленой долины.
     - Прости, Маарет, - тихо повторила она.
     Все, пора ехать. Ее путешествие почти завершено.
     Она уже готова была отвести взгляд, как вдруг внимание ее привлекла какая-то деталь рисунка. Она присмотрелась внимательнее. Что это? Фигурки, которых она никогда прежде не замечала? Но перед глазами вновь была лишь беспорядочная смесь сшитых вместе фрагментов. Потом постепенно появился склон горы, затем - оливковые деревья и, наконец, крыши деревенских домов - желтых хижин, разбросанных по долине. Где же фигурки? Их она найти не могла. Но только до тех пор, пока опять не повернула голову, уголком глаза она увидела их на долю секунды: две крошечные фигурки в объятиях друг друга, женщины с рыжими волосами!
     Медленно, едва ли не с опаской, она вновь повернулась к картине. И сердце подпрыгнуло от радости! Да, вот они. Но, может быть, это иллюзия?
     Она пересекла комнату и встала прямо перед гобеленом. Затем коснулась его рукой. Да! У каждой сшитой из лоскутков куклы были по две зеленые бусинки вместо глаз, тщательно вышитый нос и красный рот! И волосы!.. Рыжие нитки, завитые неровными волнами и аккуратно прикрепленные поверх белоснежных плеч.
     Она смотрела на них и не верила своим глазам. И все же это они - близнецы! В комнате стало совсем темно, а она все стояла и не могла сдвинуться с места. Последний свет заката исчез за горизонтом. Рисунок на гобелене на ее глазах превратился в неразборчивый узор.
     Словно сквозь одурманивающий сон она услышала, как часы пробили четверть часа. Надо позвонить в Таламаску. Надо позвонить Дэвиду в Лондон. Необходимо рассказать ему хотя бы часть, хоть что-нибудь... Но ей хорошо известно, что об этом не может быть и речи. Что бы ни случилось с ней здесь сегодня, Таламаска никогда не узнает всей правды. При мысли об этом, у нее едва не разорвалось сердце.
     Она заставила себя выйти из дома, запереть дверь, пересечь широкий портик и пройти по длинной тропе.
     Она не могла до конца разобраться в своих чувствах - что ее так потрясло, почему она чуть не плачет? Это подтверждало ее подозрения, все то, о чем она давно догадывалась. И все же ей было страшно. И она действительно заплакала.
     "Дождись Маарет”.
     Но этого как раз делать нельзя. Маарет сумеет очаровать ее, запутать и в конце концов во имя любви увлечет прочь от тайны. Именно так все и произошло тем давним летом. Вампир Лестат не скрывает ничего. Вампир Лестат - ключевой фрагмент головоломки. Чтобы во всем удостовериться, достаточно его увидеть, дотронуться до него.
     Красный “Мерседес” завелся мгновенно. Резко, так что из-под колес во все стороны полетел гравий, она дала задний ход, развернулась и помчалась в сторону узкой проселочной дороги. Верх машины остался открытым - она замерзнет, пока доберется до Сан-Франциско, но это сейчас не имеет значения. Она любила быструю езду и ощущение бьющего в лицо ледяного ветра.
     Дорога резко нырнула во мрак густого леса. Сюда не в силах был проникнуть даже свет восходящей луны. С легкостью вписываясь в резкие повороты, она прибавила скорость до сорока миль. На душе у нее стало вдруг еще тоскливее, но слез больше не было. Вампир Лестат... Она почти добралась.
     Выехав наконец на главную дорогу округа, она прибавила скорость, напевая что-то себе под нос, но за шумом ветра не слыша ни единого слова. Когда она, промчавшись по чудесному городку Санта-Роза, выехала на автостраду и влилась в нескончаемый поток машин, направлявшихся на юг, уже окончательно стемнело.
     От воды поднимался туман, превращая в призрачные видения высившиеся по обе стороны дороги холмы. Однако само шоссе было ярко освещено. Ее возбуждение нарастало. Всего лишь через час она будет у Золотых Ворот. Печаль постепенно исчезала. Всю жизнь она была уверенной в себе, и ей всегда везло; люди осторожные, осмотрительные иногда даже вызывали у нее раздражение. И на этот раз она чувствовала, что, несмотря на роковую опасность сегодняшней ночи и острое ощущение реальной угрозы, удача ей не изменит. Ей совсем не было страшно.

***

     Она считала, что родилась в рубашке, - ее нашли на обочине через несколько минут после аварии, в которой погибла ее юная мать, беременная на седьмом месяце: умирающее чрево вытолкнуло младенца, и, когда прибыла машина “скорой помощи”, девочка громко кричала, прочищая свои крошечные легкие.
     Ее поместили в окружную больницу, под неусыпный надзор стерильных, холодных приборов. Две недели у нее не было даже имени, но медсестры ее обожали, прозвали “воробушком” и при любой возможности баюкали ее и пели ей песенки.
     После они в течение многих лет писали ей, посылали фотографии, делились новостями, и это в значительной степени способствовало укреплению ее веры в то, что ее любят.
     Именно Маарет в конце концов приехала за ней. Она заявила, что девочка осталась единственной, кто выжил из всей семьи Ривзов, проживавших в Южной Каролине, и отвезла ее в Нью-Йорк, к родственникам, которые носили другую фамилию и принадлежали к другому семейному клану. Там она и выросла - в роскошном двухэтажном особняке на Лексингтон-авеню, заботливо опекаемая Марией и Мэтью Гудвинами, которые дарили ей не только любовь, но и все, что она только могла пожелать. Пока Джесс не исполнилось двенадцать лет, с ней в комнате спала няня-англичанка.
     Она не помнила, когда именно узнала, что все расходы на ее воспитание взяла на себя тетя Маарет, что она может поступить в любой колледж и выбрать любую профессию. Мэтью Гудвин был врачом, Мария - бывшей танцовщицей и преподавательницей; оба они были искренне привязаны к Джесс и возлагали на нее большие надежды. Она стала для них дочерью, о которой они всегда мечтали, и эти годы были яркими и счастливыми.
     Письма от Маарет начали приходить, когда Джесс была еще совсем маленькой и не умела читать. Очень часто в конвертах с этими удивительными письмами она находила разноцветные открытки и необычные банкноты из тех стран, где жила Маарет. К семнадцати годам у Джесс накопился полный ящик рупий и лир. Но важнее было то, что в лице Маарет она обрела друга, с чувством и заботой отвечавшего на каждую ее строчку.
     Именно Маарет подсказывала ей, какие книги читать, поощряла уроки музыки и рисования, организовывала летние туры в Европу и, наконец, помогла поступить в Колумбийский университет, где Джесс изучала древние языки и искусство.
     Именно Маарет договаривалась о ее поездках на Рождество к родственникам в Европу: в Италии это были Скартино - семейство могущественных банкиров, жившее на вилле рядом с Сиеной; в Париже - более скромная семья Боршаров, которые были рады принять ее в своем переполненном, но веселом доме.
     В то лето, когда Джесс исполнилось семнадцать, она поехала в Вену, чтобы встретиться с еще одной ветвью семьи - русскими эмигрантами, и от всей души полюбила этих молодых и пылких интеллектуалов и музыкантов. А после была Англия, где состоялась встреча с Ривзами - прямыми родственниками Ривзов из Южной Каролины, покинувших Англию много веков назад.
     В восемнадцать лет она навестила семейство Петралона на вилле Санторини - богатых греков с весьма необычной внешностью. Окруженные слугами-крестьянами, они держались с почти феодальным величием. Вместе с ними Джесс отправилась в круиз на яхте - в Стамбул, Александрию и на Крит.
     Джесс почти влюбилась в молодого Константина Петралона. Маарет дала ей понять, что такой брак будет с радостью одобрен всеми, но решение она должна принять самостоятельно. Поцеловав на прощание своего возлюбленного, Джесс улетела обратно в Америку, в университет, и начала готовиться к своей первой археологической экспедиции в Ирак.
     В годы учебы в колледже Джесс продолжала поддерживать самые тесные отношения с семьей. Все были так добры к ней. Но тогда все были добры ко всем. Вера в семью была всеобщей. Нередко заключаемые браки внутри семьи приводили к бесконечной путанице. Представители разных ветвей часто навещали друг друга. Специально отведенные для гостей комнаты в каждом доме всегда были готовы к неожиданному приезду родственников. Родословное древо семьи корнями уходило в вечность; забавные предания о знаменитых предках, умерших триста, а то и четыреста лет назад, передавались из уст в уста. Несмотря на существенные различия между ветвями семьи, Джесс ощущала удивительную общность со всеми.
     В Риме ее буквально очаровали кузены, которые под грохот стереомагнитофонов с невероятной скоростью носились на своих сверкающих черных “Феррари”, а по ночам возвращались в очень симпатичный старинный палаццо с вышедшим из строя водопроводом и протекающей крышей. Еврейские родственники на юге Калифорнии представляли собой ослепительное сборище музыкантов, дизайнеров и продюсеров, на протяжении пятидесяти лет так или иначе связанных с кино и большими студиями. В их старинном доме неподалеку от Голливудского бульвара находили себе пристанище многие безработные актеры. Джесс при желании всегда могла поселиться в мансарде; всем без исключения в шесть часов подавался обед.
     Так кто же она, Маарет, эта женщина, которая всегда была для Джесс далекой, но неизменно внимательной наставницей, которая столь часто присылала ей содержательные письма и таким образом руководила ее обучением, которая всегда подсказывала ей направление жизненного пути? Джесс втайне ждала ее указаний и всегда старалась следовать им неукоснительно.
     Все родственники, с которыми довелось встретиться Джесс, неизменно ощущали присутствие Маарет в их жизни, хотя виделись с ней очень редко, а потому каждый ее визит становился замечательным событием. Она была хранительницей летописи Великого Семейства, куда заносились все сведения обо всех его ветвях, под разными именами разбросанных по всему миру. Именно она часто собирала вместе членов семьи и ради объединения различных ее ветвей даже устраивала браки; именно она неизменно приходила на помощь в тяжелые времена, и ее содействие нередко решало вопросы жизни и смерти.
     До Маарет была ее мать, которую теперь называли Старая Маарет, а до нее - Бабушка Маарет, и так далее, и так далее... “Маарет будет всегда” - гласила семейная поговорка, с одинаковой легкостью произносимая по-итальянски, по-немецки, по-русски, по-гречески или на идише. Это означало, что в каждом поколении одна из девочек получает это имя, а вместе с ним и обязанности, связанные с ведением семейной летописи. Во всяком случае, все считали, что дело обстоит именно так, хотя достоверные подробности не были известны никому, кроме самой Маарет.
     "Когда же мы с тобой встретимся?” - вот уже много лет Джесс задавала ей этот вопрос в своих письмах. У нее скопилась целая коллекция марок из Дели и Рио, Мехико и Бангкока, Токио и Лимы, Сайгона и Москвы...
     Все без исключения члены семьи были преданы этой женщине и очарованы ею, но между нею и Джесс существовала еще одна тайная и мощная связь.
     В отличие от остальных Джесс с самого раннего детства испытывала “необычные” ощущения.
     Джесс, например, могла читать мысли людей, хотя восприятие оставалось смутным и не облекалось в слова. Она просто “знала”, когда люди недолюбливали ее или обманывали. У нее был талант к языкам, потому что ей зачастую удавалось ухватить общий смысл фразы, даже если лексика не была ей знакома.
     И еще у нее бывали видения - люди и здания находились там, где на самом деле их быть не могло.
     Еще совсем маленькой из окна дома на Манхэттене она часто видела неясные очертания элегантного особняка. Он понимала, что он ненастоящий, и то, как он появлялся и исчезал - иногда прозрачный, а иногда вполне материальный, как и все другое на улице, с кружевными занавесками на окнах, за которыми горел свет, - поначалу забавляло ее. Только через много лет она узнала, что дом-призрак когда-то принадлежал архитектору Стэнфорду Уайту. Его снесли несколько десятилетий назад.
     Образы людей, которые она видела, поначалу были бесформенными. Перед ее глазами на миг возникали мерцающие призраки, и очень часто такие явления сопровождались ощущением необъяснимого дискомфорта, которое она испытывала в определенных местах.
     Но по мере того как она становилась старше, призраки приобретали большую четкость и исчезали не так стремительно. В один из мрачных дождливых дней она увидела прозрачную фигуру пожилой женщины, которая легкой походкой сначала приблизилась к ней, а потом прошла прямо сквозь нее. Джесс в истерике вбежала в ближайший магазин, служащие которого позвонили Марии и Мэтью. Снова и снова Джесс пыталась во всех подробностях описать взволнованное лицо женщины, мутный взгляд ее глаз, которые, казалось, не видели ничего вокруг.
     Когда Джесс описывала свои видения друзьям, те чаше всего ей не верили, но тем не менее им было интересно и они умоляли ее повторить рассказ. Все это привело к тому, что у Джесс появилось неприятное сознание собственной уязвимости. В разговорах с людьми она старалась не упоминать о призраках, хотя лет с одиннадцати-двенадцати эти заблудшие души виделись ей все чаще и чаще.
     Бледные, словно ищущие что-то создания мелькали перед ней даже в гуще полуденной толпы на Пятой авеню. Потом, когда Джесс уже исполнилось шестнадцать, однажды утром в Центральном парке она ясно увидела призрак молодого человека - он сидел на одной из скамеек неподалеку от нее. В парке было многолюдно и шумно, но он выглядел как-то отстранение, словно все происходящее вокруг не имело к нему никакого отношения. Звуки вокруг Джесс стали вдруг затихать, как будто их поглощал призрак. Она умоляла его исчезнуть. Но вместо этого он повернулся и посмотрел ей прямо в глаза. Он попытался заговорить с ней.
     В отчаянии Джесс бежала бегом до самого дома. Теперь эти существа ее знают, сказала она Мэтью и Марии. Она боялась выходить из дома. Наконец Мэтью дал ей успокоительное, объяснив, что оно поможет ей заснуть. Чтобы ей не было страшно, он оставил дверь спальни открытой.
     Пока Джесс еще пребывала между сном и явью, в комнату вошла девушка. Джесс сознавала, что эта девушка ей знакома. Ну конечно, она же из их семьи, она всегда была рядом с Джесс, они часто беседовали - так стоит ли удивляться, что она кажется такой милой, такой любящей и такой знакомой? Она была еще совсем девочкой, не старше самой Джесс.
     Присев на кровать рядом с Джесс, она объяснила, что ей не о чем беспокоиться, что эти духи никогда не смогут ее обидеть. Ни один призрак еще никого не обидел. У них нет для этого ни силы, ни власти. Это всего лишь бедные, жалкие и слабые создания.
     - Напиши тете Маарет, - сказала девушка, поцеловала Джесс и погладила ее по волосам.
     Снотворное к тому времени подействовало, и глаза Джесс закрывались сами собой. Джесс очень хотелось спросить о той аварии, после которой она появилась на свет, но сейчас она не в силах была думать об этом.
     - До свидания, душенька. - прошептала девушка, и не успела она выйти из комнаты, как Джесс заснула.
     Проснулась она в два часа ночи. В квартире было темно. Не теряя времени, она начала письмо к Маарет, стараясь не упустить ни одного странного случая, какой только приходил ей на память.
     Только к обеду она вдруг с удивлением вспомнила о девушке. Но это же невозможно! Она не могла жить здесь и всегда находиться рядом с Джесс! Почему же она восприняла это как должное? Даже в письме она сообщала: “Конечно, Мириам была здесь, и Мириам сказала...” А кто такая Мириам? Это имя записано в свидетельстве о рождении Джесс. Ее мать!..
     Джесс никому не рассказала о происшедшем. Но она постоянно ощущала окутывающую ее теплоту. Она была уверена, что таким образом чувствует присутствие Мириам.
     Через пять дней пришло ответное письмо от Маарет. Она поверила Джесс. В появлении призраков и видений нет ничего удивительного. Они определенно существуют, и Джесс не единственная, кто их видит:

     "Из поколения в поколение в нашей семье появлялись люди, способные видеть духов. И как тебе известно, в старые времена они считались колдунами и ведьмами. Нередко эти способности проявляются в людях, одаренных твоими физическими данными: зеленые глаза, светлая кожа, рыжие волосы. Судя по всему, такие гены передаются в совокупности. Возможно, когда-нибудь этому найдется научное объяснение. А пока будет достаточно, если ты не станешь сомневаться в абсолютной естественности своего дара.
     Однако это не означает, что они способны принести реальную пользу. Несмотря на то что духи реальны, они практически не оказывают влияния на положение вещей! Они могут вести себя по-детски, быть мстительными и лживыми. В большинстве случаев ты не в состоянии оказать помощь существам, которые пытаются с тобой связаться, и иногда тебе не остается ничего другого, кроме как просто смотреть на безжизненный призрак, то есть на визуальное отражение уже не существующей личности.
     Не бойся их, но и не позволяй им отнимать у тебя время - а именно этим они любят заниматься, когда узнают, что ты способна их видеть. Что касается Мириам, ты должна сообщить мне, если увидишь ее снова. Но так как ты выполнила ее просьбу, написала мне, то я не думаю, что она сочтет необходимым вернуться. По всей вероятности, в отличие от большинства тех, кого тебе случается видеть, она не унижается до прискорбного фиглярства. Пиши мне обо всем, что тебя пугает. Но постарайся не рассказывать об этих существах другим. Те, кто не способен их видеть, никогда тебе не поверят”.

     Это письмо стало для Джесс поистине бесценным. В течение многих лет она повсюду носила его с собой - в кошельке или в кармане. Маарет не только поверила ей; Маарет помогла ей разобраться в сути происходящего и научиться жить со столь мучительной способностью. Все, о чем писала Маарет, казалось вполне разумным.
     Впоследствии Джесс иногда пугалась духов и все же делилась своей тайной с самыми близкими друзьями. Но в целом она следовала советам Маарет, и эти способности уже не причиняли ей беспокойства. Такое впечатление, что они словно вдруг засыпали. Иногда она забывала о них надолго.
     Письма от Маарет стали приходить еще чаще. Маарет превратилась в ее наперсницу, ее лучшую подругу. После поступления в колледж Джесс вынуждена была признать, что Маарет, с которой она только переписывалась, стала ей более близкой, чем кто-либо. Но она давно смирилась с мыслью, что, возможно, они никогда не встретятся.
     Но однажды вечером - Джесс училась тогда на третьем курсе Колумбийского университета - она открыла дверь своей квартиры и обнаружила, что повсюду горит свет, в камине пылает огонь, а возле железной подставки для дров стоит высокая, стройная рыжеволосая женщина с кочергой в руках.
     Какая красавица! Таково было самое первое и ошеломляющее впечатление Джесс. Лицо с умело наложенным макияжем можно было бы отнести к восточному типу, если бы не удивительно яркие зеленые глаза и струящиеся по плечам густые, вьющиеся рыжие волосы.
     - Дорогая моя, - сказала женщина. - Я - Маарет.
     Джесс кинулась в ее объятия. Но Маарет перехватила ее и нежно удержала на расстоянии, как будто намереваясь получше рассмотреть. Потом, словно не осмеливаясь выразить свои чувства как-либо иначе, она покрыла Джесс поцелуями, при этом ее туго затянутые в перчатки руки едва касались предплечий Джесс. Это были восхитительно трогательные мгновения. Джесс погладила мягкие, пышные рыжие волосы Маарет. Совсем такие же, как у нее.
     - Дитя мое, - прошептала Маарет, - именно такой я мечтала тебя увидеть. Ты даже не представляешь, как я счастлива!
     В тот вечер Маарет казалась истинным воплощением единства противоположностей. Невероятно сильная, и поразительно сердечная. Стройная, с тончайшей талией и в то же время величественная. В ней ощущалась некая загадочность, присущая помещенным в витрине модного магазина манекенам, жутковатая таинственность женщины, превратившейся в скульптуру. Когда они вместе выходили из квартиры, полы ее длинного коричневого шерстяного плаща грациозно всколыхнулись. И тем не менее им было чрезвычайно легко и спокойно друг с другом!
     Ах, какой длинной была та проведенная вместе ночь: они побывали в галереях, в театре, а потом отправились ужинать, хотя Маарет совсем не хотела есть. Это от волнения, объяснила она. И даже не сняла перчатки. Ей просто хотелось выслушать Джесс. А Джесс без умолку говорила обо всем на свете - об университете, о своих археологических исследованиях, о том, что она мечтает отправиться на раскопки в Месопотамию.
     Все это так отличалось от общения в письмах. Они даже прогулялись по Центральному парку в кромешной тьме, поскольку Маарет сказала, что бояться им совершенно нечего. И ведь тогда казалось, что в этом нет ничего особенного. Все было так прекрасно и необыкновенно, как будто они бесстрашно бродили по тропам зачарованного леса, переговариваясь между собой приглушенными от волнения голосами. Божественное ощущение полной безопасности! Незадолго до рассвета Маарет оставила Джесс в квартире, пообещав в самое ближайшее время пригласить ее в Калифорнию, где в горах Сономы у Маарет был дом.
     Однако приглашение последовало лишь через два года. Джесс только что получила степень бакалавра и в июле собиралась отправиться на раскопки в Ливан.
     "Ты должна приехать на две недели”, - написала Маарет. Вместе с письмом в конверте лежал билет на самолет. В аэропорту ее встретит “дорогой друг” Миль.

***

     Странности начались с момента ее приезда, хотя в то время Джесс об этом не думала.
     Взять хотя бы Миля - высокого, представительного мужчину с длинными волнистыми светлыми волосами и глубоко посаженными голубыми глазами, который вез ее из аэропорта на север, в округ Сонома. В его движениях и тембре голоса, равно как и в его аккуратной манере вести машину было нечто жутковатое. Одет он был как типичный скотовод: в костюм из сыромятной кожи и даже сапоги из кожи аллигатора; общему стилю не соответствовали лишь изящные черные лайковые перчатки и большие очки в золотой оправе с тонированными синими стеклами.
     И в то же время он был очень веселым, искренне радовался ее приезду, и сразу же ей понравился. Они не успели еще доехать до Санта-Розы, а она уже рассказала ему историю всей своей жизни. Такого красивого смеха, как у него, Джесс никогда не слышала. Но пару раз при взгляде на него Джесс чувствовала странное головокружение. С чего бы это?
     Да и сам дом показался Джесс крайне необычным. Кому могло прийти в голову сделать все здесь именно так? Начать с того, что он стоял в самом конце почти непроезжей, немощеной дороги, а его задние комнаты врезались непосредственно в гору, словно были вырыты какими-то огромными машинами. А балки, поддерживавшие крышу? Неужели они действительно из калифорнийского мамонтового дерева? Должно быть, они футов двенадцать в обхвате, не меньше. И кирпичные стены, тоже явно очень древние. Неужели европейцы появились в Калифорнии так давно, что... Впрочем, какое это сейчас имеет значение? Достаточно того, что дом просто великолепен. Ее приводили в восторг круглые железные очаги, звериные шкуры на полу, огромная библиотека и старая обсерватория с древним латунным телескопом.
     Она полюбила и добросердечных слуг, ежедневно приезжавших из Санта-Розы, чтобы прибрать в доме, постирать, приготовить роскошную еду. Ее не беспокоило даже вынужденное многочасовое одиночество. Ей нравилось гулять в лесу. Она ездила в Санта-Розу за книгами и газетами. Она внимательно рассматривала гобелены. В доме было множество предметов материальной культуры древних людей; она не могла определить их принадлежность, но с удовольствием изучала.
     Джесс не испытывала никаких неудобств. Установленные на высокой горе антенны обеспечивали прием телеканалов со всего мира. В подвале был оборудован кинотеатр: экран, проектор и широчайший выбор фильмов. В теплые дни она купалась в пруду с южной стороны дома. С наступлением сумерек, неизбежно приносивших с собой холодный воздух Северной Калифорнии, во всех очагах ярко пылал огонь.
     Кончено, самым большим открытием для нее стала семейная летопись - бесчисленные тома в кожаных переплетах, заключавшие в себе многовековую историю Великого Семейства и родословные древа всех его ветвей. Она буквально затрепетала от волнения, обнаружив сотни фотоальбомов и сундуки, заполненные живописными портретами - от крошечных овальных миниатюр до огромных, покрытых толстым слоем пыли холстов.
     Она залпом проглотила историю Ривзов из Южной Каролины, ее прямых родственников, вполне преуспевающего семейства до Гражданской войны, но разорившегося впоследствии. При виде их фотографий у нее едва не разорвалось сердце. Наконец-то! Ведь это ее предки, и она действительно похожа на них; в их лицах она узнавала собственные черты: такая же светлая кожа, такое же выражение лица! У двоих были даже такие же, как у нее, длинные, вьющиеся рыжие волосы. Для Джесс, приемного ребенка, это было особенно важно.
     Только к концу своего пребывания в доме, дойдя до свитков, испещренных древними латинскими и греческими надписями и даже египетскими иероглифами, Джесс начала осознавать истинное значение семейной летописи. Позже она так и не смогла точно вспомнить, как именно обнаружила глиняные таблички в одном из глубоких подвалов. Но беседы с Маарет навсегда сохранились в памяти. Они часами обсуждали семейные предания.
     Джесс умоляла допустить ее к анналам семьи. Ради этой библиотеки она готова была отказаться от дальнейшей учебы. Она мечтала расшифровать и привести в порядок древние записи, занести их в компьютер. А почему бы не опубликовать историю Великого Семейства? Столь длинное родословное древо, без сомнения, в высшей степени необычно, если вообще не уникально. Даже родословные коронованных особ Европы ведут свое начало лишь с периода средневековья.
     Маарет с терпением отнеслась к восторженному порыву Джесс, напомнив ей, что это неблагодарный, требующий больших затрат времени труд. В конце концов, это всего лишь история жизни одной семьи на протяжении веков; иногда в документах содержатся только имена или краткие описания бедных событиями жизней, даты рождения и смерти и сведения о переселениях.
     О таких беседах в памяти остались самые лучшие воспоминания: мягкий, приглушенный свет в библиотеке, восхитительный запах старой кожи и пергамента, аромат свечей и пылающий в очаге огонь. А возле него - Маарет, прекрасный манекен с зелеными глазами за слабо затененными стеклами очков. Работа с этими документами, предостерегает она, может поглотить Джесс целиком и лишить ее чего-то более важного. Значение имеет само Великое Семейство, а не его летопись. Гораздо важнее жизнеспособность и энергия каждого поколения, общение с родными и близкими и любовь к ним. Летопись призвана лишь способствовать этому.
     Ничего и никогда прежде Джесс не хотела так сильно, как заняться этим делом. Маарет непременно позволит ей остаться! Она проведет в этой библиотеке много лет и когда-нибудь дойдет до самых истоков Великого Семейства!
     Лишь много позже она увидела во всем этом поразительную тайну, причем только одну из многих, с которыми ей довелось столкнуться в то лето. Лишь много позже в памяти Джесс всплыло множество мелочей, которые лишили ее душевного покоя...
     Почему, к примеру, Маарет и Миль никогда не появлялись до наступления темноты? Они объясняли ей, что целыми днями спят, - но разве это объяснение? И тогда возникает другой вопрос: где они спят? В течение дня их комнаты оставались пустыми, двери стояли распахнутыми настежь, гардеробы ломились от экзотических и весьма импозантных нарядов. На закате оба вдруг возникали словно ниоткуда. Обычно Джесс поднимала голову и видела стоящую возле очага Маарет - потрясающе одетую, с безупречно наложенным макияжем и сверкающими в неровном свете огня драгоценностями. У стены молча стоял Миль в неизменной мягкой коричневой куртке из оленьей кожи и в лосинах.
     Но когда Джесс интересовалась причинами столь странного распорядка жизни, Маарет давала чрезвычайно убедительные объяснения: у них очень светлая кожа, они терпеть не могут солнечный свет и к тому же вечно засиживаются допоздна. Да, действительно. Подумать только, в четыре утра они все еще спорили о политике или истории, причем судили обо всем с необыкновенно странной и удивительной точки зрения, употребляя в разговоре древние названия городов. А иногда они вдруг начинали очень быстро разговаривать на каком-то неизвестном языке, принадлежность которого Джесс определить не могла, не говоря о том, чтобы понимать, о чем идет речь. Благодаря своим экстрасенсорным способностям она иногда улавливала суть беседы, но незнакомые звуки сбивали ее с толку.
     Было также совершенно очевидно, что какие-то обстоятельства, связанные с Милем, причиняли Маарет боль. Быть может, он ее любовник? Нет, едва ли.
     А еще Маарет и Миль часто разговаривали друг с другом так, словно могли читать мысли. Вдруг ни с того ни с сего Миль мог сказать: “Но я же просил тебя не беспокоиться”, - хотя Маарет не произнесла вслух ни слова. Иногда они точно так же обращались и к Джесс. Она совершенно уверена, что однажды Маарет позвала ее и пригласила в большую столовую, при этом Джесс могла бы поклясться, что голос прозвучал только в ее голове.
     Да, конечно, Джесс была экстрасенсом. Но неужели Миль и Маарет тоже сильные экстрасенсы?
     Следующей странностью можно считать обеды - появление на столе любимых блюд Джесс. Не было никакой необходимости объяснять слугам, что ей нравится, а что - нет. Они и без того знали! Каждый вечер в меню были именно те блюда, которые она любила больше всего: улитки, печеные устрицы, мясо-гриль, говядина по-веллингтонски... А вино! Таких восхитительных марочных вин ей до тех пор никогда не доводилось пробовать. Но Маарет и Миль практически ничего не ели - или ей только так казалось? Бывало и так, что они за ужином даже не снимали перчатки.
     А как относиться к странным гостям, бывавшим в доме? Таким, как Сантино, черноволосый итальянец, который как-то ночью пришел пешком в сопровождении весьма юного спутника по имени Эрик. Сантино уставился на Джесс как на экзотическое животное, потом поцеловал ей руку и подарил роскошное кольцо с изумрудом - через несколько дней оно необъяснимым образом исчезло. Два часа Сантино о чем-то спорил с Маарет на все том же неизвестном языке и в конце концов ушел вне себя от ярости вместе с взволнованным Эриком.
     Происходили в доме и весьма странные ночные приемы. Разве не просыпалась Джесс дважды часа в три или четыре утра, когда в доме было полно гостей? Во всех комнатах смеялись и разговаривали люди. И всех их отличало нечто общее: очень белая кожа и удивительные глаза, совсем такие же, как у Миля и Маарет. Но Джесс была такой сонной, что даже не помнила, как возвращалась в кровать. Осталось только воспоминание о том, что в какой-то момент она оказалась в окружении очень красивых молодых людей и они подали ей бокал вина... А в следующий момент наступило утро. Она лежала в своей кровати. В окно светило солнце. Дом был пуст.
     В совсем не подходящее для этого время Джесс также слышала шум вертолетов и рокот небольших самолетов. Но никто об этом ни словом не обмолвился.
     Но Джесс была так счастлива! Подобные мелочи не имели ровным счетом никакого значения. Объяснения Маарет мгновенно развеивали все сомнения Джесс. И тем не менее странно, что Джесс, всегда так уверенная в себе, столь быстро меняла свое мнение. Она легко и быстро могла разобраться в своих чувствах и на самом деле отличалась упрямством характера. Однако при этом ее отношение к каждому слову Маарет было двойственным. С одной стороны: “Бог мой, какая нелепость!” С другой: “Ну конечно!”
     И Джесс было слишком весело, чтобы придавать значение мелочам. Первые несколько вечеров они с Маарет и Милем беседовали об археологии. И Маарет оказалась кладезем знаний, хотя некоторые ее идеи представлялись весьма странными.
     Например, она настаивала на том, что причиной возникновения сельского хозяйства послужило желание людей, прекрасно существовавших благодаря охоте, иметь в своем распоряжении галлюциногенные травы, способствующие достижению состояния религиозного транса. А еще они хотели делать пиво. “Этому нет ни единого археологического подтверждения? Ну и что? Продолжай раскопки, Джесс, и ты сама во всем убедишься”.
     Миль прекрасно читал стихи; Маарет иногда садилась за пианино - играла она очень медленно, задумчиво. На пару ночей снова появился Эрик и с восторгом пел вместе с ними.
     Он привез с собой японские и итальянские фильмы, и они с удовольствием их смотрели. Особенное, хотя и довольно страшное впечатление произвел “Квайдан”. А итальянский фильм “Джульетта и духи” заставил Джесс разрыдаться.
     Казалось, все эти люди проявляли к Джесс неподдельный интерес. Миль задавал ей невероятно странные вопросы. Курила ли она хоть раз в жизни сигарету? Какой вкус у шоколада? Как она осмеливается ездить одна с молодыми мужчинами в автомобилях или заходить в их квартиры? Разве она не понимает, что они могут ее убить? Она чуть не расхохоталась. Нет, серьезно, такое вполне может случиться, настаивал он. Обсуждая эту тему, он пришел в невероятное возбуждение: “Ты только загляни в газеты! В современных городах мужчины охотятся на женщин, как на оленей в лесу!”
     Джесс предпочитала отвлекать его от столь опасного предмета и переводить разговор на путешествия. Его описания тех мест, где ему довелось побывать, были восхитительны. Много лет он провел в джунглях Амазонки. Однако он категорически отказывался летать на “аэроплане” - это чересчур опасно. А вдруг он взорвется? И еще ему не нравились “одеяния из ткани” - слишком уж непрочные.
     Однажды Джесс пришлось пережить весьма странные мгновения, и связано это было с Милем. Они обедали вдвоем и, как всегда, разговаривали. Она рассказывала ему о призраках, которых иногда видела, и он грубо обозвал их не то безмозглыми мертвецами, не то сумасшедшими покойниками. Она невольно расхохоталась. Но ведь он прав: духи действительно часто вели себя как безумные - и это ужасно. Действительно ли мы перестаем существовать, когда умираем? Или задерживаемся где-то, пребывая в состоянии тупого оцепенения, и время от времени в самые неподходящие моменты являемся смертным и делаем бессмысленные заявления медиумам? Случалось ли хоть когда-нибудь призраку сказать нечто достойное внимания?
     - Но речь идет, конечно же, только о земных духах, - сказал Миль. - Кто знает, куда мы уходим, когда наконец освобождаемся от плоти и ее соблазнов?
     Джесс к тому времени уже довольно-таки сильно опьянела и вдруг почувствовала, как ее охватывает непреодолимый ужас, - она вспомнила призрачное видение старинного особняка Стэнфорда Уайта и духов, бродящих в нью-йоркской толпе. Она поспешила сосредоточить взгляд на Миле, который впервые за все время был без перчаток и темных очков. Какой же он все-таки симпатичный, этот Миль, и какие у него удивительно голубые глаза с черными точечками в центре.
     - К тому же, - сказал Миль, - существуют и испокон веку существовали духи, которые никогда не имели плоти и крови и по этой причине очень злятся.
     Что за странная идея?!
     - Откуда тебе это известно? - спросила Джесс, по-прежнему глядя Милю прямо в глаза.
     Миль был действительно очень красив. Его красота складывалась из его недостатков: ястребиный нос, слишком выступающая вперед челюсть, худое лицо, обрамленное непослушными волнистыми волосами соломенного цвета. Даже глаза слишком глубоко посажены, но несмотря на это особенно выделяются на лице. Да, именно красив... Вот бы обнять его, поцеловать, пригласить в постель... Влечение, которое Джесс на самом деле испытывала к нему всегда, стало вдруг непреодолимым.
     И тут в голову ей пришла совершенно бредовая мысль: он не человек - он только притворяется человеком. Это же так очевидно! И в то же время абсолютно нелепо! Если это не человеческое существо, то, черт возьми, кто же? Он явно не дух и не призрак. В этом нет никаких сомнений!
     - Мне кажется, нам не дано знать, что реально, а что нереально, - сама того не желая, произнесла она. - Бывает, ты смотришь на что-то очень долго, и вдруг это что-то начинает казаться тебе чудовищно безобразным.
     И она отвернулась от него, переведя взгляд на вазу с цветами, стоявшую в центре стола. Увядшие чайные розы, роняющие лепестки, папоротник, пурпурные циннии... Они тоже выглядели абсолютно чуждыми, подобно тому как всегда воспринимаются насекомые, и в какой-то мере даже жуткими! Что же они такое на самом деле? Потом ваза разбилась на части, вода разлилась.
     - О, прошу прощения, я не хотел! - вполне искренне воскликнул Миль.
     Все произошло именно так, и в этом нет сомнений. Но за этим ничего не последовало. Миль ускользнул в лес, прогуляться, а перед уходом поцеловал ее в лоб. Он хотел было коснуться ее волос, но рука задрожала, и он, видимо, раздумал.
     Конечно, Джесс после этого выпила еще. Откровенно говоря, она вообще пила тогда слишком много. Но никто, казалось, этого не замечал.
     Время от времени они втроем выходили из дома и при свете луны танцевали на просеке. Это не был какой-то определенный танец. Глядя на небо, они просто двигались кругами, каждый сам по себе. Иногда Миль, не разжимая губ, напевал какой-нибудь мотив, а иногда Маарет пела что-то на неизвестном языке.
     Да что же тогда случилось с ее головой, если она могла часами проделывать такие вещи? И почему у нее даже мысли не возникало хоть раз поинтересоваться, почему у Миля столь странная привычка носить в доме перчатки или гулять в темноте в очках от солнца?
     А однажды утром, задолго до рассвета, Джесс легла в кровать совершенно пьяная, и ей приснился кошмар: Миль и Маарет жестоко ссорились, и Миль без конца повторял:
     - А что, если она умрет? Что, если ее убьют, что, если она попадет под машину? Что, если, что, если, что, если...
     В конце концов слова слились в оглушительный рев.
     Несколько ночей спустя разразилась ужасная - и последняя - катастрофа. Миль вернулся после достаточно долгого отсутствия. Джесс весь вечер пила бургундское. Потом она стояла с ним на террасе, он поцеловал ее, и она потеряла сознание, но тем не менее сознавала, что происходит. Он обнимал ее, целовал ее грудь, в то время как она соскальзывала в бездонную черноту. И тут снова появилась девушка, та самая, которая приходила к ней в Нью-Йорке, когда ей было так страшно. Однако Миль не мог видеть эту девушку, а Джесс уже точно знала, что она - Мириам, ее мама, и Джесс понимала, что Мириам очень испугана. Неожиданно Миль отпустил Джесс.
     - Где она? - сердито крикнул он.
     Джесс открыла глаза. Рядом стояла Маарет. Она с такой силой ударила Миля, что он отлетел назад и исчез за перилами террасы. Джесс с криком подбежала к перилам, случайно оттолкнув при этом девушку.
     Далеко внизу, на просеке, стоял Миль, целый и невредимый. Невероятно, но так оно и было. Он уже поднялся на ноги и отвесил Маарет низкий церемонный поклон. Из окон нижнего этажа на него падал свет, и он послал Маарет воздушный поцелуй. Она казалась печальной, но улыбнулась. Едва слышно пробормотав что-то, она слегка взмахнула рукой, словно прощаясь и давая ему понять, что не сердится.
     Джесс была в отчаянии - она боялась гнева Маарет, но, заглянув в ее глаза, поняла, что причин для беспокойства нет. И только тут Джесс заметила разорванное на груди платье. Она ощутила жгучую боль в том месте, куда ее целовал Миль, а когда повернулась к Маарет, то почувствовала, что ей не по себе и она не способна расслышать даже собственные слова.
     Каким-то образом Джесс вновь оказалась в своей кровати. В длинной фланелевой рубашке она сидела, опираясь на подушки, и рассказывала Маарет, что опять приходила мама, она видела ее на террасе. Но это составляло лишь часть их беседы, потому что они уже несколько часов обсуждали “все это”. Что именно “все это”? Маарет сказала, что она все забудет.
     Господи, как же она потом старалась вспомнить! Неясные фрагменты и обрывки воспоминаний мучили ее много лет. Распущенные волосы Маарет - очень длинные и густые... Вдвоем с Маарет они, точно призраки, бродят по темному дому, Маарет поддерживает ее и время от времени останавливается, чтобы поцеловать... И Джесс обнимает ее... Тело Маарет словно камень, но камень, способный дышать...
     Они оказались внутри горы, в потайной комнате, где тихо гудели и мигали красными огоньками массивные компьютеры. А на огромном прямоугольном экране в десятки футов высотой светилось электронное родословное древо невероятных размеров. Так это и есть Великое Семейство, история которого насчитывает несколько тысячелетий?! Да, действительно, оно восходит от одного корня. Как это было принято у народов древности, схема выстраивалась по материнской линии. У древних египтян, например, наследниками престола считались потомки женщин, принадлежавших к царскому дому. Тот же обычай позднее возник у еврейских племен - и сохранился по сей день.
     Тогда все казалось Джесс ясным и понятным - древние имена, места, самые истоки... Господи, неужели она знала даже, как и откуда все началось? Перед ее глазами развернулась головокружительная картина, связавшая сотни поколений! Она увидела, как росла, множилась семья, перемещаясь из древних государств Малой Азии в Македонию, далее - в Италию, потом на север Европы и, наконец, в Новый Свет! Подобную схему можно создать для любой семьи!
     Никогда после, как Джесс ни старалась, она не могла восстановить в памяти детали электронного древа. Маарет сказала, что она все забудет. Чудо, что ей удается припомнить хоть что-то.
     Но что еще произошло? Что послужило реальным поводом к их долгой беседе?
     Она помнила, что Маарет плакала. Она плакала навзрыд и всхлипывала, как маленькая девочка, но в те минуты Маарет была очаровательна, прелестна как никогда: лицо ее смягчилось и при этом слегка светилось, а немногочисленные тоненькие морщинки на нем были практически незаметны. Впрочем, в полумраке Джесс видела ее не слишком отчетливо. Она помнила лицо, светившееся в темноте, словно белый уголек, взволнованное выражение затуманенных слезами зеленых глаз в обрамлении светлых ресниц, сверкающих, как будто на них брызнули золотом.
     В ее комнате горели свечи. За окном виднелась высокая стена леса. Джесс умоляла, возражала. Боже, о чем же все-таки они тогда спорили?!
     "Ты забудешь об этом. Ты не будешь помнить ничего”.
     Когда утром Джесс открыла глаза, за окном светило солнце. Но она уже знала, что все кончено - они уехали. В первый момент она ничего не могла вспомнить, кроме одного: было произнесено нечто решительное и бесповоротное.
     На столике у кровати она нашла записку.

     "Дорогая моя!
     Тебе не следует оставаться с нами. Боюсь, что все мы полюбили тебя чересчур сильно, и это может вскружить тебе голову и помешать осуществлению твоих планов.
     Надеюсь, ты простишь нам столь внезапный отъезд. Я твердо уверена, что для тебя так будет лучше. Машина отвезет тебя в аэропорт - об этом я договорилась. Твой самолет улетает в четыре часа. В Нью-Йорке тебя встретят Мэтью и Мария.
     Поверь, я люблю тебя больше, чем можно выразить словами. Дома тебя будет ждать мое письмо. Когда-нибудь, через много лет, мы вновь вернемся к семейной истории. И тогда ты сможешь стать моей помощницей, если, конечно, захочешь. Но пока что это не должно поглотить тебя. Не должно увести в сторону от жизни.
     С безграничной любовью,
     Вечно твоя
     Маарет”.

     С тех пор они с Маарет ни разу не встретились.
     Джесс по-прежнему получала от нее письма, исполненные любви, внимания и заботы. Но предложений приехать в гости не поступало. Джесс больше не приглашали в дом в Сономском лесу.
     В последующие месяцы Джесс буквально засыпали подарками: очаровательный старинный особняк на Вашингтон-сквер в Гринвич-виллидж, новая машина, весьма значительные поступления на банковский счет и, как всегда, авиабилеты в любые страны мира - для посещения других членов семьи. И кроме того, Маарет в значительной степени финансировала археологические исследования Джесс в Иерихоне. Фактически из года в год она давала Джесс все, чего бы та ни пожелала.
     Тем не менее то лето оставило в душе Джесс глубокую рану. Однажды в Дамаске ей приснился Миль, и она проснулась в слезах.

***

     Воспоминания нахлынули потоком в Лондоне, где Джесс работала в Британском музее. Она так и не поняла, что послужило тому причиной. Возможно, внушение Маарет: “Ты забудешь...” - просто утратило свою силу. Однако могло быть и другое объяснение. Однажды вечером на Трафальгарской площади она увидела Миля - или человека, похожего на него как две капли воды. Он стоял довольно далеко и пристально смотрел на Джесс. Но едва только их взгляды встретились и она приветственно взмахнула рукой, он повернулся и пошел прочь, ни намеком не показав, что узнал ее. Она побежала, пытаясь догнать его, но он бесследно исчез.
     Боль и разочарование терзали душу Джесс. Однако через три дня она получила анонимный подарок - браслет из кованого серебра. Как она вскоре выяснила, это была древняя кельтская реликвия, и, судя по всему, бесценная. Мог ли Миль послать ей столь дорогую и красивую вещь? Ей так хотелось в это верить.
     Крепко сжимая браслет в руке, она ощущала его присутствие. Она вспоминала ту давнюю ночь, когда они говорили о безмозглых призраках. Она улыбнулась. Как будто он снова был рядом с ней, сжимал в своих объятиях и целовал. В первом же письме она рассказала Маарет о подарке. С тех пор она носила браслет, не снимая.
     Джесс вела дневник, куда записывала каждое воспоминание, все, что возвращалось к ней в снах или в мимолетных проблесках памяти. Но она ни словом не обмолвилась об этом в письмах к Маарет.
     В Лондоне она пережила любовное приключение, но все закончилось крахом, и она чувствовала себя довольно одинокой. Именно тогда к ней пришли люди из Таламаски, и жизнь в корне переменилась.

***

     В то время Джесс обитала в старом особняке в Челси, неподалеку от дома, в котором когда-то жил Оскар Уайльд. Джеймс Уистлер, равно как и автор “Дракулы” Брэм Стокер, в свое время тоже жили по соседству. Джесс очень понравилось ее новое жилище. Однако, снимая комнаты, она и понятия не имела, что здесь уже много лет хозяйничают привидения. В течение первых нескольких месяцев Джесс пришлось столкнуться с целым рядом весьма странных явлений. То были слабые, мерцающие видения, какие можно часто наблюдать в подобных местах, - “визуальные отражения уже не существующих личностей”, как назвала их Маарет, то есть людей, которые жили здесь раньше. Джесс просто не обращала на них внимания.
     Но когда однажды остановивший ее репортер объяснил, что пишет статью о доме с привидениями, она довольно откровенно рассказала ему обо всем, что видела. Речь шла о вполне обыкновенных для Лондона призраках - о пожилой женщине, выходившей из кладовой с кувшином в руках, о мужчине в сюртуке и цилиндре, как правило появлявшемся на лестнице буквально на несколько мгновений.
     В результате опубликованная статья получилась весьма мелодраматичной. Джесс явно наговорила лишнего. Автор сообщал, что она постоянно общается с такого рода существами, назвал ее “экстрасенсом” и “природным медиумом”. Кто-то из йоркширских Ривзов позвонил ей, чтобы поддразнить насчет статьи. Джесс тоже сочла ее забавной, и не более. А в целом ее это ничуть не интересовало. Она с головой ушла в свои исследования в Британском музее. Все другое просто не имело никакого значения.
     Но через некоторое время после выхода газеты Джесс позвонили люди из Таламаски.
     Седовласый Эрон Лайтнер, старого закала джентльмен с изысканными манерами, пригласил Джесс на ленч. Многое повидавший на своем веку, но тщательно ухоженный “Роллс-Ройс” доставил их в небольшой и весьма элегантный частный клуб, расположенный в другом конце Лондона.
     Стоит ли говорить, что эта встреча показалась Джесс едва ли не самой странной из всех, на которых ей когда-либо приходилось бывать. Она напомнила ей о том давно прошедшем лете, но не потому, что между этими двумя событиями было что-то общее, а потому, что оба они стали наиболее удивительными приключениями в ее жизни.
     Лайтнер очаровал Джесс, и она сочла его весьма шикарным: красиво уложенные густые седые волосы, безукоризненного покроя костюм из донегольского твида... К тому же ей еще не приходилось встречать ни одного мужчины с серебряной тростью.
     Он коротко и весьма любезно объяснил Джесс, что является “детективом-экстрасенсом” и работает на “тайный орден Таламаска”, единственная цель деятельности которого - сбор сведений о “паранормальных” явлениях, а также систематизация и хранение всех этих данных для изучения подобных феноменов. Таламаска сотрудничает с людьми, обладающими паранормальными способностями. Тем, у кого такие способности проявляются особенно сильно, иногда предлагают вступить в члены ордена, что означает возможность сделать карьеру в области “психологических исследований”, а фактически предполагает беззаветное служение своему призванию, ибо Таламаска требует полной преданности, верности и безоговорочного подчинения правилам.
     Джесс едва не расхохоталась. Но, судя по всему, ее скептицизм ничуть не удивил Лайтнера. У него в запасе было несколько “трюков”, которые безошибочно срабатывали на подобных ознакомительных встречах. К полному изумлению Джесс, он переместил по столу несколько предметов, даже не прикоснувшись к ним. В этом нет ничего сложного, объяснил он, но в качестве “визитной карточки” действует прекрасно.
     При виде самостоятельно танцующей по столу солонки Джесс буквально лишилась дара речи. Но настоящий сюрприз ждал ее впереди: оказалось, что Лайтнер, по его словам, знает о ней абсолютно все. И откуда она приехала, и где училась, и что в детстве она видела духов... Орден получил информацию об этом много лет назад “по своим каналам”, и на Джесс было заведено досье. Она не должна обижаться.
     Пожалуйста, поймите, что Таламаска проводит свои исследования исходя из высочайшего уважения к личности. В досье содержатся лишь записанные с чужих слов сведения о том, что Джесс рассказывала соседям, учителям или школьным друзьям. Джесс может ознакомиться с документами в любое время. В традициях Таламаски всегда в конце концов вступать в контакт с объектами наблюдения. Объект может свободно получить информацию, в то время как для прочих лиц она полностью закрыта
     Джесс задала Лайтнеру великое множество вопросов. И вскоре выяснилось, что он действительно знает о ней очень много, но при этом и понятия не имеет ни о Маарет, ни о Великом Семействе.
     Именно совокупность знания и неведения подкупила Джесс. Одно упоминание о Маарет - и она навсегда отвернулась бы от Таламаски, ибо ее преданность Великому Семейству осталась неизменной. Но Таламаску интересовали только способности Джесс. А Джесс, вопреки совету Маарет, они интересовали тоже.
     Да и в истории самого ордена, как оказалось, было чрезвычайно много увлекательного. Неужели все, о чем рассказал ей этот человек, - правда? Тайный орден был основан еще в 758 году и с тех пор собирал и хранил сведения о ведьмах, колдунах, медиумах и людях, способных видеть духов... История Таламаски заворожила ее, как в свое время заворожила история Великого Семейства.
     И Лайтнер доброжелательно ответил на великое множество новых вопросов, градом обрушенных на него Джесс. В обширности и точности его знаний сомневаться не приходилось. Он с легкостью рассказывал о преследовании катаров, о разгроме ордена Тамплиеров, о казни Грандье и дюжине других исторических событий. По правде говоря, Джесс не удалось поставить его в тупик. Напротив, он упоминал древних “магов” и “колдунов”, о которых она даже не слышала.
     В тот вечер, когда они приехали в Обитель, расположенную неподалеку от Лондона, судьба Джесс была предрешена. Только через неделю она покинула Обитель, да и то лишь затем, чтобы запереть свою квартиру в Челси и вернуться в Таламаску.
     Обитель представляла собой внушительных размеров каменное сооружение, построенное в шестнадцатом веке и приобретенное Таламаской “всего лишь” двести лет назад. Несмотря на то что роскошные, отделанные деревом библиотеки и гостиные, а также лепнина и бордюры датировались восемнадцатым веком, интерьер столовой и многих спален создавался еще в эпоху королевы Елизаветы.
     Царившая в Обители атмосфера, равно как и ее величественная меблировка, каменные камины, блестящие дубовые полы, сразу же пришлись Джесс по душе. Понравились ей и спокойные, вежливые, учтивые члены ордена, собиравшиеся в просторных, ярко освещенных общих комнатах, - они любезно и доброжелательно приветствовали ее, а затем возвращались к прерванным дискуссиям или к чтению вечерних газет. Необыкновенное богатство этого дома поражало и приводило в восхищение. Оно материально подтверждало безоговорочную обоснованность заявлений Лайтнера. Здесь возникало ощущение комфорта. Физического комфорта. А обитатели дома были именно теми, за кого себя выдавали.
     Наибольшее впечатление на Джесс произвели, однако, библиотеки - они буквально покорили ее и вызвали в памяти то трагическое лето, когда перед ней захлопнулись двери другой библиотеки, лишив ее доступа к древним сокровищам. Здесь хранились бесчисленные тома летописей, содержавших сведения о судебных процессах по обвинению в колдовстве, о привидениях, о исследованиях полтергейстов, о случаях одержимости, психокинеза, реинкарнации и тому подобного. В подвалах здания располагались музеи - помещения, в которых было выставлено множество таинственных предметов, связанных с паранормальными явлениями. Были еще и подземелья, куда не допускали никого, кроме старшин ордена. Как восхитительно жить в ожидании раскрытия тайны, которое может состояться лишь по истечении определенного срока.
     - Здесь всегда столько работы, - небрежным тоном заметил Лайтнер. - Дело в том, все эти записи велись на латинском языке, но теперь мы не можем требовать, чтобы новые члены ордена умели читать и писать по-латыни. В наше время об этом не может быть и речи. А эти хранилища... Видите ли, документация по подавляющему большинству вопросов не проверялась на протяжении четырех веков...
     Конечно, Эрону было прекрасно известно, что Джесс владеет не только латынью, но и греческим, древнеегипетским, а также древнешумерским языками. Но он не знал, что Джесс обрела замену утраченным сокровищам давно прошедшего лета. Она обрела новое “Великое Семейство”.
     В тот же вечер в Челси была послана машина, чтобы привезти из квартиры Джесс одежду и все необходимые вещи. Ее новое жилище располагалось в юго-восточном крыле Обители - уютная комнатка с кессонами и камином эпохи Тюдоров.
     Джесс ни разу не захотелось покинуть этот дом, и Эрон это знал. В пятницу, всего через три дня после ее прибытия, ее приняли в орден в качестве стажера. Ей предоставили щедрое содержание, личный кабинет, примыкающий к спальне, персонального водителя в полное распоряжение и удобный старый автомобиль. При первой же возможности она поспешила отказаться от работы в Британском музее.
     Правила и установки были весьма просты. Ей предстояло провести два года на стажировке, по мере необходимости путешествуя по миру с другими членами ордена. Конечно, она может рассказать об ордене своей семье и друзьям. Но все, что касается объектов исследований, документов и любых деталей, связанных с деятельностью ордена, должно оставаться строго конфиденциальным. Ей не следует публиковать какую-либо информацию о Таламаске. Фактически она не имеет права тем или иным образом содействовать появлению любых “публичных упоминаний” о Таламаске. Сведения о конкретных заданиях должны быть достаточно завуалированными, без указания имен, мест и времени.
     Ее будущая работа в архивах заключается в переводе и “адаптации” старых летописей и записей. По меньшей мере один день в неделю Джесс будет посвящать музейным исследованиям - поискам различных артефактов и реликвий. Но практическая работа - в частности, изучение всего, что связано с появлением призраков, - всегда будет приоритетной по отношению к научным изысканиям.
     Прошел целый месяц, прежде чем она отважилась написать Маарет о своем решении и излить перед ней душу. Она призналась, что любит этих людей и эту работу. И, конечно же, о том, что библиотека напомнила ей о семейном архиве в Сономе и о временах, когда она была так счастлива. Она надеялась, что Маарет ее поймет.
     Ответ Маарет поразил ее. Оказывается, Маарет знала, что такое Таламаска и довольно хорошо знакома с историей ордена. Она без предисловий заявила, что безгранично восхищается деятельностью ордена в пятнадцатом-шестнадцатом веках и теми усилиями, которые были им предприняты для избавления невинных от пламени костра во времена “охоты на ведьм”.

     "Конечно, они рассказали тебе о "секретной переправе", благодаря которой удалось спасти многих жителей деревень и селений, обвиненных в колдовстве и обреченных на сожжение, - они находили убежище в Амстердаме, просвещенном городе, где вера в глупую ложь о колдовстве сохранялась недолго”.

     Джесс об этом даже представления не имела, но вскоре у нее появится возможность убедиться в достоверности рассказа. Однако у Маарет было свое мнение о Таламаске:

     "Хочу, чтобы ты поняла: при всем своем восхищении их состраданием к преследуемым во все эпохи, я не считаю, что их исследования имеют столь уж важное значение. Я имею в виду, что духи, призраки, вампиры, оборотни, ведьмы и существа, не поддающиеся описанию, возможно, и существуют, и Таламаска может потратить еще тысячу лет на их изучение, - но какое значение все это имеет для судеб человечества?
     В далеком прошлом, несомненно, существовали люди, которым являлись видения и которые беседовали с духами. Вполне вероятно, в качестве ведьм и шаманов они представляли определенную ценность для своих племен и даже наций. Однако на основе вполне объяснимых, но способных ввести в заблуждение явлений были созданы причудливо запутанные религиозные учения. Всему неясному и непонятному были присвоены мифические имена и названия, и таким образом возникла благодатная почва для целого ряда суеверий и предрассудков. Разве эти религиозные учения не принесли больше зла, чем добра?
     Позволь мне предположить, что, как бы мы ни интерпретировали историю, мы уже давно миновали ту стадию, когда контакт с духами мог принести пользу. Возможно, скептицизм обычных людей относительно призраков, медиумов и тому подобного обусловлен неумолимой логикой и вполне справедлив. Сверхъестественное, в какой бы форме оно ни проявлялось, не имеет права вторгаться в историю человечества.
     Иными словами, я считаю, что Таламаска собирает информацию о том, что не имеет и не должно иметь значение ни для кого, кроме разве что нескольких смятенных душ. Таламаска - интересная организация. Но она не совершит великих деяний.
     Я люблю тебя. Я уважаю твое решение. Но ради твоего же блага надеюсь, что очень скоро ты устанешь от Таламаски - и вернешься в реальный мир”.

     Прежде чем ответить, Джесс еще раз тщательно все обдумала. Ей было мучительно сознавать, что Маарет не одобрила ее поступок. И в то же время Джесс знала, что своим решением она бросает своего рода встречное обвинение. Маарет закрыла ей путь к семейным тайнам, а Таламаска приняла ее в свое лоно.
     В своем письме она заверила Маарет, что члены ордена не питают иллюзий относительно значимости своей деятельности. Они объяснили Джесс, что работа их по большей части проводится тайно, что она не приносит славы, а иногда и настоящего удовлетворения. И, безусловно, все они с готовностью поддержали бы мнение Маарет о полной бесполезности медиумов, призраков и духов.
     Но разве миллионы людей точно так же не считают бесполезными покрытые пылью веков находки археологов? Джесс умоляла Маарет понять, как важно все это для нее. И в конце она, к своему собственному удивлению, приписала:

     "Я ни словом не обмолвлюсь Таламаске о Великом Семействе. Я никогда не расскажу им о доме в Калифорнии и о тех загадочных событиях, которые со мной там произошли. Столь таинственные явления непременно вызовут у них интерес. А я по-прежнему предана тебе всей душой. Но умоляю тебя, позволь мне когда-нибудь вернуться в Соному. Позволь поговорить с тобой о том, что мне довелось увидеть. Недавно я все вспомнила. Меня приводят в замешательство странные сны. Но в этих делах я полностью полагаюсь на тебя и твои суждения. Ты была со мной необыкновенно великодушной и щедрой. Я не сомневаюсь в твоей любви. Прошу тебя, пойми, как сильно я люблю тебя”.

     Ответ Маарет был краток:

     "Джесс, я особа эксцентричная и своевольная; мне очень редко приходилось терпеть отказ в чем-либо. Иногда я не умею правильно оценить степень своего влияния на других людей. Мне не следовало привозить тебя в дом в Сономе - это было эгоистично с моей стороны, и я не могу простить себе это. Но ты должна избавить меня от угрызений совести. Забудь о том, что ты когда-либо была в том доме. Не сомневайся в подлинности своих воспоминаний, но и не придавай им чересчур большое значение. Настанет день, и я отвечу на все твои вопросы, но никогда больше не позволю себе оказать столь разрушительное влияние на твою судьбу. Поздравляю тебя с обретением новой профессии. Моя безграничная любовь навеки принадлежит тебе”.

     Вслед за письмом Джесс получила подобранные с большим вкусом подарки. Элегантный кожаный чемодан для путешествий по миру и красивое норковое пальто, чтобы не мерзнуть в “отвратительном британском климате”. Эту страну, по словам Маарет, “может любить только друид”.
     Джесс очень понравилось пальто, потому что норка была внутри и не привлекала внимания. Чемодан тоже весьма пригодился. Письма от Маарет продолжали приходить - два, а то и три в неделю. Она оставалась все такой же заботливой.
     Но шли годы, и постепенно Джесс отдалилась от нее сама - ее письма стали краткими и нерегулярными. Причиной тому стала конфиденциальность ее работы в Таламаске - невозможность подробно рассказывать о том, чем она занимается.
     Джесс по-прежнему навещала членов Великого Семейства - на Рождество и Пасху. Если кто-то из родственников вдруг оказывался в Лондоне, она непременно встречалась с ними за ленчем или показывала достопримечательности. Но общение с ними было, как правило, кратким и не касалось подробностей жизни Джесс. А ее жизнью стала Таламаска.

***

     Едва Джесс приступила к переводу с латыни архивов Таламаски, перед ней распахнулся целый мир: записи о целых семействах медиумов и об отдельных экстрасенсах, описания случаев “очевидного” колдовства и “подлинно пагубной” злонамеренности и, наконец, во множестве повторяющиеся, но при этом неизменно завораживающие отчеты о реальных судах над ведьмами, которые вершились исключительно над невинными и бессильными. Сутками напролет она извлекала бесценный исторический материал, сохраненный рассыпающимися листами пергамента, и заносила переводы в память компьютера.
     Совершенно иной, но еще более соблазнительный мир открыла ей практическая работа. В течение года с момента вступления в Таламаску Джесс стала свидетелем нескольких проявлений полтергейстов, причем столь устрашающих, что даже взрослые мужчины в ужасе покидали дома и выбегали на улицу. Она видела, как обладающий способностью к телекинезу ребенок поднял дубовый стол и швырнул его в окно. Она без единого звука общалась с телепатами, получавшими любое мысленно посланное ею сообщение. Никогда прежде она бы не поверила в существование вполне ощутимых призраков, но теперь ей довелось вести наблюдение и за такими. Выдающиеся достижения в области психометрии, бессознательное письмо, левитация, искусство погружения медиума в транс - все это она видела своими глазами, а позже кратко записывала впечатления, не переставая изумляться собственному удивлению.
     Неужели она никогда к этому не привыкнет? Не начнет воспринимать как должное? Даже старейшие члены Таламаски признавались, что их продолжают шокировать события, свидетелями которых они становятся.
     И, без сомнения, Джесс обладала выдающейся способностью “видения”. Постоянная практика развила эту ее способность до поистине невероятных масштабов. Через два года после вступления в Таламаску Джесс стали посылать в дома с привидениями по всей Европе и Соединенным Штатам. На каждые день или два, проведенные в тишине и покое библиотек, приходилась неделя дежурства в каком-нибудь продуваемом сквозняками помещении, где Джесс наблюдала за появлявшимся на короткие мгновения безмолвным фантомом, наводящим ужас на окружающих.
     Джесс редко удавалось прийти к какому-либо выводу относительно этих видений. В конце концов она уяснила для себя то, о чем было известно всем членам Таламаски: не существует единой теории оккультизма, способной объяснить все странные явления, какие можно услышать или увидеть. Работа была захватывающей, но никакого удовлетворения не приносила. Обращаясь к этим “беспокойным созданиям”, или к “безмозглым духам”, как их когда-то назвал Миль, Джесс не чувствовала в себе уверенности. Тем не менее она советовала им искать успокоения на “более высоких уровнях” и оставить в покое смертных.
     Такая стратегия в общении с духами казалась ей единственно возможной, однако она боялась, что может лишить их последнего, что у них осталось. Что, если смерть - это конец и появление призраков свидетельствует только о том, что настойчиво цепляющиеся за жизнь души не желают с этим смириться? Слишком ужасно воспринимать мир духов как своего рода тусклую вечернюю зарю, предшествующую абсолютной тьме.
     Так или иначе, Джесс избавила от привидений множество домов. И то облегчение, которое она приносила живым, служило ей постоянным утешением. У нее возникло глубочайшее убеждение в необыкновенности ее жизни. Все было так волнующе! Она не променяла бы ее ни на что в мире.
     Ну, скажем, почти ни на что. Возможно, появись на пороге Маарет с просьбой вернуться в Соному и всерьез заняться историей Великого Семейства, она тут же бросила бы все и помчалась туда. Хотя, может быть, и нет.
     Однако одно событие, связанное с архивами Таламаски, внесло смятение в душу Джесс - и это имело отношение к Великому Семейству.
     Расшифровывая и переписывая документы, касавшиеся ведьм, Джесс в конце концов выяснила, что Таламаска на протяжении веков следила за конкретными “семьями ведьм”, на судьбы которых, судя по всему, оказало влияние вполне определенное вмешательство сверхъестественных сил. Даже теперь Таламаска вела наблюдение за несколькими такими семьями! Согласно записям, в каждом поколении такого семейства появлялась “ведьма”, способная привлекать сверхъестественные силы и манипулировать ими ради обеспечения постоянного благосостояния семьи и достижения успехов во всех жизненных сферах. Эта способность, очевидно, передавалась по наследству, то есть основывалась на физических признаках, но достоверных сведений на этот счет не было. Некоторые семьи не имели ни малейшего представления о собственной истории; они не понимали “ведьм”, проявлявших свой дар в двадцатом веке. Сотрудники Таламаски регулярно предпринимали попытки наладить “контакт” с такими людьми, но часто получали отпор или приходили к выводу, что продолжать работу слишком “опасно”. Ведь эти ведьмы действительно могли их погубить.
     Не в силах поверить прочитанному, Джесс была настолько потрясена, что на несколько недель вообще прекратила работу. Но так и не смогла выбросить эти описания из головы. Слишком уж все это походило на Маарет и Великое Семейство.
     В конце концов она сделала то единственное, что можно было сделать, не нарушая при этом преданности по отношению к кому бы то ни было. Она тщательно пересмотрела все записи, имевшиеся в архивах Таламаски о каждой семье “ведьм”. Она проверяла и перепроверяла. Затем вновь обратилась к старейшим архивам и внимательно их перечитала.
     Ни единого упоминания имени Маарет. Ни единого упоминания о ком-либо из тех, кто имел хоть малейшее отношение к той или иной известной Джесс ветви Великого Семейства. Ни единого упоминания о чем-то, вызывающем хоть малейшее подозрение.
     У нее как будто гора с плеч свалилась, но в целом ничего удивительного в этом не было. Интуиция подсказывала Джесс, что она напала не на тот след. Маарет не была ведьмой. Во всяком случае, не в обычном смысле этого слова Она была больше чем ведьмой.
     По правде говоря, Джесс так и не попыталась все для себя уяснить. Она отказывалась строить догадки по этому поводу, так же как отказывалась строить любые догадки. Ей не раз приходило в голову, что она искала и обрела Таламаску именно затем, чтобы загадка ее личной жизни затерялась в дебрях чужих загадок. Окруженная призраками, полтергейстами и одержимыми детьми, она все меньше и меньше думала о Маарет и Великом Семействе.

***

     К тому времени, когда Джесс стала полноправным членом ордена, она прекрасно разбиралась в его обычаях и обрядах, в правилах ведения записей о расследованиях, знала, как и когда следует помогать полиции в раскрытии преступлений, как избегать любых контактов с прессой. Тот факт, что Таламаска не была догматичной организацией, вызывал у нее уважение. Члены ордена не обязаны были верить во что бы то ни было - от них требовали лишь честности и аккуратности во всем, что касалось явлений, вверенных их наблюдению.
     Конкретные примеры, их сходство, повторения - вот что больше всего интересовало Таламаску. Терминология отличалась богатством и разнообразием, но никаких строгих ограничений в ее использовании не было. Существовала целая система перекрестных отсылок к документам.
     Тем не менее члены Таламаски изучали теоретиков. Джесс прочла работы всех великих детективов-экстрасенсов, медиумов, психиатров и психологов. Она изучала все, что имело хоть какое-то отношение к оккультизму.
     Она часто вспоминала слова Маарет и убедилась в том, что та была права: призраки, видения, экстрасенсы, способные читать мысли и с помощью телекинеза передвигать предметы, - все они представляют интерес только для тех, кто непосредственно наблюдает за ними. Но для человечества в целом они не имеют практически никакого значения. Ни сейчас, ни впоследствии не будет сделано великого оккультного открытия, способного изменить историю человечества.
     Однако Джесс никогда не надоедала ее работа. Постоянное ощущение возбуждения и даже необходимость всегда сохранять секретность притягивали ее к себе, словно наркотик. Она попала в самое сердце Таламаски, и, хотя давно успела привыкнуть к окружающей ее элегантной обстановке - к антикварному кружеву, кровати с балдахином, чистому серебру, машине с шофером и прислуге, - сама она стала еще проще и сдержаннее.
     К тридцати годам она превратилась в хрупкую женщину со светлой кожей и вьющимися рыжими волосами, расчесанными на прямой пробор и свободно падающими на спину, закрывая плечи. Она не пользовалась духами или косметикой, не носила украшений, за исключением кельтского браслета. Ее любимой одеждой были кашемировый пиджак и шерстяные брюки - или джинсы, если она была в Америке. И все же она была весьма привлекательной, и мужчины обращали на нее гораздо больше внимания, чем ей хотелось. У нее были романы, но всегда короткие. И редко достаточно серьезные.
     Большее значение для нее имела дружба с другими членами ордена - у нее появилось так много братьев и сестер. И они относились к ней с той же любовью и заботой, что и она к ним. Ей нравилось ощущение общности с окружающими. В любой час ночи она могла спуститься в освещенную гостиную, где читали, беседовали, а иногда и сдержанно спорили все, кому не спалось. Можно было заглянуть в кухню, где ночной повар всегда с радостью приготовит ранний завтрак или поздний ужин - в зависимости от вашего желания.
     Джесс могла бы остаться в Таламаске навсегда. Подобно любому религиозному католическому ордену, Таламаска заботилась о своих старых и немощных членах. Умереть в стенах ордена означало до последнего момента находиться в прекрасных условиях и получать лучшее из возможных медицинское обслуживание, провести последние моменты жизни так, как захочется - одному в своей постели или же в обществе других членов, которые утешат и подержат за руку. При желании можно уехать домой, к родственникам. Но большинство предпочитало умереть в Обители. Процедура достойных похорон была тщательно продумана. Смерть в Таламаске составляла неотъемлемую часть жизни. Каждое погребение проходило в присутствии большого числа одетых в траур людей.
     Орден действительно заменил Джесс семью. И при нормальном ходе событий она осталась бы там навсегда.
     Но в конце восьмого года ее пребывания в Таламаске произошло нечто, в корне изменившее обстоятельства, - событие, которое в конце концов привело к ее разрыву с орденом.
     К этому времени Джесс добилась впечатляющих успехов. Но летом 1981 года она все еще работала под руководством Эрона Лайтнера и редко разговаривала с членами совета Таламаски, точнее, с несколькими мужчинами и женщинами, которые реально управляли орденом.
     Вот почему она удивилась, когда глава ордена Дэвид Тальбот - энергичный, веселый шестидесятипятилетний человек, плотного телосложения, с отливающей металлом сединой в волосах, - вызвал ее в свой лондонский офис. Прежде чем перейти к делу, он предложил Джесс бокал шерри и минут пятнадцать развлекал ее любезной светской беседой.
     Джесс поручали совершенно новое задание.
     - Я хочу, чтобы вы прочли эту книгу, - с этими словами Тальбот протянул ей книгу под названием “Интервью с вампиром”.
     Джесс была озадачена.
     - Вообще-то, я ее читала, - сказала она. - Пару лет назад. Но какое отношение к нам имеет подобный роман?
     Джесс в свое время купила дешевое издание этой книги в аэропорту и в течение долгого трансконтинентального полета успела ее прочитать. Эта история, предположительно рассказанная вампиром молодому репортеру в современном Сан-Франциско, подействовала на Джесс словно дурной сон. Она не была уверена, что книга ей понравилась. И надо признаться, позже она ее выбросила, не рискнув оставить где-нибудь на скамейке из опасения, что ее подберет какой-нибудь излишне доверчивый человек.
     Основные персонажи романа - если вчитаться, весьма симпатичные бессмертные - еще до Гражданской войны образовали в Новом Орлеане зловещую семейку и более пятидесяти лет нападали на местное население. Злодеем в романе был глава этой компании Лестат. Вечно страдающий и во всем подчиняющийся Лестату Луи - главный герой и рассказчик всей этой истории. Клодия, прекрасная “дочь” вампиров, фигура поистине трагическая: ее мозг взрослел, в то время как внешне она оставалась маленькой девочкой. Судя по всему, основной темой книги служили бесплодные поиски искупления, предпринятые Луи, но ненависть Клодии к двум вампирам-мужчинам, превратившим ее в себе подобную, и ее собственная гибель произвели на Джесс гораздо большее впечатление.
     - Эта книга отнюдь не вымысел, - просто объяснил Дэвид. - Однако цель ее написания неясна. А публикация ее, даже как романа, вызывает у нас беспокойство.
     - Не вымысел? - переспросила Джесс. - Не понимаю.
     - Имя автора - псевдоним, - продолжал Дэвид. - Гонорары за книгу переводят на имя молодого человека, постоянно переезжающего с места на место и категорически не желающего вступать с нами в контакт. Однако, как и юноша из романа, он работал репортером. Но сейчас речь не об этом. Ваша задача состоит в том, чтобы поехать в Новый Орлеан и найти документальное подтверждение описанных в романе событий, произошедших до начала Гражданской войны.
     - Подождите-подождите. Вы хотите сказать, что вампиры существуют на самом деле? Что персонажи романа - Луи, Лестат и эта маленькая девочка, Клодия, - реальны?!
     - Да, именно так, - ответил Дэвид. - И не забывайте об Армане, руководившем парижским Театром вампиров. Вы помните Армана?
     Джесс без труда вспомнила и Армана, и театр. Арман - старейший бессмертный в романе, внешне походивший на мальчика-подростка. Что касается театра, то это было страшное заведение, где убийство людей составляло часть обычной программы и происходило прямо на сцене, на глазах у ничего не подозревающих парижан.
     К Джесс вновь вернулось вызванное когда-то книгой ощущение ночного кошмара. С особенной ясностью вспомнилось все, что касалось Клодии. Ее уничтожило общество, предводителем которого в Театре вампиров был Арман.
     - Дэвид, я вас правильно поняла? Вы утверждаете, что такие создания существуют?
     - Несомненно, - ответил Дэвид. - Со времени основания ордена мы наблюдаем за такого рода существами. Собственно, именно для этого и была создана Таламаска, но это уже отдельный разговор. По всей вероятности, в романе нет ни одного вымышленного персонажа, и ваша задача - найти документы, доказывающие, что Клодия, Луи и Лестат действительно жили в Новом Орлеане.
     Джесс невольно расхохоталась. Она не могла сдержаться, а терпеливое выражение на лице Дэвида смешило ее еще больше. Но Дэвид ничуть не удивился.
     - Прекрасное отношение, - заметил он с лукавой улыбкой. - Нам бы не хотелось, чтобы у вас слишком разыгралось воображение или же чтобы вы были чересчур доверчивы. Но учтите Джесс, что работа в этой сфере требует величайшей осторожности и строжайшего соблюдения правил. Поверьте, здесь таится множество опасностей. Вы, безусловно, имеете право немедленно отказаться от задания.
     - Вы меня опять сейчас рассмешите, - сказала Джесс. Она не припоминала, чтобы хоть раз слышала в Таламаске слово “опасно”. В письменной форме оно встречалось ей в делах о семьях ведьм. Теперь ей несложно будет поверить в семьи ведьм. Ведьмы - существа человеческие, а духами, вполне вероятно, можно манипулировать. Но вампиры?!
     - Что ж, давайте поступим следующим образом, - сказал Дэвид. - Прежде чем вы примете решение, я покажу вам некоторые артефакты из наших хранилищ, имеющие отношение к этим существам.
     От такого предложения было невозможно отказаться. До сих пор Джесс не допускали в помещения, располагавшиеся в тайных подвалах Обители. Она не могла позволить себе упустить такую возможность.
     В то время как они с Дэвидом спускались по лестнице, в памяти неожиданно, но очень отчетливо возник дом в Сономе и царившая в нем атмосфера. Даже длинный коридор, тускло освещенный немногочисленными электрическими лампочками, напомнил ей о подвалах Маарет. Она волновалась все больше и больше.
     Джесс молча следовала за Дэвидом по закрытым хранилищам. Она видела книги, череп на полке, что-то вроде сброшенной в кучу одежды на полу, мебель, написанные маслом картины, сундуки и сейфы, пыль.
     - Все эти вещи, - сказал Дэвид с пренебрежительным жестом, - так или иначе связаны с нашими бессмертными друзьями, пьющими кровь. Как выясняется, материальное им отнюдь не чуждо. После них остается масса ненужных вещей. Иногда, если им надоедает конкретное место или имя, они бросают буквально все: мебель, одежду и даже гробы - кстати, попадаются среди них очень красивые и необычные. Но я должен показать вам совершенно определенные вещи. Уверен, они покажутся вам достаточно убедительными.
     Убедительными? Неужели в этой работе может быть что-то убедительное? Поистине день сюрпризов!
     Дэвид провел ее в последнее помещение - очень большую комнату, обитую жестяными листами. Мгновенно вспыхнувшие под потолком лампы залили ее ярким светом.
     У дальней стены Джесс увидела огромную картину. Она сразу же определила ее принадлежность к эпохе Ренессанса - скорее всего, венецианская школа. Написанная яичной темперой на дереве, картина буквально излучала сияние - синтетические краски никогда не дают такого блеска. В правом нижнем углу она прочла мелко написанные латинскими буквами название и имя художника: “Искушение Амадео” работы Мариуса.
     Она отступила на шаг, чтобы лучше видеть картину.
     Восхитительный хор чернокрылых ангелов вился над одинокой фигурой стоящего на коленях мальчика с каштановыми волосами. За ними сквозь несколько арок просвечивало великолепно выписанное кобальтово-синее небо, по которому неслись золотистые облака. Мраморный пол под фигурами поражал почти фотографическим совершенством. Джесс ощущала исходящий от него холод, отчетливо видела прожилки в камне.
     Но истинным украшением картины были фигуры. Лица ангелов были нарисованы с удивительным мастерством, светлые одеяния и черные перья на крыльях поражали едва ли не чрезмерной детальностью изображения. А мальчик... Мальчик был просто как живой! Взгляд блестящих темно-карих глаз был устремлен прямо на зрителя, кожа казалась влажной. Создавалось впечатление, что мальчик вот-вот пошевелится или заговорит.
     На самом деле для Ренессанса эта картина выглядела слишком реалистичной. Фигуры не были идеальными, каждая из них обладала собственной индивидуальностью. Лица ангелов выражали легкое удивление, почти горечь. А структура ткани туники и леггинсов мальчика была передана чересчур точно. Видна была каждая складка, даже крошечный разрыв, пыль на рукаве. Присутствовали и другие детали: разлетевшиеся по полу сухие листья, непонятно зачем лежащие в стороне две кисти.
     - Кто такой Мариус? - прошептала она. Имя ей ни о чем не говорило. И ни одна итальянская картина не вызывала в ее душе такую тревогу. Чернокрылые ангелы...
     Не ответив на вопрос, Дэвид указал на мальчика:
     - Я хочу, чтобы вы обратили внимание на этого юношу. Он не главный объект расследования, но очень важное связующее звено.
     Объект? Связующее звено?.. Она была слишком поглощена картиной.
     - Взгляните на кости в углу - покрытые слоем пыли человеческие кости, - как будто кто-то просто смел их в сторону. Но что все это значит?
     - Да, - пробормотал Дэвид. - Когда встречаешь слово “искушение”, то, как правило, видишь перед собой святого в окружении дьяволов.
     - Вот именно, - ответила она. - И какое мастерство! - Чем дольше она смотрела на картину, тем неспокойнее становилось у нее на душе. - Откуда она у вас?
     - Орден приобрел ее несколько веков назад, - ответил Дэвид. - Наш эмиссар в Венеции нашел ее среди развалин сгоревшей виллы на Большом канале. Кстати, существует теснейшая связь между вампирами и огнем. Это оружие, которое они могут эффективно использовать друг против друга. Всегда пожары, пожары... Если помните, несколько пожаров было и в “Интервью с вампиром”. Луи поджег особняк в Новом Орлеане, когда пытался уничтожить своего создателя и наставника Лестата. А потом, после смерти Клодии, Луи сжег Театр вампиров в Париже.
     Смерть Клодии... По телу Джесс пробежала дрожь, и ей стало не по себе.
     - Однако взгляните повнимательнее на этого мальчика, - сказал Дэвид. - Мы сейчас говорим о нем.
     Амадео. Это означает “Тот, кто любит Бога”. Красивый мальчик. Лет шестнадцати-семнадцати, со странным умоляющим выражением на открытом, правильной формы лице...
     Дэвид вложил что-то Джесс в руку. Она неохотно отвела взгляд от картины. И увидела перед собой ферротип - фотографическое изображение конца восемнадцатого века.
     - Но ведь это тот же самый мальчик! - прошептала она через секунду.
     - Да. Своего рода эксперимент. - Снято, скорее всего, сразу же после заката солнца и при очень слабом освещении, которого могло оказаться недостаточно для другого объекта. Обратите внимание, что, кроме лица, практически ничего не видно.
     Действительно. Но ей удалось разглядеть, что волосы его уложены в соответствии с модой того времени.
     - Можете и на это взглянуть, - сказал Дэвид, на сей раз протягивая ей старый журнал - издание девятнадцатого века с узкими колонками крошечных, отпечатанных типографским способом иллюстраций. На одной из беглых зарисовок она вновь увидела того же мальчика, выходящего из ландо, - он улыбался.
     - Это статья о нем и о его Театре вампиров. А вот английский журнал, вышедший в 1789 году, то есть, полагаю, лет на восемьдесят раньше. Однако здесь вы также найдете очень подробное описание театра и того же самого молодого человека.
     - Театр вампиров... - Она еще раз присмотрелась к мальчику с каштановыми волосами, стоявшему на коленях. - Но ведь это же Арман, персонаж из книги!
     - Совершенно верно. Судя по всему, это имя ему нравится. Возможно, что в Италии его звали Амадео, но к восемнадцатому веку он стал Арманом и с тех пор пользуется этим именем.
     - Прошу вас, давайте по порядку, - сказала Джесс. - Вы утверждаете, что имеются документальные доказательства существования Театра вампиров? Представленные нашими людьми?
     - Детальные сведения. Это огромное дело. Театр описан во множестве мемуаров. Мы владеем и документами, удостоверяющими право собственности. И здесь обнаружилось еще одно связующее звено между нашими делами и романом “Интервью с вампиром”. Имя владельца театра - Лестат де Лионкур. Он приобрел его в 1789 году. Этот участок земли в Париже и по сей день принадлежит человеку, носящему то же имя.
     - Сведения проверены?
     - Все есть в деле: фотокопии как старых, так и совсем недавно появившихся документов. Если возникнет желание, можете досконально изучить подпись Лестата. Он все делает с размахом - и его великолепный автограф занимает полстраницы. В нашем распоряжении имеются фотокопии нескольких образцов, и желательно, чтобы вы взяли их с собой в Новый Орлеан. Существует также газетный отчет о пожаре, уничтожившем театр, - он в точности соответствует описанию Луи. Дата совпадает с исторической. Конечно же, вам необходимо все просмотреть. И прошу вас, еще раз, и внимательно, перечитайте роман.

***

     В конце недели Джесс уже летела в Новый Орлеан. Она должна была прокомментировать роман и найти все, какие только возможно, документы: акты, подтверждающие право на собственность, записи о ее передаче из рук в руки, старые газеты, журналы - словом, все, что могло бы подкрепить фактами теорию о реальном существовании персонажей и событий.
     Но Джесс все равно не верила. Без сомнения, “что-то во всем этом было”, но здесь непременно кроется какой-то подвох. И подвох этот состоял, скорее всего, в том, что сообразительный автор исторических романов однажды наткнулся на интересные исследовательские материалы и вплел их в сюжет своей книги. В конце концов, театральные билеты, акты о праве на собственность, программки и тому подобное не доказывают существования пьющих кровь бессмертных.
     А уж правила, которым обязана следовать Джесс, - умора, да и только.
     Ей позволялось находиться в Новом Орлеане только от рассвета до четырех часов дня. В четыре она должна отправляться на север, в город Батон-Руж, и в безопасности проводить ночь в номере на шестнадцатом этаже современного отеля. Если у нее возникнет хоть малейшее подозрение в том, что за ней следят или ее преследуют, следует немедленно смешаться с большой толпой, как можно скорее отыскать хорошо освещенное и людное место и позвонить в Лондон, в Таламаску.
     Никогда, ни при каких обстоятельствах она не имела права даже пытаться “наблюдать” за кем-либо из вампиров. Таламаске не были известны масштабы их возможностей. Но одно там знали наверняка: эти существа умеют читать мысли. Кроме того, они обладают способностью смущать людские умы. Имеется также множество убедительных свидетельств их невероятной силы. Они, без сомнения, готовы пойти на убийство.
     Некоторые из них определенно знают о существовании Таламаски. На протяжении веков бесследно исчезли несколько членов Таламаски, занимавшихся именно такого рода расследованиями.
     Джесс должна внимательно читать ежедневные газеты. У Таламаски есть основания полагать, что в настоящее время в Новом Орлеане вампиров нет. В противном случае Джесс ни за что бы не позволили туда поехать. Но Лестат, Арман или Луи могут появиться там в любой момент. Если Джесс встретится сообщение о какой-либо подозрительной смерти, она должна немедленно покинуть город и больше не возвращаться.
     Джесс сочла все это уморительно забавным. На нее не произвела впечатления и уж тем более не испугала даже целая подшивка старых заметок о таинственных смертях. В конце концов, эти люди могли стать жертвами сатанинского культа.
     Но Джесс очень хотелось получить это задание.
     По дороге в аэропорт Дэвид спросил ее о причинах такого желания:
     - Если вы не в силах поверить в реальность того, о чем я вам рассказал, почему вы так жаждете провести расследование связанных с книгой обстоятельств?
     Джесс ответила не сразу:
     - В этом романе есть нечто непристойное. Нечто такое, что делает жизнь этих существ привлекательной. Но осознаешь это не сразу - поначалу словно попадаешь в страшный сон и не можешь проснуться. И вдруг в какой-то момент начинаешь чувствовать себя в этом кошмаре вполне уютно. И хочешь в нем остаться. Даже трагедия Клодии не способна избавить от этого желания.
     - И?
     - Я хочу доказать, что это вымысел.
     Для Таламаски этого было вполне достаточно. Особенно если доводы исходили от столь опытного исследователя.
     Но во время длинного перелета в Нью-Йорк Джесс пришла к выводу, что во всем этом было кое-что еще, о чем она не могла рассказать Дэвиду. Она и сама только что это осознала. Джесс не понимала почему, но “Интервью с вампиром” “напомнило” ей о лете, проведенном с Маарет. На память приходили разные мелочи, и даже снились сны о тех временах. Он говорила себе, что все это совершенно не относится к делу. И тем не менее связь существовала - в самой атмосфере книги, в настроении, во взаимоотношениях персонажей, в том, что все казалось совсем не таким, каким было на самом деле. Но Джесс не могла отчетливо сформулировать все это даже для себя. Странно, но ее рассудок и память оказались словно заторможенными.

***

     Первые дни, проведенные Джесс в Новом Орлеане, были самыми необыкновенными за всю ее карьеру экстрасенса.
     Характерное для города влажное очарование, свойственное всему Карибскому региону, и в то же время сохранившийся с давних времен устойчивый налет колониальности очаровали Джесс с первого взгляда. Но куда бы она ни пошла, ее повсюду преследовало “ощущение”. Казалось, весь город населен призраками. Внушающие благоговение мрачные особняки, построенные еще до Гражданской войны, привлекали внимание царящей в них тишиной. Даже заполненные туристами улицы Французского квартала по-прежнему сохраняли чувственную и зловещую атмосферу, заставлявшую Джесс то и дело сбиваться с пути или, опустившись на скамью где-нибудь на Джексон-сквер, надолго погружаться в мечтания.
     Необходимость покидать город в четыре часа буквально выводила ее из себя. Многоэтажный отель в Батон-Руж предоставлял высочайший, почти божественный уровень роскоши по-американски, и Джесс это вполне устраивало. Однако она не в силах была избавиться от расслабляюще мягкого влияния Нового Орлеана. Каждое утро она просыпалась со смутным ощущением, что ей снились вампиры. И Маарет...
     За четыре дня расследования она совершила несколько открытий, заставивших ее срочно связаться с Таламаской. В налоговых реестрах Луизианы ей встретилось имя Лестата де Лионкура. В 1862 году от своего делового партнера Луи де Пон-дю-Лака он получил городской дом на Роял-стрит. Луи де Пон-дю-Лак владел семью участками земли в Луизиане, и одним из них была плантация, описанная в “Интервью с вампиром”. Эти сведения ошеломили Джесс. И одновременно привели в восторг.
     Но затем последовали новые открытия. В настоящий момент владельцем нескольких домов в разных частях города значится некто по имени Лестат де Лионкур. Подпись этого человека на документах 1895 и 1910 годов была идентична подписям на документах восемнадцатого века.
     Это было поистине изумительно! Джесс чувствовала себя великолепно.
     Она немедленно отправилась фотографировать дома Лестата. Два из них располагались в Садовом квартале - в них явно давно уже никто не жил, и особняки за ржавыми воротами постепенно превращались в руины. Но остальные, в том числе и дом на Роял-стрит - тот самый, который был передан в его собственность в 1862 году, - сдавались внаем местному агентству; все платежи переводились на имя доверенного лица в Париже.
     Джесс переполняли эмоции. Она телеграфировала Дэвиду с просьбой выслать деньги. Она просто обязана договориться с жильцами и выкупить дом на Роял-стрит, поскольку именно в нем жили когда-то Лестат, Луи и Клодия. Были они вампирами или нет - но они там жили!
     Дэвид без промедления отправил деньги вместе со строжайшим запрещением даже приближаться к разрушенным особнякам, о которых она писала. Джесс ответила, что уже обследовала эти дома. В них много лет никто не появлялся.
     Интерес представлял лишь городской дом. К концу недели она выкупила аренду. Радостные жильцы покинули дом с набитыми деньгами карманами. И рано утром, в понедельник, Джесс вошла в пустую квартиру на третьем этаже.
     Все здесь было восхитительно ветхим: старинные каминные доски, лепные украшения, двери - все!
     С отверткой и стамеской в руках Джесс прошла в передние комнаты. Если верить Луи, именно в этих гостиных произошел пожар, во время которого Лестат сильно обгорел. Что ж, Джесс это выяснит.
     Меньше чем через час она обнаружила обгоревшие балки! А штукатуры, пришедшие восстанавливать дом, - храни их Бог! - заткнули дыры газетами 1862 года. Это в точности соответствовало рассказу Луи. Он передал дом в собственность Лестата и намеревался уехать в Париж, а потом случился пожар, и они с Клодией убежали.
     Конечно, Джесс говорила себе, что по-прежнему настроена весьма скептически, но персонажи книги становились на удивление реальными. Старый черный телефон в холле был отключен, и, чтобы позвонить Дэвиду, надо было выйти из дома. Вот досада! Так хотелось рассказать ему обо всем прямо сейчас.
     Но она не пошла на улицу, а вместо этого несколько часов просидела в гостиной, наблюдая, как солнце согревает шероховатый и неровный пол, и прислушиваясь к звукам старого дома. В старинных зданиях никогда не бывает абсолютной тишины, особенно во влажном климате. Дома как будто оживают. Здесь не было призраков - во всяком случае, она их не видела. Но не было и ощущения одиночества. Напротив, она чувствовала себя словно в чьих-то теплых объятиях. Внезапно кто-то потряс ее, чтобы разбудить. Да нет, ничего подобного. Здесь никого нет, кроме нее. Часы пробили четыре...
     На следующий день она взяла напрокат прибор для отпаривания обоев и перешла в другие комнаты. Она должна добраться до первоначального покрытия. Дату можно установить по образцам, и к тому же она ищет нечто конкретное. Но где-то рядом пела канарейка - наверное, в другой квартире или в магазине, - и песня ее отвлекала. “Как красиво! Не забывай о канарейке. Если ты о ней забудешь, она погибнет”. Она опять заснула.
     Проснулась она уже после наступления темноты. Откуда-то доносились звуки музыки - совсем рядом играли на клавикордах. Она долго прислушивалась, прежде чем открыть глаза. Моцарт, и так быстро! Слишком быстро, но с каким мастерством! Струящийся поток нот, потрясающая виртуозность. Наконец она заставила себя подняться, включить верхний свет и вновь взять в руки прибор для отпаривания.
     Прибор был тяжелым; по руке текла горячая вода. В каждой комнате с какого-нибудь участка стены она снимала обои, обнажая старую штукатурку, затем двигалась дальше. Монотонный гул прибора будил в душе беспокойство. Ей казалось, что в нем слышатся голоса - люди смеются, болтают друг с другом, кто-то тихо и настойчиво шепчет по-французски, плачет ребенок - или это женщина?
     Она выключила чертов прибор. Ничего. Просто обман слуха - шум самого прибора отдавался эхом в пустой квартире.
     Она вернулась к работе, не обращая внимания на время, забыв о том, что за весь день ничего не ела, не замечая усталости. Она передвигалась с тяжелым прибором все дальше и дальше и наконец в средней из спален неожиданно наткнулась на то, что искала, - фреску на оштукатуренной стене.
     В первый момент она от волнения застыла на месте. Потом вновь принялась работать словно в лихорадке. Да, это оно - настенное изображение “волшебного леса”, которое Лестат заказал для Клодии. Быстрыми движениями прибора она освобождала от обоев все большую и большую площадь стены.
     "Волшебный лес с единорогами, золотыми птицами и тропическими деревьями, ветви которых склонялись под тяжестью плодов над веселыми, блестящими на солнце радужными ручейками”. Все именно так, как описывал Луи! Наконец она открыла большую часть фрески, покрывавшей все четыре стены. Да, это комната Клодии, сомнений быть не может! У Джесс кружилась голова. Она чувствовала слабость от голода. Она взглянула на часы. Час ночи.
     Час ночи! Надо уходить, и немедленно! Впервые за все эти годы она нарушила инструкции.
     Но она не могла заставить себя сделать хоть шаг. Несмотря на сильное возбуждение, она безмерно устала. Она сидела, прислонившись к мраморному камину, тусклый свет лампочки под потолком нагонял тоску, и у Джесс разболелась голова. Но она не могла отвести взгляд от золоченых птиц и миниатюрных, великолепно нарисованных цветов и деревьев. На темно-алом небе не было солнца - только полная луна и необъятная россыпь крошечных звезд, на которых до сих пор сохранились частички серебра.
     Продолжая всматриваться в пейзаж, она разглядела в углу на заднем плане каменную стену и возвышавшийся за ней замок. Как приятно прогуляться по лесу и сквозь тщательно выписанные деревянные ворота пройти к замку! Словно перейти в другой мир. Неожиданно в голове у нее зазвучала давно забытая мелодия, мотив, который часто напевала Маарет.
     И тут она увидела, что ворота нарисованы поверх настоящей потайной двери в стене!
     Джесс наклонилась вперед, и ей удалось рассмотреть швы в штукатурке. Да, квадратная дверь, заметить которую раньше ей помешал массивный прибор. Она встала на колени и коснулась двери - деревянная. Схватив отвертку, она попыталась ее взломать. Бесполезно! Она попробовала с одного края, с другого... Но лишь поцарапала фреску.
     Джесс опустилась на пятки и вновь принялась всматриваться в изображение. Ворота нарисованы поверх деревянной двери. А там, где на картине ручка ворот, - протертое пятно. Ну конечно! Она протянула руку и слегка нажала на пятно. Дверь распахнулась. Все очень просто.
     Джесс посветила фонариком. Обитая кедровыми досками ниша. Но внутри какие-то вещи! Маленькая книжка в белом кожаном переплете, нечто похожее на четки и еще кукла, очень старая фарфоровая кукла!
     В первые мгновения она не могла заставить себя прикоснуться к этим предметам. Это все равно что осквернить могилу. Она почувствовала слабый запах, как будто аромат духов. Ей же это не снится, правда? Нет, у нее слишком болит голова - во сне такого не бывает. Она сунула руку в нишу и первой достала оттуда старую куклу.
     По современным стандартам тело куклы было сделано грубовато, но форма подвижных деревянных рук и ног претензий не вызывала. Белое платье с лавандового цвета поясом сгнило и превратилось в лохмотья. Но фарфоровое личико с прекрасными большими голубыми глазами из папье-маше было хорошеньким, и распущенные светлые волосы хорошо сохранились.
     - Клодия, - прошептала Джесс.
     Только услышав собственный голос, она осознала, что вокруг царит тишина. В такой час на улицах прекращается всякое движение. Только потрескивает старый паркет, да мягко, успокаивающе мерцает масляная лампа на столике. И вновь откуда-то донеслись звуки клавикордов, на этот раз играли один из вальсов Шопена - все с тем же, как и прежде, головокружительным мастерством. Джесс сидела совершенно неподвижно, глядя на лежащую на коленях куклу. И ей вдруг захотелось расчесать ей волосы, поправить пояс.
     Она вспомнила кульминационный момент “Интервью с вампиром” - гибель Клодии в Париже. Клодия, застигнутая смертоносным светом восходящего солнца в кирпичных стенах вентиляционной шахты, откуда не могла бежать. Джесс почувствовала тупой толчок, сердце забилось быстрее. Клодии нет, но ведь другие остались: Лестат, Луи, Арман...
     Джесс вздрогнула, словно очнувшись, и взгляд ее упал на остальные предметы в нише. Она потянулась за книгой.
     Дневник! Хрупкие, в пятнах страницы. Но коричневатые буквы старинного написания еще можно разобрать, особенно сейчас, при ярком свете масляных ламп. Она без труда могла переводить с французского. Первая запись была датирована 21 сентября 1836 года.

***

     "Это подарок Луи на мой день рождения. Он сказал, что я могу использовать тетрадь по своему желанию, но, быть может, мне захочется переписывать в нее понравившиеся стихи и иногда читать их ему вслух.
     Я не вполне понимаю, что они подразумевают под словами “день рождения”. Родилась ли я двадцать первого сентября на свет, или в этот день я простилась со всем, что было во мне человеческого, и стала тем, что есть сейчас?
     Мои родители-джентльмены не желают давать мне какие-либо объяснения на этот счет. Можно подумать, что размышлять над подобными вопросами - признак дурного вкуса. Лицо Луи каждый раз становится озадаченным, потом несчастным, и в конце концов он возвращается к вечерней газете. А Лестат... Он улыбается, играет мне что-нибудь из Моцарта, а потом отвечает, пожав плечами: “В тот день ты родилась для нас”.
     Он по обыкновению подарил мне куклу - как две капли воды похожую на меня, наряженную, как и всегда, в уменьшенную копию самого нового из моих платьев. Он посылает за куклами во Францию и желает, чтобы я знала об этом. Ну и что я должна с ней делать? Играть, будто я настоящий ребенок?
     - Ты вкладываешь в это какой-то особый смысл? - спросила я его сегодня вечером. - Что я сама навсегда останусь куклой?
     Если мне не изменяет память, за эти годы он подарил мне уже тридцать таких кукол. А память мне никогда не изменяет. Все куклы как две капли воды похожи одна на другую. Если их хранить, то для меня места в спальне не останется. Но я их не храню. Рано или поздно я их сжигаю. Я разбиваю кочергой их фарфоровые лица. А потом наблюдаю, как огонь пожирает их волосы. Не могу сказать, что это доставляет мне удовольствие. В конце концов, эти куклы действительно красивы. И в самом деле похожи на меня. И все же это вошло у меня в привычку. Кукла этого ждет. Я тоже.
     И сегодня он принес мне очередную куклу, а теперь стоит в дверях и смотрит на меня во все глаза, как будто мой вопрос резанул его, словно нож. Лицо его внезапно так темнеет, что мне кажется, это совсем уже не мой Лестат.
     Хотела бы я его ненавидеть. Хотела бы я ненавидеть их обоих. Но они обезоруживают меня не своей силой, но своей слабостью. Они такие любящие! И на них так приятно смотреть. Бог мой! Как же за ними бегают женщины!
     Пока он стоял и смотрел на меня, на то, как я разглядываю куклу, я резко спросила:
     - Ты доволен?
     - Тебе они больше не нужны, да? - прошептал он.
     - А тебе они были бы нужны, - спросила я, - на моем месте?
     Его лицо потемнело еще больше. Таким я его еще никогда не видела. Жар бросился ему в лицо, и мне показалось, что он даже моргнул, чтобы прояснить зрение. Свое безупречное зрение. Он вышел в гостиную. Я последовала за ним. Откровенно говоря, мне было больно видеть его таким, но я продолжала настойчиво его преследовать.
     - Тебе они были бы нужны, - повторила я, - на моем месте?
     Он взглянул на меня, словно в испуге. Он - мужчина шести футов ростом - испугался ребенка, который ему едва по пояс?
     - Ты считаешь меня красивой? - задала я еще один вопрос.
     Он прошел мимо меня, пересек холл и вышел через дальнюю дверь. Но я не отставала. Уже на верхней ступеньке лестницы я вцепилась в его рукав.
     - Ответь мне! - потребовала я. - Посмотри на меня. Что ты видишь?
     Он был в ужасном состоянии. Я думала, что он вырвет руку, засмеется по своему обыкновению и вспыхнет яркой краской. Но вместо этого он упал передо мной на колени и взял мои руки в свои. А потом грубовато поцеловал меня в губы.
     - Я люблю тебя, - прошептал он. - Я люблю тебя! Он произнес эти слова словно проклятие. И прочитал мне стихи:

     Закрой ей лицо;
     Мои глаза ослепли от слез;
     Она умерла молодой.

     Это Уэбстер, почти уверена. Одна из тех пьес, которые так любит Лестат. Интересно, понравится ли этот стишок Луи? А почему нет? Он короткий, но очень красивый”.

***

     Джесс осторожно закрыла дневник. Дрожащими руками она взяла куклу, прижала ее к груди и, слегка покачиваясь, прислонилась спиной к стене.
     - Клодия, - прошептала она.
     В голове у нее гудело, но она не обращала внимания. Свет масляных ламп был таким успокаивающим, таким непохожим на резкий электрический свет. Она сидела тихо, лаская пальцами куклу, почти как слепая, ощупывая ее мягкие шелковистые волосы, жесткое накрахмаленное платьице. Часы снова громко пробили, каждый звук мрачно отдавался гулким эхом. Ей нельзя терять сознание. Необходимо заставить себя подняться. Нужно взять книгу, куклу, четки и уходить.
     Ночная тьма за пустыми окнами превращала их в зеркала. Она нарушила правила. Надо позвонить Дэвиду… да... надо сейчас же позвонить. Но телефон вдруг зазвонил сам. В такой час? Телефон все звонил. Но ведь у Дэвида нет здешнего номера, потому что телефон... Она старалась не обращать на него внимания, но он продолжал звонить. Ладно, придется ответить!
     - Я сейчас вернусь, дорогая, - прошептала она, поцеловав куклу в лоб.
     Где же этот чертов телефон? Ну конечно, он же в холле. Но, подойдя ближе, она увидела, что оборванный провод обмотан вокруг аппарата. Он не включен! Она ясно видела, что он не включен. И все же она слышит, как телефон продолжает звонить, и это не слуховая галлюцинация - из аппарата доносится один пронзительный звонок за другим! И масляные лампы! Господи, в этой квартире вообще нет масляных ламп!
     "Все в порядке, успокойся, ты и раньше видела подобные вещи. Бога ради, не впадай в панику. Думай! Что тебе следует сделать? - Но она готова была кричать от ужаса. Телефон звонил не умолкая! - Если поддашься панике, полностью потеряешь контроль над ситуацией. Ты должна выключить эти лампы, заставить телефон замолчать! Но лампы не могут быть настоящими. И мебели в гостиной на самом деле нет! Огня в камине тоже нет! А кто там вошел - мужчина? Не смотри на него!” Она протянула руку и вытолкнула телефон из ниши. Аппарат упал на пол. Телефонная трубка отлетела в сторону, перевернулась, и из нее послышался тонкий девичий голосок:
     - Джесс?
     В слепом ужасе она помчалась обратно в спальню, но споткнулась о ножку стула и рухнула на накрахмаленный полог кровати. Все ненастоящее! Ничего этого здесь нет! Надо забрать куклу, книгу, четки! Запихнув их в холщовую сумку, она с трудом встала на ноги и побежала к задней лестнице. Ступив на скользкий металл, она едва не упала. Сад, фонтан... Но ведь здесь же сплошные сорняки, и она это знает. Путь ей преградили кованые ворота. Иллюзия. Пройти через них! Бежать!
     Она оказалась во власти классического ночного кошмара и не могла от него освободиться, а когда выбежала наконец на булыжную мостовую, ее буквально оглушили топот конских копыт и грохот колес. Она двигалась словно в замедленной съемке, движения были неловкими и каждое стоило ей больших усилий - негнущимися пальцами она нащупывала ключи от машины, открывала дверцу, пыталась завести машину...
     Пока она добиралась до Французского квартала, вся одежда промокла от пота. По кричаще пестрым, обшарпанным центральным улицам Джесс, глотая слезы, продолжала ехать вперед, к шоссе. Остановившись в пробке возле склона, она обернулась. На заднем сиденье - никого. Ладно, значит, ее не преследуют. Холщовая сумка лежала у нее на коленях; она чувствовала прижатую к груди твердую фарфоровую голову куклы. Она отвезет все это в Батон-Руж.
     В отель она приехала совершенно больная - у нее едва хватило сил подойти к стойке. Пожалуйста, аспирин, термометр... Будьте любезны, проводите меня до лифта…
     Когда восемь часов спустя она проснулась, был уже полдень. Сумку она по-прежнему сжимала в руках. Джесс измерила температуру - почти сорок! Она позвонила Дэвиду, но связь была отвратительной. Он перезвонил ей сам, но лучше не стало. Тем не менее она постаралась объяснить ему все как можно понятнее. Дневник принадлежал Клодии - в этом не может быть сомнений, - и он все подтверждает! А телефон был отключен, но она слышала женский голос! Масляные лампы горели, когда она выбегала из квартиры. Квартира была полна мебели, в камине горел огонь. А вдруг из-за камина и ламп в квартире возникнет пожар? Дэвид должен что-то сделать! Он отвечал, но она почти ничего не расслышала. Сумка у нее, сказала она, ему не стоит беспокоится.
     Когда она открыла глаза, уже стемнело. Ее разбудила головная боль. Электронные часы на туалетном столике показывали десять тридцать. Мучительно хотелось пить, но стакан возле кровати пуст. В комнате был кто-то еще!
     Она перевернулась на спину. Сквозь тонкие белые занавески в комнату проникал свет. Так и есть, вон там. Ребенок, маленькая девочка. Она сидела в кресле, у стены.
     Джесс отчетливо видела силуэт: длинные золотистые волосы, платье с пышными рукавами, ноги не достают до пола, и девочка болтает ими в воздухе. Она постаралась сосредоточиться. Ребенок... Но это же невозможно! Видение? Нет. Нечто материальное. И недоброе. Источающее угрозу... И этот ребенок смотрел на нее...
     Клодия!
     Она выбралась из постели, едва не упала и, не выпуская из рук сумку, попятилась к стене. Девочка встала. Звук ее шагов по ковру слышался вполне отчетливо. Ощущение угрозы стало еще сильнее. Направляясь к Джесс, девочка пересекла полосу света перед окном, и в этом свете были ясно видны ее голубые глаза, пухлые щеки, мягкие обнаженные ручки.
     Джесс закричала. Прижимая к себе сумку и ничего не видя перед собой, она бросилась к двери. Не в силах сдержать пронзительный крик и страшась обернуться, она принялась лихорадочно дергать запор и цепочку. Кто-то звал ее с другой стороны. Наконец ей удалось открыть дверь и, спотыкаясь, выйти в коридор.
     Ее окружили люди, но она, не обращая на них внимания, устремилась прочь, подальше от комнаты. Потом кто-то помогал ей подняться на ноги - видимо, она опять упала. Кто-то другой принес стул. Она плакала, старалась успокоиться, но не могла остановиться и все это время обеими руками прижимала к себе сумку с дневником и куклой.
     Она не позволила забрать сумку и врачам “скорой помощи”. В больнице ей дали антибиотики, успокоительное и столько наркотиков, что кто угодно сошел бы с ума. Она свернулась в постели, как ребенок, а рядом под одеялом лежала сумка. Стоило сиделке даже чуть дотронуться до нее, как Джесс просыпалась.
     Только через два дня, когда приехал Эрон Лайтнер, она передала сумку ему. Еще окончательно не придя в себя, Джесс полетела вместе с ним в Лондон. Сумка лежала на коленях у Лайтнера, и он всю дорогу трогательно заботился о Джесс - успокаивал, утешал и оставался рядом, когда она время от времени засыпала. Перелет был долгим. Только перед самым приземлением она обнаружила исчезновение браслета - ее прекрасного серебряного браслета нигде не было. Она тихо плакала с закрытыми глазами. Браслет Миля пропал.
     Ее сняли с задания.
     Она догадалась об этом раньше, чем ее поставили в известность. Она слишком молода для такой работы, сказали они, слишком неопытна. Отправить ее туда было ошибкой с их стороны, и продолжать работу слишком опасно. Конечно, то, что она сделала, “невероятно ценно”. А призрак обладал необычайной силой. Дух мертвого вампира? Вполне возможно. Звонящий телефон - ну что ж, о подобных вещах сообщают довольно часто, духи используют для общения и для запугивания различные средства. Ей лучше пока отдохнуть, постараться забыть о том, что произошло. Расследование продолжат другие.
     Что касается дневника, то она успела прочесть почти все, в немногих оставшихся записях не содержится ничего более важного, чем то, что ей известно. Специалисты в области психометрии, занимавшиеся четками и куклой, не смогли ничего обнаружить. Эти вещи будут храниться с соблюдением строжайших мер предосторожности. Но Джесс должна немедленно перестать об этом думать.
     Джесс не желала соглашаться с их доводами. Она умоляла позволить ей вернуться. Она даже устроила нечто вроде сцены. Но это было все равно что спорить с Ватиканом. Когда-нибудь, лет этак через десять, а то и двадцать, она опять сможет вернуться к исследованиям в этой сфере. Никто не исключает такой возможности, но в настоящее время об этом не может быть и речи. Джесс должна отдыхать, поправляться, забыть о том, что произошло.
     Забыть о том, что произошло...
     Джесс болела несколько недель. Она ходила в белых фланелевых халатах и пила бесконечное количество горячего чая. Сидя возле окна, она смотрела на темную зелень парка, на массивные старые дубы, наблюдала за проезжавшими вдалеке по грунтовой дороге машинами. Вокруг стояла восхитительная тишина. Ее кормили деликатесами и приносили великолепные напитки. Навещавший ее Дэвид мягко беседовал с ней на любые темы, кроме вампиров. Эрон всегда приходил с цветами. Заглядывали и другие.
     Она почти не разговаривала. Она не могла им объяснить, почему так болезненно переживает случившееся, что все это напомнило ей о давно прошедшем лете, когда ее лишили возможности проникнуть в другие тайны, узнать другие секреты, изучить другие спрятанные в подземельях документы. История повторилась... Стоило ей краем глаза увидеть нечто невыразимо важное, как перед ее носом захлопнули дверь.
     И теперь ей никогда не понять, что она видела и с чем столкнулась. Она должна оставаться здесь, среди этой тишины, наедине со своими сожалениями. Ну почему она не взяла трубку, не заговорила, не прислушалась к голосу на том конце провода?
     А ребенок, что было нужно духу ребенка? Дневник или кукла? Джесс была уверена, что именно ей предначертано было найти их и забрать. Но она отвернулась от духа ребенка! Она, смело вступавшая в беседу со столькими безымянным созданиями, бесстрашно остававшаяся в темных комнатах наедине с тускло мерцающими призраками, когда остальные бежали в панике! Она, успокаивавшая других, привычно заверяя их в том, что эти существа, кто бы они ни были, не смогут причинить вред!
     Она молила о предоставлении ей еще одного шанса. Она обдумала все, что случилось. Ей необходимо вернуться в новоорлеанскую квартиру. Дэвид и Эрон молчали. Потом Дэвид подошел к ней и обнял ее за плечи.
     - Джесс, дорогая моя, - сказал он. - Мы тебя любим. Но в этой сфере, как ни в какой другой, нельзя нарушать правила.
     По ночам ей снилась Клодия. Однажды она проснулась в четыре утра, подошла к окну и выглянула в парк, пытаясь рассмотреть то, что таилось в его глубине, за пределами тусклого пятна света, лившегося из нижних окон. Там, под деревьями, стоял ребенок, крошечная фигурка в красном плаще и капюшоне, и этот ребенок смотрел прямо на нее. Она сбежала по лестнице... Когда Джесс очнулась, в небе занималось холодное серое утро - она сидела на мокрой траве, вокруг не было ни души.

***

     Весной ее послали в Нью-Дели.
     Она должна была собрать материал о реинкарнации, рассказы маленьких индусов, которые вспоминали прошлые жизни. Некто доктор Ян Стивенсон уже проделал в этой области перспективную работу. Задачей Джесс было проведение независимых исследований непосредственно для Таламаски, которые также могли бы привести к плодотворным результатам
     В Дели ее встречали двое старых членов ордена. В их старинном британском особняке она почувствовала себя как дома. Джесс постепенно полюбила эту работу, а вскоре, немного освоившись и привыкнув к незначительным неудобствам, она полюбила и Индию. К концу года она снова чувствовала себя счастливой, а главное - полезной.
     Произошло и еще одно событие, на первый взгляд мелкое, но Джесс сочла его хорошим предзнаменованием. В кармане старого чемодана - того, что ей когда-то прислала Маарет, - она нашла серебряный браслет Миля.
     Да, она действительно чувствовала себя счастливой.
     И тем не менее не в силах была забыть то, что произошло. Иногда ночью перед ней так живо представал образ Клодии, что она вскакивала и включала в комнате все лампы. А временами ей казалось, что она видит вокруг себя на улице необыкновенных бледнолицых существ, похожих на персонажей из “Интервью с вампиром”. Она чувствовала, что за ней следят.
     Поскольку она не могла рассказать Маарет о том странном происшествии, ее письма к ней стали еще менее подробными и содержательными. Но Маарет по-прежнему оставалась ее преданным другом. Когда кто-либо из членов семейства приезжал в Дели, он непременно навещал Джесс. Они старались держать ее в курсе всех событий. Ей всегда сообщали о свадьбах, рождениях, похоронах. Ее приглашали на праздники. Из Америки приходили письма от Мэтью и Марии - они умоляли Джесс как можно скорее вернуться домой, писали, что очень по ней скучают.

***

     В Индии Джесс провела четыре счастливых года. Она документально зафиксировала более чем триста свидетельств очевидцев удивительных случаев реинкарнации. Она работала с самыми талантливыми исследователями-экстрасенсами из всех, кого ей доводилось встречать. Работа неизменно приносила ей удовлетворение и даже едва ли не утешение. Она совсем не походила на погоню за привидениями, которой ей приходилось заниматься в первые годы.
     На пятый год своего пребывания в Индии она наконец поддалась на просьбы Мэтью и Марии и пообещала, что осенью на четыре недели приедет домой, в Штаты. Они были вне себя от радости.
     Оказалось, что эта встреча значит для Джесс гораздо больше, чем она могла себе представить. Она так рада была вернуться в старую нью-йоркскую квартиру. Ей доставляли удовольствие поздние обеды с приемными родителями. Они не расспрашивали ее о работе. Днем, предоставленная самой себе, она приглашала на ленч старых друзей по колледжу или же в одиночестве часами бродила по суматошному городу, где каждый уголок напоминал ей о детских надеждах, мечтах и печалях.

***

     Через две недели после своего возвращения Джесс увидела в витрине магазина книгу “Вампир Лестат”. В первый момент она подумала, что ошиблась. Этого просто не могло быть! И тем не менее книга стояла на месте. Продавец рассказал ей об аудиоальбоме с тем же названием и о предстоящем концерте в Сан-Франциско. По дороге домой Джесс заглянула в музыкальный магазин, чтобы купить альбом и билет на концерт.
     Джесс заперлась в своей комнате и весь день пролежала, читая книгу. Она словно вновь оказалась в кошмарном сне “Интервью с вампиром” и вновь не в силах была от него избавиться. Каждое слово притягивало ее к себе, завладевало ее вниманием. Да, все вы действительно существуете! А какие крутые повороты сюжета! Римская община Сантино, убежище Мариуса на острове, роща друидов Миля... И наконец, Те, Кого Следует Оберегать, по-прежнему живые, но застывшие и белые, как мрамор.
     Она дотрагивалась до этого мрамора! Она смотрела в глаза Миля! Она ощущала пожатие руки Сантино. В подвалах Таламаски она видела картину Мариуса!
     Закрывая глаза, она видела Маарет на балконе дома в Сономе. Высоко над густым лесом висит в небе луна. Теплая ночь почему-то кажется исполненной надежд и опасностей. Здесь же Эрик и Миль. И другие, кого она никогда не видела и с кем знакома лишь по книге Лестата. Все они принадлежат к одному племени: пламенные глаза, сияющие волосы, гладкая, практически лишенная пор кожа... Тысячи раз она рассматривала на своем браслете древние символы кельтских богов и богинь, с которыми беседовали в своих рощах друиды; именно в одну из таких священных рощ привезли плененного Мариуса. Сколько еще связующих звеньев между этим эзотерическим вымыслом и тем незабываемым летом она хочет найти?
     Всего лишь одно - самого Вампира Лестата. Она увидит его в Сан-Франциско, сможет прикоснуться к нему - и это станет решающим доказательством. В момент физического контакта она получит ответы на все свои вопросы.
     В тишине слышалось лишь тиканье часов. Ее преданность Таламаске умирала безмолвно. Нельзя и словом заикнуться им об этом. Поистине трагическая ирония судьбы - ведь они проявили бы столько бескорыстного интереса и не подвергли бы сомнению ни единого факта!
     Ей вспомнился тот давний вечер. Она снова оказалась в доме Маарет и по винтовой лестнице спускалась в подвал. Почему бы ей не отворить дверь? Смотри внимательно! Вот что ты тогда увидела! Нечто на первый взгляд не столь уж ужасное - просто те, кого она знает и любит, спят в темноте... Они спят. Но Миль лежит на холодном полу, как мертвый, а Маарет сидит, прислонившись к стене, прямая, как статуя. И глаза ее открыты!
     Она, вздрогнув, проснулась, комната показалась ей холодной и потускневшей.
     - Мириам! - позвала она вслух.
     Ощущение ужаса постепенно исчезло. Дрожа от страха, она подошла ближе. Она дотронулась до Маарет. Холодная, как камень, в полном оцепенении... А Миль умер! Дальше - темнота.
     Нью-Йорк. Она лежала на кровати с книгой в руке. Мириам не пришла. Она медленно встала и подошла к окну спальни.
     Там, прямо напротив, в грязных и мрачных сумерках возвышался узкий силуэт призрачного дома Стэнфорда Уайта. Она пристально всматривалась в темную громаду, смотрела на него, пока образ не померк.
     С обложки стоявшего на туалетном столике альбома ей улыбался Вампир Лестат.
     Она закрыла глаза и представила себе трагическую пару - Тех, Кого Следует Оберегать: восседающих на египетском троне неуязвимых царя и царицу, которых воспевал в своих гимнах Вампир Лестат. Эти гимны доносились из радиоприемников, музыкальных автоматов и переносных магнитофонов. Она увидела сияющее в темноте лицо Маарет. Алебастр. Камень, всегда наполненный светом.
     Быстро стемнело. Так всегда бывает поздней осенью: мрачные тона серого дня уступают место сочным краскам вечера. Рев машин на переполненных улицах эхом отражался от стен. Неужели есть еще на земле места, где транспорт грохочет так же, как в Нью-Йорке? Она прижалась лбом к стеклу. Уголком глаза она видела дом Стэнфорда Уайта. Внутри двигались какие-то фигуры.

***

     На следующий день Джесс уехала из Нью-Йорка в старом родстере Мэтта. Несмотря на его протесты, она отдала ему деньги за машину. Она знала, что никогда не сможет ее вернуть. На прощанье Джесс нежно обняла родителей и словно бы между прочим высказала им все те слова любви, которые много лет хранила в душе и мечтала произнести вслух.
     Утром она послала Маарет экспресс-почтой письмо и два “вампирских” романа. Она объяснила ей, что ушла из Таламаски и теперь отправляется на запад, на концерт Вампира Лестата, и хочет остановиться в сономском доме. Ей крайне необходимо увидеть Вампира Лестата, это чрезвычайно важно. Подойдет ли ее старый ключ к замку? Позволит ли ей Маарет там остановиться?
     В первую же ночь в Питтсбурге ей приснились близнецы. Она видела, как две женщины стояли на коленях перед алтарем. Видела подготовленное к священной трапезе тело. Видела, как одна сестра подняла блюдо с сердцем, вторая - с мозгом. А потом… солдаты... святотатство...
     К тому времени, как она приехала в Солт-Лейк-Сити, близнецы ей снились уже трижды. Словно в тумане она видела страшную сцену насилия над ними. Видела, как у одной из сестер родился ребенок. Как его спрятали, когда близнецов снова выследили и взяли в плен. Их убили? Этого она не знала. Но рыжие волосы!.. Если бы только ей удалось отчетливо увидеть их лица, их глаза! Рыжие волосы стали для нее истинной пыткой.
     Лишь позвонив Дэвиду из придорожного телефона-автомата, она узнала, что эти сны видели и многие другие - экстрасенсы и медиумы во всем мире. И все связывают их с Вампиром Лестатом. Дэвид приказал Джесс немедленно возвращаться домой.
     Джесс как можно мягче попыталась объяснить, что пойдет на этот концерт именно затем, чтобы своими глазами увидеть Лестата. Ей это крайне необходимо! Она могла бы сказать еще очень многое, но сейчас слишком поздно. Дэвид должен постараться простить ее.
     - Ты не сделаешь этого, Джессика, - сказал Дэвид. - Происходящее в корне отличается от тех ситуаций, которые обычно становятся предметом наших исследований и записей для архивов. Ты просто обязана вернуться, Джессика. По правде говоря, твое присутствие здесь необходимо. Отчаянно необходимо. Помыслить невозможно, чтобы ты самостоятельно предприняла попытку увидеть его. Пожалуйста, Джесс, послушайся меня.
     - Я не могу вернуться, Дэвид. Я вас всегда любила. Всех вас. Но позвольте мне задать вам еще один, последний, вопрос: как можете вы сами не приехать?
     - Джесс, ты меня не слушаешь.
     - Правду, Дэвид. Скажите мне правду. Вы когда-нибудь действительно в них верили? Или же все это сводилось лишь к артефактам, папкам с документами и картинам в подвалах - вещам, которые можно увидеть и потрогать на ощупь? Вы понимаете, о чем я, Дэвид? Вот, например, католический священник, говорящий о Святом причастии на мессе, - он действительно верит, что на алтаре перед ним тело Христа? Или суть лишь в кубках, освященном вине и церковном хоре?
     Ох, какая же она лгунья! Она так наседает на него, а сама при этом столько скрывает. Но ответ ее не разочаровал.
     - Джесс, ты меня не правильно поняла. Я знаю, что это за существа. И всегда знал. У меня никогда не было ни тени сомнения. Именно по этой причине никакая сила на земле не заставит меня пойти на этот концерт. Это ты не желаешь признать очевидное. Чтобы поверить, тебе нужно убедиться своими глазами! Джесс, опасность весьма реальна. Лестат - именно тот, за кого себя выдает, там будут и другие, еще более опасные. И эти другие могут узнать, кем ты являешься на самом деле, и попытаются напасть на тебя. Пойми это наконец и сделай так, как я прошу. Немедленно возвращайся домой.
     Ей было больно от сознания собственной нечестности. Он отчаянно пытался достучаться до ее разума, а она хотела всего лишь попрощаться. Дэвид говорил что-то еще - что он расскажет ей все без утайки, что предоставит ей доступ ко всем документам, что именно в связи с этим делом им всем необходимо присутствие Джесс.
     Но ее мысли блуждали. Беда в том, что она-то не может рассказать Дэвиду “все без утайки”. Ее вновь одолевала дремота, и, едва успев положить трубку, она уже погружалась в сон. Перед ней вновь возникли блюда, тело на алтаре... Их мать... Да, это их мать... Пора спать. Сон стучится в двери. А потом - ехать дальше.

***

     Сто первое шоссе. Девятнадцать тридцать пять. До начала концерта остается двадцать пять минут.
     Едва она выехала с горной дороги на Вальдо-грейд, глазам предстало давно знакомое чудо: огромный, пестрящий разнообразием форм силуэт Сан-Франциско на фоне возвышающихся вдалеке за черной гладью воды холмов. Перед ней маячили башни “Золотых Ворот”, ледяной ветер с залива обжигал ее обнаженные руки, вцепившиеся в руль.
     Появится ли Вампир Лестат вовремя? Ей стало смешно при мысли о том, что бессмертному приходится быть где-либо “вовремя”. Ну, она-то, во всяком случае, будет на месте вовремя - путешествие почти подошло к концу.
     Оглушение грусти, связанное с Дэвидом, Эроном и всеми, кого она любила, исчезло. Не грустила она больше и о Великом Семействе. Осталась только благодарность за все. И все же Дэвид, возможно, прав. Вероятно, она так и не смирилась с холодной и пугающей правдой, а просто ускользнула в мир воспоминаний и призраков, бледных созданий, составляющих основу снов и безумия.
     Она шла прямо к призрачному дому Стэнфорда Уайта, и теперь уже не имело никакого значения, кто в нем живет. Ее там ждут. Сколько она себя помнит, они все время пытались сказать ей об этом.